Не заводил друзей, не шалил, не тратил карманные деньги на табак и пиво. Маленький увалень так хорошо рисовал, что учителя подчас задавались вопросом — не помогает ли ему отец? Кроме бумаги и карандашей, кистей, красок его, казалось, не интересовало ничего. Ученики постоянно изводили толстяка, но разозлить его или заставить расплакаться не удавалось.
…На возвышении стоит голый натурщик — причинное место солдата Семеновского полка Порфирия Иванова прикрывает вырезанный из жести фиговый листок, «позу ужаса» ему придал руководитель живописного класса профессор Мюллер, горький пьяница и любитель нюхательного табака.
Под потолком нещадно коптит люстра — огромный жестяной таз с конопляным маслом и двенадцатью горящими фитилями из скрученной пеньки, над ним дышит холодом вытяжная труба. Профессор похвалил работу Иванова, и сидящий рядом товарищ ткнул Сашу в бок булавкой. Тот пискнул, но не стал жаловаться.
Учеников в академию принимали на полный пансион, плохо одевали и неважно кормили, а он был сытым и ухоженным домашним мальчиком. Ему не прощали круглые щеки, добротную одежду и то, что его работы всегда хвалили. Саша отмалчивался, замыкался в себе — и даже к выпускному классу Александр Иванов не приобрел друзей в академии, поэтому никто не догадывался, что у него есть мечта.
Семья Ивановых жила сегодняшним днем. Отец Александра был довольно успешным художником, но воздушных замков не строил. Любил мифологические сюжеты (там можно было дать наготу) и сюжеты из Священного Писания — на них всегда находились заказчики. К живописи отец относился так же, как сапожник к своему ремеслу. Надо честно трудиться — и удача придет… Так и было: за преподавание в академии платили жалованье, исправно поступали частные заказы, и в доме Ивановых в спрятанной за образами кубышке прибавлялись червонцы и сотенные. Профессор Академии художеств Андрей Иванов верил, что его ремесло всегда обеспечит семье верный кусок хлеба. Он и не догадывался, что молчаливый и робкий сын, радующий отцовское сердце прилежанием и послушанием, вынашивает опасную, а может, и еретическую идею. Копируя в Эрмитаже полотна знаменитых мастеров, Саша мечтал написать «картину картин», которая изменит мир к лучшему.
Никто не ведал, что творится в его круглой, коротко остриженной голове, — а там бродили мысли, которых не постыдился бы и профессор философии из Московского университета.
14-летний отрок верил в то, что искусство может стать наравне с верой, а художники — каста избранных, жрецы духа, и им суждено изменить мир к лучшему. Он изучит то, что делали древние, и превзойдет их, а когда его картина будет закончена и ее увидит мир, жестокосердные смягчатся, скупые раздадут свои богатства бедным, а лицемеры полюбят правду… Несчастные дети часто представляют себя могучими великанами, грозными полководцами или всесильными царями. Потом они взрослеют и прощаются со сказкой — но Александр Иванов остался верен своей мечте.
Смешной мальчишка превратился в нелепого юношу. Неуклюжий молчун, теряющийся в обществе, не способный заводить друзей и волочиться за барышнями, он тем не менее был звездой академии. Иванов получил малую золотую медаль за картину «Приам испрашивает у Ахиллеса тело Гектора» и большую — за «Иосифа, толкующего сны заключенным с ним в темницу виночерпию и хлебодару». Общество поощрения художников отправило его на стажировку в Италию. Для него составили программу занятий, обязали посылать в Петербург отчеты о том, что он изучил и что собирается делать. Оставалось взять билет на пароход… И тут Александр Иванов влюбился, да так, что решил отказаться и от своей мечты, и от поездки в Италию.
Барышня Гюльпен, дочь преподававшего в академии учителя музыки, была бесприданницей. Они познакомились во время Рождества, когда весь город ходил друг к другу в гости. Днем наносили визиты, объезжая знакомые дома, а вечером, дома, за семейным столом начиналось настоящее веселье. Во время одного из таких визитов увалень-художник заприметил хорошенькую бойкую барышню, говорившую по-русски с милым акцентом. Их представили друг другу: он поклонился неловко, словно вставший на задние ноги бегемот, барышня изящно присела, выставив из-под юбки кончик изящной туфли, и стрельнула глазками. Саша влюбился с первого взгляда, да так, что чудное создание в скромном платье и с трогательным пучком на затылке снилось ему шесть ночей подряд. До тех пор, пока он не изобрел благовидный предлог для визита и, улучив момент, не сунул мадемуазель Гюльпен исписанный корявым почерком листок бумаги.
В записке он уверял ее в чистоте своих намерений и в том, что его сердце навсегда разбито.
