«Да хоть «Плейбой», — говорю. Причем поспорили в тот момент, когда я и доллары-то еще в глаза не видел.
Потом роман наш начал прерываться ссорами. Она вообще замуж вышла. На рукопись я наткнулся случайно. И отнес в «Плейбой». Публикацию несколько раз откладывали, прошло еще сколько-то месяцев. Я загремел в больницу. А рассказ... вышел.
Муж ее, как выяснилось, большой любитель «Плейбоя». Он все понял и, несмотря на все мои шифры, узнал свою благоверную. Позвонил мне домой. Сын мой, покойный Сережа, добрая душа, рассказал, в какой больнице я нахожусь.
И вот представьте — лежу я в палате, и заходит он. «Помираете?» — радостно так спрашивает.
Здоровый, спортивный, гораздо моложе меня…
Сказал, что понял, о ком рассказ. И, мол, ее предыдущий муж тоже бывшую свою узнает, а дети?.. В общем, как вам, Валерий Сергеевич, не ай-яй-яй? «А вы оба болтайте поменьше, тогда никто ничего не поймет».
Поговорили мы с ним. Ушел. Звоню Ирбис: «Сударыня, за тобой должок! Тысячу-то мне проспорила».
— Вот вы сказали, что вам не понравилось делить любимую стерву с мужем. Надо понимать, ситуация двоеженства вас устраивает больше?
— Женат я на Тамаре. Ирина Линдт растит нашего общего сына Ивана. В данном случае так решили женщины. Ванька же был запланирован, а не так, как порой бывает — прости, любимый, я беременна, и делай теперь что хочешь.
Я и пить в тот период перестал. Кстати, знаете, сколько сейчас женщин, которые просто хотят родить? Много. В моем случае со стороны Ирины не было никаких притязаний на замужество. Об этом и речи быть не могло. И для Тамары ситуация не была неожиданной. Конечно, они обе до сих пор сложно все переживают. И не дай бог кому-то оказаться на их месте.
У меня и с детьми не всегда гладко складывалось. Вроде все мои — и при этом страшно разные. У Дениса характер открытый, очень легкий, ироничный. Сережа был другой. Могу признаться, я жутко боялся его суждений. Он всех видел насквозь, и меня в том числе. В разговоре с Денисом я мог какие-то вещи оспорить, а Сережа — дверь закрытая. У него было полное собрание работ Андрея Тарковского.
На стене висел портрет Кайдановского. Где-то внутри я сомневался в своем отцовском авторитете, обида была — почему не я? Помню, притащил книгу Войновича с автографом. Сережа вроде взял, вроде рад… А потом смотрю: читает-то не ее, а «Дон Кихота». У него был свой мир, в котором я мог только что-то угадывать. И понимал, что не чужой, а влияния на него не имел. Вот где драма-то! А вы говорите — романы…
С Тамарой у Сережки лучше складывалось, они были по-настоящему близки.
— Но предотвратить его самоубийство не смог никто…
— Наверное, потому что это было невозможно. «Уйти из жизни так же просто, как прогулять урок». У Сережи был какой-то философский подход к суициду.
Весь этот ужас случился не вдруг, не спонтанно. В крови моего сына не обнаружили никакого допинга, алкоголя, наркотиков…
Я много думал, читал дневники Сережи, старался по прошествии времени смотреть на происшедшее более спокойно. Понимаю: раз с сыном случилось такое, конечно, я виноват. Можно ли было его остановить? Наверное... Но мы не знали как. Какое-то малое оправдание для нас заключается в том, что эта попытка самоубийства была третьей.
Сережа с детства не придавал особого значения жизни. Он пробовал какие-то странные вещи на вкус, испытывал себя.
Однажды был день рождения у Кати, девочки, с которой Сережа учился и дружил. Он пришел в ГУМ, нашел дорогие духи и положил их в карман, прекрасно понимая, что на выходе неизбежно «зазвенит».
Естественно, «зазвенело», естественно, пришел милиционер. «Зачем, — спрашивают сына, — ты это сделал?» — «Хочу сесть в тюрьму».
Милиционер потребовал документы. Он дал паспорт. «Какой Золотухин? Сын того самого Золотухина? Ты что, идиот?»
Конечно, духи отобрали, а его отпустили. Потом он нам с матерью все это спокойно рассказывал. Рассказал как факт. Объяснить, зачем это придумал, не смог. Как отец я шкурой чувствовал опасность. Но что делать, не знал. Говорю: я тебя устрою на любую работу, помогу, как сумею.
Помню, Дениса устраивал. У него вышел скандал с церковным начальством, и сын был вынужден уйти из церкви.