Судьба подарила мне встречи со многими замечательными людьми — цветом советского кинематографа. Меня связывала с ними дружба, близкие, теплые отношения, которые продлились всю мою жизнь. Хочу рассказать о тех, кого помню и люблю.
Евгений Жариков
Он был очень хорошим артистом, поскольку прошел мощную актерскую школу у своих педагогов Сергея Герасимова и Тамары Макаровой. Актерскому мастерству я тоже училась у них. Когда снимались вместе, легко находили общий язык, нам даже слов не требовалось, чтобы понять друг друга. Со мной учились еще Сережа Никоненко и Коля Губенко — тоже студенты Герасимова и Макаровой, которые получали второе, режиссерское образование. А для меня работа с ними стала дополнительной практикой.
В профессии мой муж был всеяден. Соглашался сниматься в фильмах любого жанра, не боялся ничего — ни комедии, ни трагедии. Сниматься с Женей было, с одной стороны, легко, а с другой — не так уж и просто, и на то были причины. Сергей Аполлинариевич считал, что в каждом актере должна присутствовать здоровая доля авантюризма. Женин авантюризм зашкаливал. Говорю же, он ничего не боялся — предлагал режиссерам неожиданные актерские ходы, пробовал. По своей сути отличался упрямством, если был убежден, что играть следует так, а не иначе, переубедить его было практически невозможно. Я начинала копаться в роли, искать ответы на вопросы, почему героиня действует так, а не иначе. Жариков же бросался сниматься как в омут с головой. В отличие от меня Женя был оптимистом, верил, что все у него получится.
Когда мы поженились и стали много сниматься вместе, дали друг другу слово: никто не вмешивается в работу супруга, не дает советов, как играть. Если кто-то из нас обратится за помощью — тогда другое дело, поможем. Если такой просьбы не будет, значит, каждый играет роль так, как считает нужным, как он ее понимает.
Женя начал сниматься у Леонида Гайдая в комедии «Не может быть!» по рассказам Михаила Зощенко. Дошли до сцены, когда неверные мужья и жены сидят за столом и выясняют отношения. Женя пришел домой расстроенный, пожаловался: «Там текст никакой, сидим, что-то лепим, получается совсем не смешно. Чем бы мне эту сцену наполнить?» Действительно, у Светланы Крючковой, игравшей жену-изменщицу Жениного героя Коки, была смешная фраза: «Вы артист, человек, одаренный болезненным художественным воображением!» Олег Даль в роли ее незадачливого любовника произносил запоминающуюся реплику: «Я не могу работать в такой нервной обстановке!» Смешно смотрелась и Лариса Еремина в роли любовницы Коки. А Женин герой как-то терялся.
И тогда я посоветовала: «Жень, в метро напротив меня сидели мужчина и женщина. Какие отношения их связывают, не имею представления, но они их явно выясняли. Она постоянно что-то вливала ему в уши: тыр-тыр-тыр. Что именно, не расслышала из-за шума. А мужик вытащил носовой платок и бесконечно в него сморкался. Попробуй делать так же в кадре». Еще Нонна Мордюкова наставляла меня: «Смотри и запоминай, как люди себя ведут, пригодится». И вот я об этом вспомнила, подумала, что это смешно. Она его песочит, а он, не произнося ни слова, протестует, громко сморкаясь.
Муж пришел и рассказал об этом Гайдаю, тот обрадовался: «Жень, как здорово, будет хорошо смотреться!» И этот эпизод вошел в фильм. Позже оказались с Леонидом Иовичем в Азербайджане, где на Неделе российского кино показывали этот фильм. Публика смеялась, а я призналась в авторстве смешного эпизода с Кокой. Для Гайдая это стало неожиданностью:
— Правда? Ой, как здорово! Жалко, что я не снимал тебя в «Не может быть!»... И почему мне это в голову не пришло? Что ж ты раньше не сказала?
— Ну, знаете, Леонид Иович, я же не могла прийти к вам и предложить себя.
Я не из таких. Хотя подобное случалось в нашем кино неоднократно. Не хочу показывать пальцем, называть фамилии. Гайдай пообещал дать мне роль в своем следующем фильме, но этого не случилось.
