Давай еще подежурю». И мы начали болтать, читать стихи: французские, поэтов Серебряного века... Болтали-болтали и… как-то незаметно оба заснули. Без дежурного остались.
Слава богу, когда случилась беда, я проснулся. Все в огне! Сообразил — прыгнул к выходу, натолкнулся на печку, а она раскаленная, перевернулась, я обе ладони сжег. Подскочил к застежке. Мы потом изумлялись: откуда вдруг появилась такая сила? Пытались повторить — бесполезно. И шнуровку, и пуговицы я тогда разорвал одним махом! Выскочил сам, за мной Дышленко. Когда палатку открыл, огонь с новой силой полыхнул. Кид, как мячик, вылетел последним.
В общем, у нас сгорели палатка, мешок с вещами и половина моего пальто.
Пять утра, морозище, продукты почти все тоже сгорели. У меня полное отсутствие волос на голове, бровей и ресниц, на лбу и ладонях — огромные волдыри. Но как мы хохотали! До слез! Долго не могли разжечь костер — дрова-то ледяные. От этого стало еще смешнее. Юра предложил: «Давайте попробуем остатками палатки». Мы попытались эти обгорелые куски ткани порвать — куда там! Разрезали ножом. Разожгли костер. Съели, дураки, все, что оставалось…
Лыжи, к счастью, уцелели. Мы пошли. Ветер дул в спину. Я в половине пальто и руки в крови. Обратно добирались ровно 24 часа без единой остановки. К лесорубам не заглядывали — пришлось бы делать крюк, решили идти напрямую. Пришли в Мончегорск в пять утра. Уже без рук, без ног. Мать Кида — санитарка в больнице, она быстро обработала мне раны… — Столь опасное приключение было единственным в вашей жизни?
— Да нет.
Я даже рассказ хочу написать про то, сколько раз мог погибнуть. Дважды тонул, трижды горел, еще ребенком несколько землетрясений в Алма-Ате пережил. У нас домик был маленький, но крепко сбитый. Выдержал. Отец перед войной купил здоровенный дубовый стол и сказал матери: «Как только начнется землетрясение — вместе с детьми сразу под него прячься, если не выдержит крыша — стол выдержит». Он к тому же раздвижной был, две огромные тяжеленные плиты.
— А как сухим из воды вышли?
— Оба случая связаны со штормом. Я очень люблю купаться именно в шторм. Первый раз чуть не утонул на целине, куда нас, студентов, отправили летом работать.
Я тогда еще учился в Алма-атинском пединституте. Мы, компания ребят, поехали за алкоголем в город Щучинск. Он находился километрах в двухстах от того места, где жили. На целине-то сухой закон, а в Щучинске можно было разжиться горячительным. Недалеко от города — огромное озеро Щучье. Почему-то я возле него оказался один. На озере шторм. И я, 18-летний, разумеется, полез в воду. Плавал, блаженствовал, в итоге наглотался воды. Началась паника.
Второй раз тонул, можно сказать, из-за собственной глупости, из-за хвастовства. Было это в 1965 году в Адлере, на съемках фильма «Иду на грозу». Но за 5 лет до этого случилась еще одна история. В летние каникулы состоялась большая поездка на Камчатку под девизом «Творческие вузы Москвы и Ленинграда труженикам Камчатки». У нас образовалась такая тройка: скрипачка из консерватории, ударник-ксилофонист оттуда же и я.
Скрипачка — мастер спорта по плаванию, да и мы с ксилофонистом тоже без воды дня не можем прожить. В конце лета на Камчатке всегда большие шторма, к тому же там вообще никто не купается, даже военные. А мы каждый день ходили, несмотря на шестибалльный шторм. На нас глядели как на придурков. А тихоокеанские шторма — особенные. Волна огромная — с дом — накатывает медленно, потом так же плавно откатывает. И надо, когда она подходит, просто вовремя нырнуть, и дальше она поднимает тебя на большую высоту, а потом плавно опускает. Нам это безумно нравилось.