С «Махами» Годой придумал хитрость, которую спустя два столетия повторят производители пикантных сувениров вроде авторучек с картинками. Два полотна соединили хитрым механизмом на шарнирах. Их поворачивали, дернув за шнурок, — и вуаля! — «Маха одетая» сменялась «Обнаженной», будто женщина раздевалась на глазах у изумленной публики.
Правда это или нет, доподлинно неизвестно, но согласно легенде, связь Гойи и герцогини Альбы продолжалась несколько лет и походила то на безумную карусель, то на горки с головокружительными подъемами и спусками. Вокруг пары роилось множество слухов. Говорили, что герцог умер не просто так, а стараниями супруги: дескать, муж-рогоносец хотел изгнать живописца из Мадрида, а Каэтана предпочла избавиться от него самого, призвав в сообщники страстно в нее влюбленного доктора Пераля. Еще говорили, что греховный роман обернулся мистической карой для семьи Гойи. Он, дескать, ради встреч с любимой посмел несколько раз солгать королеве — мол, дочка у него тяжело болеет. А дочка и вправду внезапно скончалась...
Но им было не до слухов, проблем и без того хватало. Характеры и темпераменты задали почти невыносимый темпоритм — стремительное сближение сменялось резким отторжением и охлаждением, то взрывался Гойя, то изменяла Каэтана, вспышки ревности чередовались со страстными примирениями в извечном шаге от любви до ненависти и обратно. Теперь Гойя изображал возлюбленную уже не с былым благоговением счастливого избранника. В его штрихах и мазках подчас прорывалась настоящая ярость, и особенно это заметно в серии офортов «Капричос» — там безошибочно узнаваемая герцогиня выглядела настоящим дьяволом в юбке.
Эта серия из восьмидесяти листов вызвала колоссальный скандал, обвинения в безбожии и нападках на священников. Да, это карикатуры, и весьма злые, но за ними стоял протест против несправедливости. Гойя ведь так до конца и не оправился от болезни и к тому же был совершенно издерган любовью, вдобавок страдал от глубокого душевного кризиса: все, о чем когда-то мечтал, — успех, деньги, слава, статус — достигнуто, но это не принесло покоя. Его одолевали внутренние демоны.
Мир вокруг — развращенная знать, лицемерие духовенства, невежественный нищий народ — угнетал, и не было способа выплеснуть гнев, кроме как через рисунок. Он обличал пороки: сластолюбие, жестокость, суеверия... Разбойники, монахи, старые сводни, щеголи-кавалеры, ведьмы, звери, махи пили, дрались, врали, объедались, отправляли мерзкие обряды, удовлетворяли похоть, плели заговоры... От этих листов невозможно оторвать глаз, содрогаясь от омерзения и восхищаясь каждой линией.
Гойе опять всерьез грозило тесное знакомство с инквизиторами. Спасло его лишь вмешательство короля. Карлос IV проявил редкое великодушие: принял в дар офорты, публично заявив, что не видит в них намеков на критику монаршей четы, придворных или духовенства, еще и выделил содержание сыну художника. На какое-то время все успокоилось.
