«Бывает, некоторые коллеги говорят: «О, ты сейчас как папа посмотрел». Или: «Ой, у тебя голос прямо как у мамы». Родители в меня очень много вкладывали: и музыкальная школа, и английский язык, и спортивные секции. У меня было все расписано. И я легко вошел во взрослую жизнь, и это тоже благодаря родителям, хотя они за меня никого никогда не просили. Нет, все сам».
— Михаил, в сентябре исполнился год, как ушла из жизни ваша мама — актриса Марина Полицеймако. Помню, когда не так давно отмечали юбилей Таганки, в которой она проработала всю жизнь, вы сетовали, что из театра прислали ей только какую-то кружечку с символикой...
— С одной стороны, я понимаю, что любой театр — это живой организм, который рождается, живет, процветает, потом увядает и умирает. И то наследие, которое осталось, — оно в учебниках. И старики, которые положили жизнь на свой театр, по большому счету уже не нужны. А хотелось бы к ним большего внимания. Потому что пожилой человек одинок — сидит дома, ничего не делает. В нашем случае маму окружали мы, вместе же жили. Да, это, безусловно, тяжело, но по крайней мере она не чувствовала себя одиноко. Я не то чтобы сетовал на невнимание к маме, просто за нее как бы бился. Хотя очень благодарен Таганке за то, что достойно устроили прощание с ней в театре. Благодарен за то, что ее похоронили с папой (народный артист России Семен Фарада. — Прим. ред.), как она и хотела.
— Недавно был на спектакле в другом театре, где играл пожилой известный артист. Признаюсь, со стороны выглядело это печально: он еле говорит и двигается, плохо слышит. Стоит ли актеру вот в таком состоянии выходить на сцену?
— Но ведь кто-то не может жить без этого! Тем более если он один. Что ему делать дома?! Тут все зависит от конкретного человека. Например, моя мама, когда ей исполнилось 82 года, сказала: «Знаешь, Миша, я, наверное, больше не пойду в театр, мне тяжело». И еще четыре года прожила: с удовольствием ездила на дачу, занималась с методистом движением.
Даже когда в последнее время мама давала интервью, перед встречей всегда приводила себя в порядок: красила губы, причесывалась, нарядно одевалась. И если ее куда-то приглашали и она понимала, что не сможет выглядеть достойно, она отказывалась. Например, когда ее позвали на вечер памяти однокурсника в театральный институт имени Щукина, она сказала: «Извините, к сожалению, на четвертый этаж я уже не поднимусь, поэтому не приду». Хотя, думаю, она много интересного могла бы рассказать.
Признаюсь, тоска по маме растет с каждым днем, я скучаю по ней. Она прожила очень достойную, счастливую жизнь, несмотря на все те перипетии, которые у нее были в начале судьбы, — и первый брак, и переезд в Москву, безденежье, безумная любовь к театру Любимова, отказ от съемок ради театральных ролей, раздел Театра на Таганке. Да еще позднее рождение меня. Родить ребенка в советское время в 38 лет — это подвиг. Может быть, поэтому родители меня так безумно любили.
— Вам было пять лет, когда вы впервые вышли на сцену в спектакле «Десять дней, которые потрясли мир»?
— Нет, это был юбилей артиста Готлиба Ронинсона, мы с папой вышли на сцену, вручили подарок. Уже позже в «Десяти днях...» я бегал в массовке за натянутой белой тканью. Помню, как я переживал за маму, когда она играла в спектакле «Павшие и живые». Мама выходила в роли матери Багрицкого, она читала какое-то стихотворение, а сзади артист прикладом ее толкал. Это меня так возмутило! За кулисами я подошел к этому артисту и сказал: «Чего вы так больно мою маму толкаете?! Охренели?!» Он посмеялся надо мной, сказал: «Да я же играю, небольно ее бью». Еще помню, как папа надо мной пошутил. Мне тогда было лет восемь, я оказался на спектакле «Полтора квадратных метра». Сижу в первом ряду. Мой папа выходил в небольшой роли страшного злого чиновника, который допрашивал мою маму. И вот в конце первого акта после этого допроса героиня Марины Полицеймако падает в обморок. Далее на сцене затемнение, и потом антракт. Так вот вдруг в этой темноте я слышу голос моего папы, который подошел к краю сцены: «Миша, подними маму!» Конечно, я растерялся, а затем засмеялся. Папа вообще был хулиганом.
— Чувство юмора передается вместе с генами, как считаете? А может, его можно воспитать?