Мы с Жариковым много раз играли супругов, в конце концов нам это надоело. Как муж и жена, так Жариков и Гвоздикова! Но отказать Алексею Сахарову не могли, уж очень настойчиво он звонил, упрашивал нас сняться у него в «Барышне-крестьянке», хотел собрать в картине всех своих друзей. В итоге уговорил, решили: это все-таки Пушкин, да и партнеры у нас прекрасные — Леня Куравлев, Василий Семенович Лановой. Позже выяснилось, что у Ланового, Куравлева и Жарикова один размер головных уборов, причем немалый. Я еще шутила: «Вот какие рядом мозговитые мужики». Роли у нас с Жариковым были неглавные, чтобы как-то оживить свою, Женя попросил, чтобы его завивали на тонкие щипцы, в кадре его герой сидит в смешных, похожих на дамские, кудряшках.
Мы соглашались играть мужа и жену, если в сценарии был прописан какой-то конфликт между нашими героями. Так было в картине «Любовь моя вечная», которую снимал Владимир Монахов.
С Владимиром Васильевичем мы познакомились в Союзе кинематографистов. Меня в него приняли, когда ходила беременной. А потом родился Федя. В то время я параллельно со съемками в кино работала на телевидении, вела женский телевизионный клуб «Москвичка». И там из гримерной у меня украли косметичку, в которой лежал союзный билет, подписанный Львом Кулиджановым. Естественно, пошла в Союз кинематографистов его восстанавливать — с маленьким Федей. Встретила Монахова, тот поинтересовался:
— Ой, кто там?
— Наше продолжение.
— Что у тебя случилось?
— У меня украли союзный билет, хотя клялись и божились, что на телевидении ничего не воруют.
Пошли к нему в кабинет. Монахов предложил:
— Клади его сюда, будешь потом рассказывать сыну, как он лежал на столе у лауреата Ленинской премии.
Ее Владимир Васильевич получил как оператор знаменитой «Судьбы человека» Бондарчука.
Мне очень быстро выдали новый билет, который я берегу до сих пор как зеницу ока.
Позже мы снимались у Монахова в картине «Любовь моя вечная». Женя играл мужа, который работает в колхозе, а я — его жену, которая, видя, как окружающие пользуются его добротой и безотказностью (между прочим, такое случалось с Женей и в жизни), настаивает на том, чтобы перебраться в город. Естественно, окружающие воспринимали ее как отрицательного персонажа. На этой почве между супругами случился конфликт.
Я тогда носила длинные волосы, накручивала их на бигуди. Снимали мы в Снегирях. Один раз ехали, и на шоссе машина Монахова поравнялась с нашей, он потом смешно показывал, как за рулем сидит Женя и как я постоянно поправляю волосы.
Мы брали с собой на съемки маленького Федю, случалось, его не с кем было оставить. Сын быстро подружился с Анатолием Дмитриевичем Папановым, который играл одну из главных ролей. У него была личная «Волга», которую Папанов любил ремонтировать, Федя обращался к нему: «Послушай, Папанов, поехали к нам чай пить, а «Волгу» свою ты потом починишь».
Один из эпизодов снимали в студийном павильоне. Летом стояла страшная жара. Анатолий Дмитриевич по сюжету пришел ко мне в гости в красивом узбекском халате, с бутылкой настоящего шампанского. О кондиционерах тогда еще не слышали. Мы хряпнули шампанского и, естественно, немножко охмелели. Владимир Васильевич посмеялся и сказал: «Ребята, хорошо, что у нас сейчас перерыв, чтобы за это время привели себя в норму». Пошли на воздух, посидели в знаменитом мосфильмовском яблоневом саду. Отработали потом на славу. У нас сложились очень добрые отношения с Папановым, он постоянно приглашал нас к себе в театр, был замечательным человеком и удивительным актером.
В финале фильма моя героиня все же собирала вещи и уезжала из деревни, бросая мужа. А Монахов взял и на монтаже отрезал эти сцены. История моей героини стала бессмысленной, она сама получалась и не положительной, и не отрицательной. Я узнала об этом лишь на озвучании, возмутилась: почему так, ведь соглашалась на другое! Но режиссер был непреклонен.
К слову, раньше мы все писали чистый звук у пульта в тон-студии, за счет этого можно было вытащить роль, если что-то недоиграл. Озвучание — процесс совсем не легкий. Помню, Леонид Васильевич Марков, с которым мы снимались в картине «Семь часов до гибели», страшно мучился у пульта, записывал три короткие сцены чуть ли не в течение двух смен, постоянно не попадал в артикуляцию героя. Так случается и с великолепными актерами. Озвучивая «Любовь мою вечную», я выложилась по полной, но на премьеру принципиально не пошла. По сей день так и не видела эту картину.
