Гриша вел машину, всю дорогу не отрывая взгляда от впереди едущего автомобиля с Андреем… Дома подолгу замирал, молчаливый, задумчивый... Но был слишком деликатен, чтобы перекладывать свои переживания на жену. У него еще хватало сил меня утешать, пытался поосмотреть на горе с философской точки зрения: «Андрюша умер, но разве его больше нет? Он всегда будет». Гриша был тонким человеком, на все душевно откликался, может, поэтому сердце и не выдержало…
Гриша будто знал ту самую формулу любви, над которой испокон веку бьется человечество. Одна его мимолетная фраза положила начало любви Высоцкого и Влади.
С Мариной мы познакомились в Париже, а во время ее первого приезда в Москву они с Гришей и его другом пошли в ресторан Дома литераторов.
Высоцкий сидел один за соседним столиком. И Гриша позвал его в компанию: «Володя, иди к нам…»
Я с ним не расставалась ни на минуту, даже когда физически мы не были рядом. Много путешествовали вместе, но иногда Гриша ездил с группой писателей и без меня. Тогда с любого конца света летели письма: «Когда ты рядом — Люба и Люба, а нет тебя, и понимаешь — самый дорогой человек»; «Не скучай. Краткие разлуки — вещь полезная. Они подчеркивают ценность и счастье совместного существования людей. Даже заочное общение необходимо. Не ленись хотя бы через день писать мужу письма».
В моем последнем к нему письме были такие слова: «Гриша, родной! Я видела, как ты умирал, бросала горсть земли в твою могилу, часто хожу на кладбище и все еще не верю, что тебя больше нет.
Пожалуйста, возвращайся, я так тебя жду!»
Давно вывела для себя классификацию: есть жена-мать, жена-жена… Я же иногда чувствовала себя Гришиной дочерью, настолько он меня опекал. Сейчас вся техника в доме со мной воюет, она слушалась только его… Я всегда с удовольствием обустраивала квартиру — мне это нравилось. Советские шкафы, кровати, столы были похожи на гробы — стандартные, грубо сбитые... Я ходила по комиссионкам и обнаруживала в них «сокровища». Сначала мужу весь этот антиквариат не нравился: «Мне не по душе жить на обломках буржуазии». Но когда наши гости восхищались той или иной тумбочкой на ножках в виде звериных лап, Гриша говорил: «Этим у нас Люба занимается». И вдруг появился на пороге с лампой с основанием в виде вазы — эта дореволюционная вещица досталась от его родителей.
Я надела на нее новый абажур — и лампа пережила реинкарнацию.
Гриша обожал рыбалку. Однажды мы поехали вместе. Обедаем на свежем воздухе, а удочка закинута в воду — сама ловит. «Вот, — думаю, — и все заботы у рыбака: сиди на берегу». Вдруг всплеск! Гриша с куском хлеба во рту бросается к озеру… «Это уже не рыбалка, а дебилка!» — говорю я ему со смехом.
На озеро всех отвозил Ширвиндт — он был просто асом вождения. Друзья дурачились на заднем сиденье: «Так любой может баранку крутить. А втемную слабо?» — и из-за спины на секунду закрывали Шуре глаза ладонями (тогда еще движение было не такое напряженное, как сейчас).
Обычно они сидели на берегу с видом английских лордов, дымя трубками, — даже открыли неофициальный «клуб трубочников». И после того как мужа не стало, я сказала Шуре Ширвиндту: «Возьми Гришины пиджаки и трубки — пусть будут у тебя…» Он сначала смутился, но потом принял подарок: «Теперь хожу в его пиджаках, пыхчу его трубкой, и мне тепло и уютно». Шура тоже не смирился с уходом друга, он иногда повторяет: «Горин — космический человек. Поэтому мне кажется, что он не умер, а просто эмигрировал туда».
Я работала на радио, когда мы через Гришу познакомились с Георгием Данелия. Тот пригласил меня быть редактором на «Мосфильм», в Объединение музыкальных и комедийных фильмов. Мне повезло, работала со многими известными режиссерами: Эльдаром Рязановым, Сергеем Бодровым-старшим, Аллой Суриковой…
