«Я сон увидел с будущей женой и понял: это Она. И стал действовать. Мной довольно часто движет что-то иррациональное или животное. Это идет изнутри, помимо твоей воли. Ты сам не понимаешь, как оно работает, — тут какие-то сложные механизмы и тонкие материи, в которых я пока до конца не разобрался. А может, и не надо в них разбираться, а нужно просто себя слушать».
— Артем, с 9 октября в прокате идет фильм «Первый на Олимпе». Вы сегодня один из самых востребованных актеров, у вас большой выбор проектов. Чем вас зацепила эта история?
— Мне было очень интересно. Я вообще люблю узнавать что-то новое. Например, все знают, что есть такой олимпийский вид спорта, как академическая гребля. Но я с ним никогда не сталкивался, не знал этих людей. И история Юры Тюкалова меня потрясла чисто по-человечески: пацан-блокадник, несмотря ни на что, начал тренироваться, параллельно занимался живописью, стал олимпийским чемпионом, доказав, что не только антропометрия решает все, но еще и сила духа.
Вообще, у гребли своя специфика: чем выше человек, тем больше у него рычаг. Поэтому все гребцы высокие. Маленький и щупленький был исключением, но благодаря своему упорству, технике, которую ему поставили как раз эти два тренера, которых мы с Леной Лядовой сыграли, он стал чемпионом. И это очень мощная история, которая говорит о том, что никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя сдаваться, что безвыходных ситуаций не бывает и всегда побеждает сила воли. Поэтому, прочитав сценарий, я захотел быть причастным к ней. А тут еще подфартило, что роль мне досталась непосредственно тренера.
— Ну да, тренер — один из самых важных людей в жизни спортсмена, который во многом решает судьбу, направляет и дает веру.
— Вот что зацепило в этом всем. Как говорил в Школе-студии МХАТ наш педагог Виктор Анатольевич Рыжаков: «Не знать не стыдно, стыдно не хотеть знать». Очень много всего интересного и важного происходит у нас, и за всем не уследишь, а когда кто-то откапывает такие истории, мне кажется, они должны предаваться огласке, во все рупоры и из всех утюгов о них должны говорить. Для меня большая честь принимать участие в этом проекте.
— Что для вас как артиста было сложнее всего во время съемок?
— Грести на лодке. Мы начали тренироваться в марте, а съемки стартовали в июле. Но из-за своего графика я тренировался недостаточно, мне надо было больше заниматься. И самыми сложными стали сцены на воде.
— Интересно, как их снимали?
— Оператор Сергей Александрович Мачильский попросил построить ему специальный плот. И питерские кудесники сделали специальную установку для него, с которой все снималось. Плот был в виде буквы Н, на него ставился и плейбэк, там сидели и режиссер, и оператор, стояли две камеры. Туда же дрифтовались лодки, когда надо было снимать крупные планы, и это оказалось, конечно, с технической точки зрения очень круто. Работали глобально — перекрывали Неву, когда снимали чемпионаты Ленинграда. От этого захватывало дух.
И была одна сцена, когда улицу в центре Петербурга художники-постановщики превратили абсолютно в улицу 1948 года, там даже земля была насыпана. То есть ты просто идешь по Петербургу, сворачиваешь за угол, а там середина прошлого века.
На съемках было много счастливых актерских моментов. Встреча с такими партнерами, как Елена Лядова, — настоящее чудо. Она прекрасная, и работать с ней было удовольствием и счастьем. А еще с Андреем Смоляковым и Владимиром Ильиным, находиться на одной площадке с которым — честь для меня.
— Вы прожили в Питере несколько летних месяцев, и это прекрасно. Как проводили свободные дни? Может быть, к вам приезжала семья — жена, актриса Ксения Теплова, и девочки — Маша и Саша?
— Нет, если у меня были выходные, я уезжал в Москву по делам. На «Первом на Олимпе» это, к сожалению, не получилось. Дочки приезжали, когда были съемки в других проектах.
— Совсем скоро в прокате будут «Чебурашка 2» и «Морозко». Может быть, они приезжали на какой-то из этих проектов? В Сочи на «Чебурашку» грех же не приехать!
— В этот раз на «Чебурашке 2» у меня было всего четыре съемочных дня и все время стояла феноменальная жара. Тут не до общения с детьми, выжить бы. У нас были парики, костюмы. Бедные девочки-гримеры боролись изо всех сил за то, чтобы мы выглядели прилично. Первый раз я встретился в работе с Виктором Добронравовым, и это было совершенно чудесно. Мы потом гуляли с ним по Сочи после съемок, общались. Встретили какой-то независимый театральный проект, который гастролировал в городе, и там был Сергей Маковецкий. С людьми общаться было действительно здорово.
— «Чебурашку 2», «Морозко», «Первый на Олимпе» уже точно может смотреть ваша старшая дочка Маруся, то есть аудитория внутри семьи подрастает. Есть ли у вас какие-то традиции по просмотру кино?