Во время съемок Владимир Васильевич попал на операционный стол с аппендицитом. Врачи недосмотрели, оставили внутри нитки от бинта. Шов воспалялся, поэтому Монахову приходилось регулярно ездить на перевязки, и это его добило. Женины родители и Владимир Васильевич похоронены недалеко друг от друга, на одном кладбище. Когда мы их навещали, всегда проходили мимо могилы Монахова. Иногда звонила его зятю, Саше Панкратову-Черному: «Саш, там много травы, пора почистить».
Я обыкновенный человек, но с характером, как каждый из нас. Из-за этого каких только прозвищ ко мне не приклеивали! Но я научилась ни на что не реагировать.
Да, у меня есть характер. Если встала утром не в настроении, домашние — Женя, Федя, мама, моя сестра Мила — знали: меня лучше не трогать. Семейная жизнь не обходится без ссор. Ссорились и мы с Женей. Но я продолжала с ним разговаривать, пусть только по делу. И никогда не позволяла себе угрожать: мол, не стану готовить еду, не буду гладить твои рубашки... Если чувствовала, что не права, умела попросить у родных прощения. Окружающие считали, что Жариков обладает ангельским характером, а вот жена у него совсем другой человек. Ошибались: Женя тоже был непрост. Если он был чем-то недоволен, то копил обиду, а потом замыкался в себе.
Особенно часто мы конфликтовали, когда Жариков возглавил Гильдию актеров кино. Он стал отказываться от ролей, и меня это приводило в бешенство, я говорила ему:
— Как ты можешь предавать свою профессию в угоду гильдии?
— Гильдия — мое предназначение, я ее придумал и создал.
Однажды Леонид Марягин предложил ему сыграть Сталина в картине «Троцкий». Женя отказался, и Леня позвонил мне, попросил повлиять на мужа. Я не представляла Жарикова в роли вождя народов, сказала даже:
— Леня, ты, наверное, шутишь?
— Нет, Наташ, я серьезно, мы виделись в Доме кино, и Женя так повернул голову, что я подумал: а не попробовать ли мне его на Иосифа Виссарионовича?
Жариков переиграл множество милиционеров, сыграл генерала милиции, дважды — маршала Малиновского (одну роль в венгерском фильме) и Ворошилова. Я подтрунивала над ним: «Слушай, осталось только сыграть какого-нибудь генералиссимуса! Но ты на такую роль совсем не подходишь, потому что Чан Кайши и Суворов были субтильными, худыми, а Сталин — рыжим».
Женя же был по-настоящему красивым до конца своей жизни. Бывает, что на красавца-мужчину с возрастом становится невозможно смотреть. Как на портрете Дориана Грея, наружу вылезает внутренняя, зачастую неприглядная сущность. А у Жарикова красота переросла в другое качество — седой как лунь, он источал благородство, все больше стал походить на маму. Я этому радовалась, она была приятным человеком, в отличие от Жениного отца, которого никак нельзя было назвать красавцем.
Поговорила с мужем, он сказал:
— Ну какой из меня Сталин?
— Хорошо, но попробоваться хотя бы можно? Тем более что ты ничего не боишься.
И муж обнадежил режиссера: «Хорошо, Лень, я приеду». Понимая, что ему будут красить волосы в рыжий, я заволновалась: «Позвони мне с «Мосфильма», как все прошло. И предупреди девочек, что ты седой, краска схватится быстро». Проходит время, Женя не звонит, я уже стала нервничать: «Может, ему не понравилась тема, персонаж? Пусть не снимается, если не хочет». А с другой стороны, Марягин — хороший режиссер. Вдруг слышу, в замке поворачивается ключ, открывается дверь и входит муж... с волосами ярко-сиреневого цвета. У меня дыхание перехватило!
— Женя, что случилось?
— Ты понимаешь, на «Мосфильме» проблемы с краской. Они там что-то нахимичили, и вот результат.