— Все на примере, все в семье. Когда я был маленький, папа шутил, я слушал. Сейчас я шучу, дети слушают, они же все сразу перенимают, они наматывают. Вообще, считаю, чувство юмора или есть, или его нет. Гены... Возможно. Вот, например, я наблюдаю по своим детям: Миля где-то напоминает мне мою маму, Соня где-то вдруг напоминает мне моего папу, когда как скажет что-то.
— Кстати, однажды в интервью ваша мама заметила, что внешне вы похожи больше на нее, а трудолюбием, отношением к профессии, ответственностью — в отца...
— Ну я могу сказать, если мне отрастить сейчас усы и похудеть килограмм на двадцать, то я буду очень похож на папу. Однажды я снимался в роли, где мне приклеили усы, посмотрел в зеркало — вылитый папа.
Бывает, некоторые коллеги говорят: «О, ты сейчас как папа посмотрел». Или: «Ой, у тебя голос прямо как у мамы». Родители в меня очень много вкладывали: музыкальная школа, и английский язык, и спортивные секции. У меня было все расписано. И я легко вошел во взрослую жизнь, и это тоже благодаря родителям, хотя они за меня никого никогда не просили и никогда не было такого момента, что папа говорил бы какому-то режиссеру: «Сними моего сына». Нет, все сам.
— Это правда, что мама расстроилась, когда узнала, что вы поступили не в ее родную «Щуку», а в ГИТИС?
— Нет, просто они переживали, правильно ли я выбрал эту профессию, не валяю ли дурака. И когда я стал уходить в институт в восемь утра и приходить оттуда домой в двенадцать ночи, они успокоились, поняли, что это призвание. А ведь это очень важно, когда человек горит своим делом... Я вот сейчас снимаюсь в одном проекте, съемки проходят в офисе, где люди приходят на работу в девять утра и уходят в шесть вечера. Выходные — суббота и воскресенье. Все так правильно... Для меня это ад, кошмар! А эти люди, которые привыкли к размеренному образу жизни, смотрят на меня как на сумасшедшего или больного. Ведь наша работа круглосуточная, без какого-то определенного графика. Утром — репетиция, потом — съемка, вечером — спектакль, потом — в поезд и на гастроли или на другую съемку. Неважно, суббота это, воскресенье или среда.
Был случай со спектаклем «Вредные привычки», в котором я играю. У них отвалился артист, и они позвонили мне за три дня до премьеры в истерике, просят: введись в спектакль. Я лишь попросил прислать мне пьесу и видео репетиций. А спектакль идет два с половиной часа, в течение которых мы (Сергей Шакуров, Даня Спиваковский и я) со сцены даже не уходим... Я пришел на репетицию. На меня продюсер смотрела, как будто я сумасшедший: как я смог за три дня выучить роль?! Премьеру отыграли прекрасно.
Или вот недавно прилетаю с гастролей с Камчатки, сажусь в машину, которая везет меня в Тулу на спектакль. И вот водитель тоже удивлялся: как у меня сил хватает?! Я сумасшедший или что-то употребляю?! Потому что невозможно отработать на Камчатке с разницей в девять часов, прилететь в Москву, сесть в машину и поехать играть спектакль в Тулу.
Артист — это не только отдельная, большая профессия, это целый образ жизни. Когда еще был жив, но очень болел худрук театра «Шалом» Александр Левенбук, мне предлагали занять его место. Я туда приехал, пообщался — очень милые ребята, прекрасный ремонт в театре. Но руководить — это все-таки не мое. Потому что мне каждый раз нужны новые впечатления, новые партнеры, а вариться в одном котле — не в моем характере. Хотя понимаю, прогнозировать, что будет с человеком через пять лет, сложно. Я знаю примеры (и положительные, и отрицательные), как люди кардинально меняются. Но я стараюсь на это не обращать внимания, поэтому я человек не склочный и безобидный.
— А плюсы какие сегодня в актерской профессии?
— Они есть. Например, в том, что сегодня артисты перестали беззаботно относиться к работе. Потому что получают неплохие деньги. Сейчас тебя выкинут из проекта, если придешь на спектакль или съемки пьяным.
— Многие артисты вздыхают, мол, так сложно все это. Но если дома вдруг сидят без работы недели две, уже мучаются, снова хочется куда-то поехать...
