Всем, что я умею, процентов на девяносто обязан Анатолию Александровичу. Поэтому он для меня учитель, Мастер, как и Алла Борисовна Покровская. Он мне дал самое главное, что нужно актеру, — знание себя. Больше нет режиссеров, которые предъявляют такие требования к актерам. Я не знаю режиссеров большего перфекционизма, что ли. Для Васильева никогда нет финала, для него всегда результат, спектакль — это не конечная точка. В этом смысле он невыносимый человек, потому что всегда требовал больше, чем ты даешь. Иногда он говорил: «Да, все правильно, но это не значит, что ты должен останавливаться».
Мне было 25 лет, когда пришел в знаменитый подвал на Поварской, 20. В этом доме жил Кайдановский и была мастерская Бориса Мессерера. К нам на спектакль он спускался вместе с Беллой Ахмадулиной. Подвал, где мы играли, был очень маленький, на 60 мест. Но он обычно был битком забит зрителями. Туда можно было попасть только по записи. Васильев не любил публику, до последнего ее не звал. «Придут эти посторонние люди!» — вечно ворчал. Тем не менее, как любой режиссер, он получал удовлетворение от того, что людям нравится. Он учил нас, пытался сделать так, чтобы мы не зависели от зала, не шли ни у кого на поводу, не реагировали на смех. Мы выходили, конечно, на поклон, формально кланялись. Но самым главным был бесконечный творческий поиск...
— Была бы его воля, вы играли бы только для него.
— Да. Помню, шел прогон спектакля. Наш заведующий постановочной частью подходил в течение дня к режиссеру и спрашивал:
— Анатолий Александрович, сколько мест ставить?
А он ему:
— Иди, потом, потом... — В конце концов сказал: — Я решил, сколько — один ряд из одного места, — то есть одно место для него.
Реально поставили стул, и он смотрел спектакль в полном одиночестве. Никого не пустил.
Перед самым уходом Васильева из театра я сыграл Дон Гуана в спектакле «Каменный гость, или Донжуан мертв». Это был последний спектакль, который Васильев поставил в 2006-м, и я его играл еще года три, наверное.
Эта роль сильно изменила меня, в этот момент я почувствовал, что состоялся как актер. Не в смысле известности или успеха, а профессии. В 34 года я наконец понял, что могу быть актером, потому что знаю себя.
— Ваш отец был дружен с Анатолием Васильевым?
— Дружен — это вряд ли. Анатолий Александрович вообще не человек дружбы, он человек работы, человек творчества, и для него это всегда на первом месте. Просто отец у него работал в трех спектаклях.
В 2001-м построили здание на Сретенке, мы переехали туда. И московское правительство стало требовать репертуара, Васильев на это не шел, и у него отобрали подвал на Поварской. Режиссер настаивал, что это театр-лаборатория, а чиновники считали, что театр должен обеспечивать определенное количество мероприятий. Из-за этого он из театра ушел.
Работа с Анатолием Васильевым была актерским счастьем. Отец говорил: «Чтобы работать с Васильевым, нужно брать себя за волосы, отрывать от земли и лететь в нужном направлении». В 2006-м Васильев уехал во Францию, перестал работать в созданном им театре, а в моей жизни началось кино...
Кстати, я никогда не был у отца на съемках. Однажды, помню, он с кем-то громко говорил по телефону: «Да, волосы светлые, голубые глаза, да...» И вдруг я с ужасом понимаю, что речь идет обо мне, что его про меня спрашивают. Мне тогда лет восемь было. Я убежал в свою комнату, в батарею вцепился и думал: «Только бы пронесло, только бы пронесло!» Слава богу, он никогда в жизни не водил меня показывать режиссерам. И я тоже стараюсь...