Хоть бы паричок надели, но и их в закромах студии не осталось. Я тогда срочно позвонила своим мастерам из парикмахерской, умоляла: «Девочки, выручайте!» Женя пошел к ним, и не сразу, но они сделали его шевелюру темно-рыжей. Лицо доработали гримеры. Жариков стал потрясающе похож на Сталина. Когда они снимали на даче в Кунцево, я, как назло, заболела. Попросила 15-летнего сына: «Федь, поезжай с отцом, кто знает, попадешь ли ты еще когда-нибудь на дачу Сталина. Посмотришь, как они будут снимать». Федя вернулся, полный впечатлений: «Мам, когда отец раздвигал портьеры, ребята из охраны вздрагивали». Сталина сыграли многие актеры, но так, как это удалось Жене, не получилось ни у кого. Хотя это мое мнение.
Съемки продолжились в Мексике, но самолет летал тогда туда раз в неделю, а у Феди как раз начались экзамены в институте. Так что фильм мы посмотрели уже на премьере. Он получился хорошим, но прошел незаметно. В 1990-е кинотеатры превращались в мебельные салоны, их владельцам было не до кино. Через много лет директор Дома актера Маргарита Александровна Эскина отправила нас с Женей в Данию, где проходили встречи со зрителями. После одного из выступлений к нам подошел пожилой человек, седой, благообразный, с палочкой. Он оказался русским дворянином по фамилии Толстой. Посетовал: «Евгений Ильич, а почему вы так мало рассказываете о фильме «Троцкий»? Я считаю, что это одна из ваших лучших работ». Я его поддержала: «Понимаешь, Жень, ты делаешь акцент на «Рожденной революцией», рассказываешь, как Виргилиус Норейка пел за тебя в «Снегурочке», а народ хочет больше узнать про твоего Сталина».
Зрители всегда с интересом слушали и про «Снегурочку». Жариков не обладал оперным голосом, так что ему пришлось помучиться с Норейкой, потому что вокалисты по-другому дышат, а Виргилиус был классическим певцом, да еще прибалтом. Муж с трудом попадал в его артикуляцию. Однажды предложила:
— Жень, а ты попробуй спеть сам.
— Да ладно!
Но я уговорила. Когда Жариков начинал петь, все смеялись. У него действительно выходило смешно. Но Женю это совсем не смущало, он совершенно спокойно говорил зрителям: «Если бы у меня был такой голос, как у Виргилиуса Норейки, я бы здесь перед вами не стоял».
Я спокойно относилась к Жениным поклонницам, будучи здравомыслящим человеком, да и сама не была обделена мужским вниманием. Допустим, получаю записку на встрече со зрителями, которая начинается со слов «Уважаемая Наталья!», далее следует оценка моей внешности и подпись «ваши грузинские друзья». Помню, как в Тбилиси во время кинофестиваля Юрий Победоносцев, тоже ученик Герасимова и Макаровой, сказал:
— Не снимай берет.
— Но я же не могу сидеть в нем на сцене!
— На сцене можешь снять, а по гостинице ходи в берете.
И я ходила в красной шапочке, чтобы не отсвечивать светлыми волосами, которые как магнит притягивали местных джигитов.
Ну и потом я же не вчера родилась. Ко мне проявил мужской интерес Буба Кикабидзе. Он как-то спросил:
— Слышал, Жариков на охоту уезжает? Давай я к тебе в гости приеду.
— Приезжай.
— Завтра позвоню.
И вдруг у Жени накрывается охота, он остается в Москве. Раздается звонок:
— Привет, Наташа. Как дела? Женя уехал?
— Нет, сейчас передам ему трубку.
И Буба нашелся, посетовал:
— Жариков, что ж ты мне весь кайф обломал? Я собирался к твоей жене на свидание.
Посмеялись. Соблазнов встречалось немало — и у меня, и у него. Вопрос, как к ним относиться.
Жариков был азартен. Павел Петрович Кадочников пристрастил его к охоте, но предупредил: «Просто так убивать никого нельзя. Раз пристрелил дичь, значит, нужно съесть это мясо». И Женя, когда был в силах, ездил на охоту. Магазинные полки тогда часто пустовали. Они с Володей Ивашовым большой компанией отправлялись охотиться во Владимирскую область, откуда привозили трофеи: лосятину, перепелок. Разделывали тушу и честно делились. Дома Женя раскладывал мясо на кучки: это — брату, это — нашим друзьям, это — моей сестре. И сам все развозил.
Мясо стало большим подспорьем, но его нужно было научиться готовить. Обязательно вымачивать, потому что та же лосятина жесткая. Поначалу я смотрела, как это делает муж. Женя покупал сало, морковку, сворачивал рулет и запекал его. Ну а потом обленился, командовал: «Давай пожарь котлеты, да не забудь добавить туда маслица». Кашеварить любил, но делал это не так часто.