— Да-да, это же как детская психика, словно тебя не позвали гулять. Ведь у актера она осталась в том 15—16-летнем возрасте. Конечно, есть сейчас прагматичные артисты, и кто-то лезет из других профессий в нашу, это уже немножко другое, это такой микс. А у актера, который учился в театральном училище, в институте, проработал в театре 20 лет, определенный биоритм, он не может прагматично смотреть на эту жизнь. Это абсолютный ребенок. Все хорошие актеры в душе дети на сто процентов. Как они искренне обижаются, как искренне злятся, как они искренне смеются, прикалываются, ревнуют, говорят гадости про другого за спиной! И это смешно, конечно.
— То есть изображать другого человека — это уже диагноз?
— Это зрителям кажется, что мы изображаем. Нет, это как игра, как будто бы это я. Но это не изображение, это не показ, это полностью вера в логику поведения своего героя. Артист, работая над ролью, как бы вживается в эти обстоятельства. Если бы я был не Миша из Москвы, а Саня из Воронежа... Это все наблюдение, опыт, талантливые работы коллег. Вот, например, смотрю на Тимофея Трибунцева в какой-нибудь роли и поражаюсь: как он это делает?! Или моя партнерша Маша Аронова. Зритель никогда не догадается, что в этот момент у нее болит, например, голова. Это очень круто.
— Как-то Павел Деревянко мне рассказывал, что после съемок в сериале, где он сыграл Нестора Махно, поехал с другом отдыхать на море. И тот ему вдруг говорит: «Ты так ходишь по пляжу, как будто у тебя шашка висит сбоку». Дескать, Павел никак не мог забыть этой привычки. Сложно актеру выходить из образа?
— Тут есть небольшой налет придумки, этакий рассказ для зрителей. Это как фраза, после которой хочется задушить журналиста или того, кто дает интервью: «А у вас были какие-нибудь забавные случаи на съемках?» Но вообще актеры из-за детскости своей души часто врут, и за это им ничего не будет. Вот на канале ТВ-3 вышел новый сезон нашего сериала «СуперИвановы». И меня спрашивают: «Какие у вас были забавные случаи?» Я могу прямо сейчас их придумать миллион.
Один эпизод запомнился мне на всю жизнь. Наш второй режиссер, прекрасный Женя Гусев, был так доведен неготовностью реквизита... Я сам этого не видел, но мне рассказали. Зима, двадцать градусов мороза. Женя что-то пытается доказать реквизитору, а тот честно не понимает, чего от него хотят. Тогда Гусев подошел к деревянному столбу, стукнулся об него лбом, потом прыгнул этим лбом в снег. И это был не трюк, это было отчаяние человека от того, что он не может объяснить. Я представил это — круто! Вот такое отношение к своему любимому делу!
— Кстати, о продолжениях сериалов. Вспомнил цитату из стихотворения Геннадия Шпаликова: «По несчастью или к счастью, истина проста: никогда не возвращайся в прежние места». Нужны ли новые сезоны разных сериалов, которые порой получаются не очень удачными?
— Возьмите, к примеру, сериал «Ходячие мертвецы», у него уже одиннадцатьсезонов и такие большие рейтинги! Тут все зависит от режиссера, от сценария, от многих составляющих. Сериалы — это объемная штука, если их правильно и грамотно снимать. Если история, которую ты рассказываешь, принимается зрителем и ему нужно еще и еще, то снимать можно вечно. Ну вспомним и американский сериал «Друзья», который точно попал в ту молодежь, ей этот проект стал интересным. Или как наш «Квартет И» угадал поколение 40-летних с их проблемами, страданиями, любовью, с их невоздержанностью... Я до сих пор играю с «Квартетом» спектакль «День Радио», собирающий уже столько лет полные залы.
— Вам не кажется, что зачастую режиссеры и продюсеры нашим артистам навешивают какие-то ярлыки, штампы, от которых потом сложно избавиться?
— Наверное, такое случается, когда работают не очень профессиональные люди... Вот, скажем, мне присылают краткое описание персонажа, на которого меня хотят попробовать. И прилагают, например, фотографию какого-то испанского артиста, то есть на него я должен быть похожим, этакий прообраз. Зачем вы мне его прислали? Вы мне что даете, маску? Это уже неправильно. Чтобы пропустить через себя персонаж, придумать его, мне хватит и сценария. Смысл актерской профессии в этом.
— Некоторые артисты считают, что пробы — это чуть ли не унижение...
