Случай редкостный, если не уникальный: артист оперетты четверть века совмещает «легкий жанр» со службой в Большом театре. Диапазон его голоса таков, что именуясь официально баритоном, исполняет теноровые партии, а английская пресса во время гастролей в Лондоне вышла с заголовками «Шикарный бас из России».
— Уверена, мое наблюдение, что Юрий Веденеев совсем непохож на премьера, причем аж двух ведущих театров, вас не расстроит, а напротив — польстит. Помнится, и ваш близкий друг Елена Васильевна Образцова терпеть не могла, когда ее называли примой...
— Для того чтобы нести себя по жизни премьером, нужен особый склад характера: отсутствие самоиронии, стремление всегда быть в центре внимания. А про меня еще в школе, когда мама спросила:
— Ну как мой сын? — учитель ответил:
— Знаете, Юра хороший парень, но из тех, кто нашел — молчит и потерял — молчит.
Не очень свойственная актерской профессии закрытость, сдержанность, следование правилу «Слово — серебро, молчание — золото» у меня от отца-дипломата, служившего в Швеции и Германии.
Родился я в Новороссийске третьего февраля 1945-го, через четыре года — моя младшая сестра Тамара. После войны отец работал в военном трибунале, по службе ездил по Краснодарскому краю, Крыму, бывал в Севастополе, откуда привозил необыкновенно сочные и сладкие яблоки сорта синап: продолговатые, ярко-желтые с красными бочками. Вкус помню до сих пор.
Как ни крути, приятно, что факт моего появления на свет не остался незамеченным местными краеведами. В музее есть стенд с портретами, афишами спектаклей, где участвовал; костюм, в котором выходил на сцену в «Графе Люксембурге»: белый фрак, рубашка, ботинки. Лестно, что соседствую в экспозиции с легендарной эстрадной певицей прошлого столетия Руженой Сикорой и режиссером Всеволодом Мейерхольдом.
Несколько лет назад приехал на родину с антрепризными спектаклями — уже в звании народного артиста России — и решил заглянуть в краеведческий музей. По летнему времени был в шортах, футболке, кепке. Приветливо поздоровался с охранником, неожиданно ответившим грозным рыком:
— Куда?!
— Да вот хочу свой стенд посмотреть.
— Платите за билет!
Конечно заплатил, гуляю по залам — бежит, запыхавшись, директор музея:
— Юрий Петрович, простите — охранник вас не узнал! Сейчас вернем деньги.
— Помилуйте, — отвечаю, — ничего не надо. Спасибо вам большое за честь соседствовать с Мейерхольдом и Сикорой.
— Инициативная группа горожан вышла с предложением повесить мемориальную доску на доме, где жила ваша семья и который, к счастью, сохранился...
— Вот это точно лишнее! Без всякого манерничанья говорю — я против.
В 1949-м отца направили на учебу в Военную академию, готовившую военных дипломатов. В общежитии семье капитана Веденеева выделили комнату, где вместо ковров на стенах висели карты. Длинный общий коридор, кухня с двумя десятками плит.
За пять лет в академии папа в совершенстве освоил два языка — немецкий, шведский — и в 1954 году был направлен в Стокгольм в качестве атташе по культуре советского посольства. Его штатский статус никого не обманул — местные газеты тут же написали, что в страну приехал очередной «советский разведчик». Тем не менее в семье об этом никогда не говорили. Никогда! Даже после смерти отца мама хранила молчание. Единственное свидетельство, что тот был не только дипломатом, — еще один орден Красной Звезды (первым он был награжден во время войны), полученный уже в мирное время.
Совсем забыл об истории, произошедшей еще в Москве, — а она могла круто повернуть мою жизнь, не случись отъезда в Швецию.
Большинство отпрысков слушателей академии ходили в московскую школу № 703, где помимо общеобразовательных предметов преподавали пение и бальные танцы: мазурку, полонез, падеграс. В третьем классе нас с партнершей (тогда только-только ввели совместное обучение мальчиков и девочек) как лучших делегировали на конкурс во Дворец спорта «Крылья Советов». Жюри возглавляла великая балерина Ольга Лепешинская, высматривавшая детей для хореографического училища Большого театра. Я был отобран, но поучиться балету не довелось — мы уехали из страны.
В Стокгольме я прожил почти два года, изъездил его на велосипеде вдоль и поперек, хотя и получал от взрослых нагоняи за дальние путешествия в одиночку, и даже сейчас, спустя шестьдесят с лишним лет, могу провести экскурсию по городу, который называют Северной Венецией.
Мама с папой прекрасно танцевали, на вечерах в посольстве всегда открывали бальную часть. Еще отец был знатоком классической музыки. Не устаю поражаться: откуда у него, сына московского почтальона и экономки, такая любовь к классике, особенно — к опере? Папа рассказывал, что в детстве вызвался выносить мусорное ведро жившей по соседству певице Большого театра, и та расплачивалась контрамарками. Он переслушал все оперы с участием легендарных исполнителей того времени: Собинова, Лемешева, Козловского... Во время радиоконцертов по первым тактам безошибочно определял: «Это «Искатели жемчуга» Бизе, ария Зурги».
У отца был приятный тенор, и уже будучи взрослым, я однажды узнал, что он ходил прослушиваться в музыкальную студию Немировича-Данченко. Удивился до крайности:
— Пап, ты правда имел такую наглость?!
— Да, а что? Вышел и спел. Сказали: данные есть, но нужно учиться. А тут вскоре война...
Упомянул сейчас Козловского, потом Немировича-Данченко и вспомнил одну забавную историю, случившуюся не так уж и давно — всего тридцать пять лет назад. Иван Семенович пришел в Театр оперетты на «Прекрасную Галатею» и после спектакля отправился в гримерку к исполнительнице главной роли Светлане Варгузовой. Та не успела переодеться и предстала перед визитером в костюме с глубоким декольте, от которого Козловский, целуя ей руки, не отрывал глаз.
— Вы знали Немировича-Данченко? — не меняя позы и ракурса, поинтересовался он.
Светлана слегка опешила: какое личное знакомство, если появилась на свет после смерти основателя МХАТа?!
— Нет, — помотала она головой, — не знала.
— Жаль, вы в его вкусе.
С чувством юмора, как и с чувством прекрасного, а также неизбывным интересом к слабому полу у Ивана Семеновича и в возрасте под девяносто все было в порядке.
Возвращаясь к отцу, хочу заметить, что к моим успехам в оперетте он относился благосклонно, но без особого энтузиазма, зато когда пригласили в Большой, очень этим гордился. За десять лет — отец ушел в 1997-м — побывал на всех спектаклях с моим участием, просил, чтобы с зарубежных гастролей привозил газеты с отзывами.