Муж все умел, хотя вырос в непростой семье, и взаимоотношения его родителей были сложными. Стараюсь об этом не распространяться, это не моя история. Женин отец — писатель, позволял себе при всех бросать что-то резкое своей жене Анне Григорьевне. Один раз не выдержала, все сидели и молчали, а я за нее заступилась. Из-за этого у нас со свекром не сложились отношения. Анна Григорьевна преподавала историю и литературу, поэтому Женька хорошо знал эти предметы. Но я над ним подтрунивала:
— Ты почему так мало читаешь?
— Все книги я перечитал в детстве.
Женина мама посвятила всю себя мужу, она разбирала его почерк и на машинке перепечатывала рукописи. Безумно его любила.
На каникулы Женю отправляли к бабушке с дедушкой в Загорск. Мой муж был рукастым, дед научил его всему — и плотничать, и столярничать. Он отличался крутым нравом, его педагогическим методом были кулаки. Когда Женя мне рассказывал, как дед с ним обращался, я плакала:
— Быть такого не может!
— Может, Наташ. В Загорск съезжалось пятнадцать внуков, нас надо было держать в руках. Мы приходили на рынок, дед говорил: «Пока не продадите бочку с огурцами, ни шагу домой не сделаете». И все равно умудрялись заначить денежку на конфеты.
В конце жизни Женин дед постригся в монахи.
Муж многому научил нашего сына. Федор очень любит дачу, ремонтные работы проводит на ней сам — и фильтры меняет, и краны чинит, и воду прокачивает. Получает от этого удовольствие. Если у нас дома что-то выходило из строя, сантехника или электрика вызывали в редких случаях. Женя справлялся с любой поломкой. Лишь в конце, когда тяжело болел, говорил: «Ладно, вызывай мастера».
Женины проблемы со здоровьем начались до нашего знакомства, когда лошадь, испугавшись выстрелов, сбросила его на землю на съемках картины «Смерти нет, ребята!». Еще в одном дубле необходимости не было, на нем настоял режиссер Булат Мансуров, однокурсник мужа. Для Жени все закончилось плачевно: он упал на шпагат, получил серьезную травму бедра. Со временем суставы начали разрушаться, потребовалась операция. Женя был категорически против, долго ее откладывал, но ему становилось все хуже. Я связалась с швейцарской клиникой, именно оттуда достала необходимые мужу эндопротезы. Жене сделали операцию на одной ноге, через несколько месяцев — на другой. Врачи сказали: «Если бы это были не вы, мы бы отказались, суставы были сильно повреждены».
Доктора порекомендовали регулярно заниматься плаванием. Мы стали ходить в бассейн вместе, но я не всегда могла сопровождать Женю. Однажды муж сказал, что пошел плавать. Через какое-то время я освободилась от дел, позвонила, чтобы узнать:
— Евгений Ильич еще в бассейне или уже ушел?
— А его сегодня вообще не было.
— Как не было? Ушел из дома два часа назад, наверное, что-то его отвлекло.
Вскоре Женя вернулся домой, достал мокрые трусы, полотенце, стал это все полоскать. Чувствую, от него сильно несет табаком, а я воевала с его курением. Спрашиваю:
— Как поплавал?
— Нормально.
— Народу много было?
— Не очень.
— Значит, так: я звонила в бассейн, разговаривала с администратором, мне сказали, что тебя там не было.
— Это правда, я в машине сидел, слушал радио и курил.
— Плавание тебе нужно или мне?
— Прости, это больше не повторится. Я себе не враг.
Про ситуацию, которая укоротила ему жизнь, кажется, известно всем. Не хочу в нее углубляться, все по этому поводу уже сказано. Я принципиально не собираю сплетен, не веду соцсетей. Люди там бесятся, злятся. А зачем? И так сейчас всем трудно. Выплеск отрицательной энергии многим дает по мозгам. Когда Первый канал предложил мне немалые деньги за участие в программе «Эксклюзив», где требовалось лицом к лицу встретиться с небезызвестной особой, я ответила: «Большое спасибо. Я человек небогатый, и деньги мне нужны, но говорить с ней ни за что не стану». Они позвонили второй раз, предложили посидеть в потайной комнате. Я сказала, чтобы оставили меня в покое.