— Повторюсь, да простят меня коллеги, артисты очень много врут, чтобы показать свою значимость. Еще часто можно услышать о своей большой занятости, о том, как отказываются от главных ролей. А еще распространенный диагноз, когда говорят, что много понимают в жизни.
Актер — это пластилин, это материал. Он должен быть скромным в жизни и нескромным на сцене или в кадре. И вообще, лучше ему помалкивать. Как говорила моя баба Ида: молчи — за умного сойдешь. Потому что, когда актер открывает рот, иногда он попадает в точку, а иногда нет. Лучше заниматься делом, и я имею в виду не только профессию. Вот могу гордиться, что в свое время вместе с другими защитил наш поселок, где находится дача, от строительства рядом мусоросжигательного завода. Надеюсь, хоть немного принес пользы.
Если говорить о пробах, я лично за. Ну представьте: берут людей на две главные роли, они без проб приезжают на площадку работать, и вдруг выясняется, что в кадре они просто не понимают друг друга, никак не монтируются. И вот тогда беда. Я за то, чтобы были пробы, совместные пробы, чтобы были репетиции перед съемками, чтобы за столом разбирали сценарий, персонажей. К сожалению, сегодня это происходит редко. А еще бывает, когда у режиссера с оператором нет хорошего контакта. Вот я стою, смотрю на оператора и спрашиваю: «А что мы сейчас снимаем?» — «Я не знаю», — говорит. Как ты не знаешь?! Ты же второй глаз режиссера!
— Если вернуться к вашим родителям: когда они признали вас как актера? Был такой момент, когда вам сказали: «Сынок, это успех!»?
— Нет, они так никогда не говорили, да и нельзя такое говорить артисту. Что-то им нравилось, что-то не нравилось. Мама, когда видела меня в телевизоре, восклицала: «Миша, ой, ты!» Бывало, они хвалили меня за спектакли, точнее, хвалила мама, поскольку больше видела. Папа же заболел в 2000 году и ушел из жизни через девять лет, в театр уже не ходил, поэтому видел меня на сцене не так много.
— Я видел репортажи о вашей семье, когда Семен Львович болел. И тут мне вспоминается история Николая Караченцова и Людмилы Поргиной. Многие осуждали, что она больного мужа возит в публичные места, показывает по телевизору...
— Скажу так: у каждого свой путь. Когда Людмила Поргина мне позвонила и сказала, что хочет Петровича, которого я знал с детства, привезти на наш спектакль, я все сделал, чтобы его в театре приняли с комфортом, подняли коляску и так далее. И горжусь, что он посмотрел нашу постановку. Артиста, пусть даже больного, нельзя забывать. Думаю, Людмила даже продлила Караченцову жизнь. А то, что про нас говорили... Дождь прошел, и все высохнет. Если на все обращать внимание, то нервных клеток не хватит. Сейчас очень модны такие обсуждения, это все идет от слабости. Потому что артисты — уязвимые люди и обсуждается их личная жизнь. Ну вот, например, когда бедная Леночка Ксенофонтова разводилась с ужасным человеком, так ее затравили в прессе и на ТВ. Я решил за нее заступиться. Когда на Первом канале они обсуждали ее развод, я пришел на эту программу, вышел и сказал: «Ребят, вы вообще здесь мужики? Есть факт, что он ее бил. Все. Если ты не хочешь с ней жить, уйди. А он бил и душил — и еще хотел отобрать ребенка. То есть вы еще ставите под сомнение вопрос, может ли мужчина бить женщину?!» Я был в шоке.
— Ох, Михаил, порой артисты сами делают все, чтобы их личная жизнь обсуждалась...
— Это делают артисты, которым больше нечем брать. Вот чтобы себя пропиарить, надо написать, что у меня есть интимная стрижка, или я делаю эпиляцию интимных мест. Тогда о тебе сразу все узнают и вспомнят. Самодостаточному, талантливому человеку это не нужно. Я часто слышу: ты мало тусуешься, надо ходить на разные мероприятия. А мне некогда. Да лучше я это время посвящу жене, детям. Но своему сыну Никите, который только начинает в актерской профессии, я рекомендую больше тусоваться, если есть время. Но ходить туда, где можно что-то полезное увидеть, наблюдать, чему-то поучиться. Не на банкетах стоять и разглагольствовать об искусстве. Я рад за Никиту, он играет в Театре сатиры, снимается. Работает над собой, снова похудел. Бываем с супругой у него на спектаклях. Я вижу, как он постепенно набирает обороты.