— Мы со старшей дочерью очень любим ходить в кино, смотреть всевозможные сказки. Видели «Сто лет тому вперед» и многие другие. Еще на Миядзаки мы с ней ходили, смотрели «Навсикаю из долины ветров», там было ограничение 16+, и, когда мы с ней двинулись в зал, администратор сказала:
— Ну вы понимаете все, да?
Я говорю:
— Да-да, это под мою ответственность.
— Хорошо.
Для нас это вообще отдельная история, со старшей дочерью сложился такой ритуал: если есть время в выходной и вышел какой-то достойный фильм или мультик, мы обязательно идем смотреть. Но что касается моих работ, у нас был смешной диалог с ней. Она в какой-то момент спросила:
— Пап, когда я смогу посмотреть твои фильмы?
И я глубоко задумался и сказал:
— Ну, наверное, когда ты чуть-чуть повзрослеешь.
Но Маруся уже видела что-то из серьезных работ, например «Крик тишины», и была под большим впечатлением. Она к теме Великой Отечественной войны неравнодушна, много знает про нее, и я ей еще дополнительно часто рассказываю...
— Ну, она, кроме этого, сто процентов смотрела первого «Чебурашку». Как ей ваша роль?
— Отлично. Ей и фильм понравился, и я в образе молодого Гены.
— Вы с Гармашом как будто родственники.
— Мы похожи. Спасибо большое ему, что я теперь могу, если что, всегда быть молодым Сергеем Леонидовичем.
— А «Морозко», в котором вы снимались, тоже будете смотреть только со старшей дочерью? Или младшей Саше уже можно?
— Ей четыре в сентябре исполнилось, так что, думаю, на фильм пойдем все вместе. Она сообразительная уже, «Морозко» поймет. Я играю отца Настеньки. Там чуть-чуть адаптированный сценарий, немножко не так, как было в нашей классике, в советском кинематографе. Но, мне кажется, очень достойно.
— Артем, я слышала, что вы сами хотели бы снимать, сказки в том числе, вам эта тема очень интересна. И говорили, что, может быть, на режиссерском поучиться было бы неплохо. Как у вас эта тема развивается?
— Это очень интересное дело — создавать миры. Но вот какие — уже вопрос сложный. Хотелось бы, с одной стороны, снимать кино, которое вселяло бы в людей надежду и веру в человечество, что все-таки мы небезнадежны и есть шанс... Когда ты артист, это прекрасно — отвечать за свою роль, за сегмент, а когда ты режиссер — это ответственность совершенно иного уровня, другие нагрузка, нервы, когда ты создаешь это поле, в которое погружаешь актеров, а впоследствии и зрителей.
— Вы готовы к такому размаху? Когда отвечать нужно не за одну свою роль, а за множество ролей и построение целой истории и всех линий.
— У меня был режиссерский опыт в театре в рамках лаборатории «АРТХАБ», которую придумал наш художественный руководитель Константин Юрьевич Хабенский. За неделю нужно было сделать что хочешь — читку, сцену, спектакль. И вот за эту неделю я понял, что мне это по духу подходит. Когда тебе в одну секунду прилетает сразу четыре вопроса от абсолютно разных людей и ты вместо того, чтобы взрываться и паниковать, говоришь: «Стоп, машина, погнали! Твой вопрос», — и четко всем все складываешь. Эта энергия по мне.
— Это так важно для любого человека, в первую очередь для мужчины, — понять, какой его путь, его дело, кто он на этой земле, для чего родился. Как вы поняли, что творчество — это ваше дело? Я знаю, вас родители решили отдать в школу с творческим уклоном просто потому, что она была поприличнее той, что совсем рядом с домом. Неужели случай решил судьбу раз и навсегда?
— Оглядываясь на свою жизнь, я сформулировал следующую вещь: я не мешал жизни случаться.
— Крутая формулировка. Вы вроде того человека, который всегда говорил «да»?
— Я человек, который благодарен за то, что он имеет. Совершенно потрясающие люди были, есть и, я надеюсь, будут вокруг меня, они меня направляют, учат, подсказывают, помогают, являются примером. Считаю, что мне вообще грех жаловаться, я счастливец, и спасибо Господу Богу за это все...
Ну да, случайно попал в школу с углубленным изучением предметов художественно-эстетического цикла. Но мой руководитель напористо, настырно год за годом говорила мне, что я должен пойти в Нижегородское театральное училище. И в итоге я туда поступил. В театральном нам говорили, что надо идти учиться дальше. И мы послушались. Делай что должно, и будь что будет.
— Но это тоже надо понимать — кого послушать и когда. Мы с вами начали с фильма «Первый на Олимпе», где вы играете тренера олимпийского чемпиона. И вы говорили, что человек, который направляет и внушает веру в себя, невероятно важен. А еще важно, чтобы на пути никто не мешал. В первую очередь родители. Они ведь не всегда понимают сыновей, которые вдруг решают получить несерьезную профессию. Из какой вы семьи, где росли?
— Я родом из Нижнего Новгорода. Город на слиянии двух рек — Волги и Оки, замечательное место. Родители мои самые обыкновенные люди: папа — дальнобойщик, мама — мама. До моего рождения она профессионально занималась хоккеем на траве, работала секретарем-машинисткой, а потом посвятила себя семье.
