Дом №1 на углу Мерзляковского и Хлебного переулков сегодня ничем не выделяется среди множества таких же «доходных домов», все еще сохранившихся в Москве. Однако на заре своего существования ему довелось сыграть заметную роль в судьбе трех человек, вошедших в историю русской музыки.
В начале октября 1912 года по Мерзляковскому переулку в сторону Арбата двигалась подвода с вещами. В пролетке, ехавшей следом, сидели хозяева груженной стульями, тюками и коробками подводы — худощавый мужчина с лихо закрученными пышными усами и женщина в рыжеватом платье.
Поравнявшись с поворотом в Хлебный, ехавшая в пролетке пара, не сговариваясь, повернула головы в сторону дома №1 и бросила на него долгий и внимательный взгляд. Потом переглянулась… Мужчина приобнял женщину за плечи и нежно поцеловал в висок. Она сжала его пальцы и на минуту прикрыла глаза… Оба понимали, что в эту секунду вспомнили один и тот же вечер, переменивший их жизни почти десять лет назад.
...— Не дозволено! Правилами не дозволено. Шум! Постояльцев обеспокоите... — коридорный меблированных комнат «Принц», расположенных в самом центре Москвы, в Газетном переулке, был почтителен, но непоколебим.
— Но это неслыханно! Назвать такую музыку шумом! Вы хоть понимаете, кто перед вами? Это же Скрябин, он композитор, великий композитор… — у черноволосой девушки, стоявшей перед коридорным с судорожно сжатыми у груди руками, на глазах выступили слезы…
Но коридорный лишь упрямо поджал губы.
Сидевший в кресле молодой брюнет, в лице которого было заметно явное фамильное сходство с девушкой, покосился на лежащий на столе бумажник, по-видимому прикидывая, не решит ли вопрос серебряный полтинник. В комнате повисла напряженная тишина.
— Да бог с ними, Татьяна Федоровна, — вдруг весело рассмеявшись, произнес третий из находившихся в комнате — невысокий мужчина с мелкими чертами миловидного лица, минуту назад игравший на рояле, стоявшем в дальнем углу большого номера.
И, легко поднявшись из-за инструмента, взял со стула свою шляпу и изящную трость.— Идемте-ка ко мне. Я ведь тут недалеко живу, в Хлебном.
Несколько минут спустя Александр Николаевич Скрябин уже стремительно шагал по ночной Никитской, а Татьяна, стараясь приладиться к его быстрому шагу, семенила рядом. Ее брат Борис, чуть отстав, замыкал маленькую процессию.
— Нет, но должен же он был понять… — Татьяна, никак не желавшая успокаиваться, все еще продолжала злиться на коридорного.
— Ну вы уж, Татьяна Федоровна, слишком многого от коридорного хотите!
Мои сочинения сам Сергей Иванович Танеев отказывается признавать за музыку. Мой первый учитель, между прочим! А вы говорите — коридорный!..
— А Таня, кстати, с тех пор как услышала Третью сонату, никакой другой музыки, кроме вашей, Александр Николаевич, играть не желает, — вступил в разговор Борис Шлёцер. — Говорит, что после нее все остальное пресно и скучно.
— Неужели так и говорит? — лукаво переспросил Скрябин, покосившись на Татьяну.
— Так и говорю, — сорвавшимся вдруг голосом подтвердила она.
До Хлебного добрались ближе к полуночи. В новом четырехэтажном доме Скрябин с женой, Верой Ивановной, жил уже почти два года, за это время у него в добавление к уже имевшимся дочкам Римме и Елене родилась еще и третья — Маша, а совсем недавно, в августе 1902-го, — сын Левушка.
— Ну, Вушенька, смотри, кого мы с Борей к тебе привели.