Вообще, я не загадываю, будут ли другие мои дети артистами или нет. Главное, чтобы они что-то делали, чтобы у них было желание кем-то стать. Вот за что я радею — чтобы они не бездельничали. А кем они хотят стать, это их дело, просто я должен видеть их стремление, их порыв к чему-то.
— Вы давно не работаете в репертуарном театре, выступаете в антрепризах. И вот я прочитал в интервью недавно ушедшей Натальи Теняковой такую фразу: «В антрепризе первоначальный импульс — желание гарантированного успеха, а не выявление накопившихся мыслей и чувств». Тут явно звучит некое осуждение...
— В 1990-х, когда появилась антреприза, людей приучили к тому, что там можно только посмеяться. Но сейчас антреприза вышла на такой качественный уровень, что бывает лучше, чем репертуарный спектакль. Сегодня, если на сцене халтура, зритель встает и уходит, даже если играет известный человек. И тогда этот спектакль больше не играют. А в репертуарном театре зачастую скучная постановка, на которую никто не ходит, идет годами. Потому что есть план, по которому спектакль должен прожить определенные лет пять. Вот чем хороша антреприза: собрались, прочитали, сыграли, не пошло — разошлись.
У меня недавно было подобное: стали репетировать спектакль, вроде даже назначили день премьеры. Потом я уехал на съемки в Китай, вернулся, пришел на репетицию, посмотрел и понял: что-то не мое. Все. В театре ты так не сможешь сделать. То есть будет изнасилование твоей души.
— Я тут побывал на потрясающем спектакле с вашим участием «Доктор знает все». Там такая мысль: «Порок всегда более привлекателен, чем добродетель». И я еще вспомнил фразу из стихотворения Бродского, написанного после просмотра спектакля «Гамлет»: «Добродетель погибнет все равно в борьбе со злом». Неужели правда?
— Мне кажется, чтобы прокомментировать это, надо понимать Бродского, то, что он имел в виду. Думаю, если бы он после этого послушал бы Шнитке или «Полет валькирий» Вагнера, то написал бы, что добродетель бессмертна, а зло умирает. Это уже ситуативно. А то, что порок более привлекателен, — это правда, это данность. Ну голая женщина интереснее же одетой. А еще девочки влюбляются в хулиганов. Люди приходят после тяжелого трудового дня, выпивают алкоголь. Это порок? Порок. Да куча пороков. В этом и есть его опасность: он привлекательный, с этим ничего не поделаешь. Почему, например, мой герой в этом спектакле, Черт, местами обаятельнее Ангела?! Ангел все время страдает, а Черт наслаждается. И люди, конечно, не хотят страдать, хотят наслаждаться.
— Но в вашем спектакле же есть мысль, что зло может приносить добро, а добро может приносить зло...
— Это еще сложнее мысль. И это правда.
— А у вас был такой добрый поступок, когда все обернулось чем-то негативным? Или наоборот...
— Были, наверное, такие поступки. Но у меня есть девиз: никогда не оглядывайся назад. Что сделано, то сделано. Никогда не начинаю: «А вот если бы я...» Вообще стараюсь жить честно. Получаю удовольствие от воспитания своих детей, от нашей семьи. У меня нет сомнения: «А может быть, что-то не так?». Это не значит, что я прямой, тупой и конкретный. Мне просто на это не хочется тратить жизнь, мне не хочется время тратить на раздумья, за какой поступок мне было бы стыдно. У меня есть календарь в телефоне, я весь график туда забиваю. И получаю удовольствие, когда его забиваю и когда я стираю сделанное. А вот если что-то не сделано, это приводит меня в неистовство, в бешенство.
— Вообще роль может чему-то научить актера?
— Конечно. И физически, и психологически. Прежде всего большая роль — это испытание и нервной системы, и каких-то навыков. Например, умения сидеть и ждать. Особенно закаляют артиста тяжелые киносмены, это связано с драками, холодом, жарой. Вот выдержишь ты это или не выдержишь? Как-то я провисел на хромакее (такой одноцветный задник, на который потом подкладывают какое-нибудь видео) два часа. У меня вот здесь ремни, как будто я лечу, чуть не помер, но вытерпел. И вот если сейчас мне скажут, что надо висеть на хромакее, я поставлю условия, чтобы были перерывы и так далее. То есть уже знаю, уже готов к этой битве. Или я снимался у Мурада Ибрагимбекова в Баку в августе — в плюс 55 на солнце. Сейчас буду сниматься в Самарканде. Но уже знаю, как к этому быть готовым. Это же опыт. Надо предупреждать об определенной выработке, надо носить шляпу, надо пить много воды, надо не все всовывать в один съемочный день. И я готов к этому.
