О том, что 14 мая 1914 года случилось в московском Политехническом музее, Надежда Рафаиловна Нестерова узнала из газеты «Киевские губернские ведомости». — …Лекция знаменитого французского авиатора Пегу обернулась триумфом штабс-капитана Нестерова.
Узнав, что он находится среди публики, Пегу спустился в зал и обнял русского офицера.
— …Считаю недостойным выступать с рассказом о «мертвой петле», когда здесь присутствует ее автор.
Я повторил то, что сделал ваш Нестеров. Ему должно принадлежать почетное слово!
Прочитав «и тут присутствующие разразились аплодисментами», Надежда Рафаиловна тяжело вздохнула. Аэропланы, на которых летал любимый муж, внушали ей ужас: господь дал крылья птицам, человек не должен летать — а уж тем более вниз головой, как во время «мертвой петли»… Несколько лет назад они вместе запускали воздушных змеев, и это казалось Наде игрой, причудой так и не повзрослевшего человека.
Через год Петр, задыхаясь, бежал за телегой, зажав конец привязанной к ней веревки, а его друг нахлестывал лошадь. Второй рукой Петр придерживал раскачивающееся и скрипящее сооружение — к веревке был привязан огромный воздушный змей, сделанный из деревянных реек и бумаги.
Он крепился к поясу Нестерова ремнями. Когда лошадь перешла в галоп, Петр выпустил веревку и взлетел — невысоко, метров на пять. Он летел, вытягивая ноги то в одну, то в другую сторону, и в лад этим движениям воздушный змей выписывал виражи. Муж мягко опустился на луг... На следующий день в местной газете появилась маленькая заметка об интересном опыте энтузиаста воздухоплавания — автор сомневался в том, что аппараты тяжелее воздуха на его веку поднимутся в небо. Но они появились через несколько лет, и Петр Николаевич ими заболел. Аэропланы казались хрупкими и ненадежными, Надежда Рафаиловна их боялась. Ее немного успокаивало то, что военное начальство не поощряло опасные импровизации в воздухе — за «мертвую петлю» мужу грозили арестом.
Надежда вырезала заметку и вклеила в альбом — там хранилось все, что писали о муже. Потом как следует отругала нерадивую служанку и почитала вслух детям. Вечер она провела за пасьянсом. День закончился так же, как и другие, прожитые ими в Киеве: над покрытым зеленой скатертью столом мягко горела подвешенная к потолку на бронзовых цепочках керосиновая лампа, в углу скреблась мышь, которую не брали ни мышеловки, ни кошка, вот только мужа рядом не было...
В это время, когда патриархальная киевская окраина уже засыпала, главные улицы Москвы сияли огнями. Вечером начиналась жизнь столичного света: надев парадный мундир и натянув только что купленные белые лайковые перчатки, Нестеров ехал на прием к члену Государственного совета, генералу от инфантерии Поливанову, которому он многим был обязан.