Например, я боюсь прыгать с парашютом, дико боюсь. Но если ты мне предложишь миллион рублей за съемки с условием, что нужно прыгнуть с парашютом, буду заниматься с инструктором, тратить на это время. Так же, как и с боксом было — я же целый год (!) занимался перед телешоу «Король ринга».
— У вас есть продюсерские и режиссерские амбиции?
— Нет, мне кажется, каждый должен заниматься своим делом. Для продюсера точно не гожусь, у меня тройка была по математическим предметам. Но у меня есть амбиции: знаю наверняка, что могу ставить спектакли. Но пока не буду. И знаю, что могу снимать кино, но тоже не буду. Пока не буду. Видимо, для этого вокруг меня еще не сложились звезды.
— А педагогика?
— Нет, потому что я не выдержу этих студентов, буду на них срываться. Ведь они все ленивые. Чтобы их расшевелить, им нужно задавать такой градус и устраивать такую казарму! Я очень благодарен своим педагогам в институте, потому что у нас было очень жестко. А сейчас они на расслабоне. Иногда подходят ко мне в районе пяти вечера: «Здрасте, Михаил. Можно с вами поговорить? Я студент второго курса театрального института...» Пять часов вечера! Что ты здесь делаешь? Отвечает: «А у нас сегодня выходной». Какой выходной у тебя на втором курсе?! У тебя должна репетиция быть.
— Они не любят профессию?
— Они свободные, на расслабоне. Помню, была репетиция с молодыми актерами, я говорю: «Ребята, у меня мало времени, выучите, пожалуйста, текст, и я вас жду». В следующий раз встретились, спросил: «Вы выучили текст?» — «Нет». — «Мы же договаривались! Или вы считаете, что я вам просто так это сказал? Вы меня просите с вами порепетировать в мое свободное время, я вам говорю выучить текст. Почему вы этого не делаете?» — «Ну мы выучим». Я говорю: «Вот тогда и приходите». Опаздывают постоянно... Причем абсолютно ненаблюдательные, а ведь это качество необходимо артисту. Всегда наблюдаешь, запоминаешь, потом это обязательно пригодится. Например, вот как понять, что человек профессионально занимается борьбой? У борцов помятые уши. Они же об ковер трут ухо... Сейчас, когда готовятся к роли, редко кто занимается наблюдением. Я уже не говорю о том количестве девушек, которые играют героинь в советских пьесах со сделанной грудью, с крашеными бровями и белейшими зубами.
— А может ли быть такое, что вы откажетесь от проекта, если не уважаете партнера, человека за какой-то поступок или его взгляды?
— Нет, для меня самое главное — про что я играю, сама история. Если мне нравится сценарий, у меня есть контент с режиссером. А партнеры в кино второстепенны. Конечно, хочется, чтобы они были хорошими. Но партнеры важнее в театре. И потом, я же не собираюсь с этим партнером детей крестить. Хотя есть те, кого назвать артистами не могу, и я не хочу просто с ними работать. Говорю: извините, пожалуйста, спасибо, но не буду.
— А что вы считаете своими достижениями?
— Мои достижения — это мои потрясающие дети. Для меня достижение, что сын окончил театральный институт и стал актером Театра сатиры. Для меня достижение, что старшая дочь учится в театральной школе. Достижение, что средняя дочь похудела и занимается спортом. У меня достижение, что младшая дочь прекрасно развивается и круто катается на самокате.
— Ну, для кого-то достижение — это звание...
— Меня часто спрашивают, почему у меня нет званий заслуженного артиста или народного? Обычно этим интересуются люди старой формации. А что, я должен этих званий как-то добиваться? Ходить с бумажками по инстанциям, выпрашивать, что-то подписывать — так это делается? Нет, я так делать не буду. Если кто-то мне это звание даст, не откажусь, но сам просить — нет. И потом... Есть любимый мною артист Роберт Де Ниро, и я как-то с трудом представляю, как его объявляют: сейчас на сцену выйдет народный артист Америки... Моя мама — заслуженная артистка, папа — народный артист. Им эти звания дали, они не выпрашивали. Мой дедушка — народный артист СССР Виталий Полицеймако.
Конечно, достижения еще в том, что ты остаешься нужен в профессии.