Родители никогда не настаивали, что я кем-то определенным должен стать. Они мне доверяли. Когда видели мои первые роли в кино, например в фильме «Дурак», мной очень гордились и испытывали удовлетворение. Они же тоже сделали этот выбор — не мешать мне пойти, куда я хочу. Это очень сложно и очень важно — не вмешиваться и дать своим детям идти своей дорогой. Чем ты можешь помочь? Не мешай. Но при этом, я помню, отец часто повторял, что просто не будет. Хотя это касалось не только работы.
— И при этом вы не раз называли себя счастливцем.
— Мне было непросто, но я счастливец. Имею в виду, что на всех этих наших магистралях жизненных судьба сводила, сводит и, надеюсь, будет продолжать сводить меня с людьми, с которыми мне очень интересно, которые что-то знают, умеют, что-то вообще значат для общества. Наши мастера и педагоги в Нижегородском театральном училище, мастера в Школе-студии МХАТ, старшие товарищи в Московском Художественном театре и на съемочных площадках — все это не может на тебя не влиять.
— А кому вы особенно благодарны?
— Риве Яковлевне Левите, моему педагогу в нижегородском училище. Она театральный режиссер, ученица легендарной Марии Осиповны Кнебель. Человек, к которому мы поступили на курс, когда ей было 80 лет. Это мама Жени Дворжецкого, жена Вацлава Яновича Дворжецкого, опального, сидевшего режиссера, который был не в чести у советской власти. Рива Яковлевна прошла страшные испытания: похоронила сына, пасынка, мужа. И продолжала делать свое дело — воспитывать чужих детей, невзирая ни на что.
— В Школе-студии МХАТ вы учились у Константина Райкина, попасть к нему — просто чудо. «Учился у Райкина» — это знак качества. Но многие студенты не выдерживают, он сложный и неоднозначный.
— Для меня он очень понятен. То, что я к нему попал, действительно в каком-то смысле чудо. Мы оканчивали театральное училище, и нам подфартило: Сергей Иванович Земцов, декан актерского факультета Школы-студии, выпускник Нижегородского театрального училища, приезжал к нам вместе с Виктором Анатольевичем Рыжаковым смотреть ребят с четвертого курса. Тех, кто понравился, они приглашали к себе — либо сразу на конкурс, либо вообще на курс.
И нам повезло: Константин Аркадьевич в конце первого курса отчислял восемь или десять пацанов и собирался добирать. Земцов и Рыжаков целую неделю смотрели все наши дипломные спектакли, их было очень много, курс у нас был плодовитый. Потом выбрали кого-то себе на курсы, а меня с однокурсником вызвали отдельно и сообщили про допнабор к Райкину. Сергей Иванович, как мне показалось, метафорично сказал:
— У меня есть два билета, я могу отвезти вас в Москву.
Мы:
— Да, да, хорошо...
— Думать надо быстрее. У меня на сегодня на 23.50 два билета.
Оказывается, кто-то не поехал. А тогда было проще — прямо в поезде можно было объяснить ситуацию, мол, пассажир будет другой.
Я вечером приезжаю домой после училища, собираюсь, родители спрашивают:
— А ты куда?
— В Москву!
Сергей Иванович позвонил Константину Аркадьевичу и сказал, что везет нас, и Райкин назначил встречу в «Сатириконе» на малой сцене. Мы показались ему, и он сказал: «Ребята, все хорошо, но я вижу, вы не особо готовы. Подготовьте хорошую программу и где-то в мае-июне приезжайте еще раз». И второй раз мы уже читали в Школе-студии. А после того первого показа пошли смотреть «Косметику врага». Это был гениальный спектакль, в котором играли Райкин и Роман Козак, два худрука двух театров — «Сатирикона» и Театра имени Пушкина. И это все в целом больше походило на сон, будто не с тобой происходит. А следующей ночью мы поехали обратно в Нижний Новгород доучиваться...
— Говорят, у Райкина учиться невероятно сложно, а вы попали сразу на второй курс. Как адаптировались?
— Нормально. Там надо было просто работать, пробовать, вкалывать. Все вновь пришедшие, а он взял восемь пацанов, вкалывали. Со мной пришли Гела Месхи, Павел Чукреев, Один Байрон. А еще Ефим Рощупкин и Артем Применко, которые потом погибли. И после окончания института погибли еще двое ребят — Казимир Лиске и Полина Шанина.
— О вашем курсе многие говорят, и не только в связи с этими трагедиями, курс вообще был очень сильный.
— Да, он очень интересный получился... У нас учились Никита Ефремов, Аня Чиповская, Татьяна Космачева, Сергей Давыдов, Карина Андоленко.
— Чему в первую очередь учил вас Райкин?
— «Просто делай, всегда будь в профессии, никогда не сиди, не опускай руки». И он подкреплял эти слова собственным примером. Когда мы оканчивали институт, Константин Аркадьевич понимал, что к себе в театр нас не возьмет, у него был полный комплект. Но он устроил нам показы в 20 театров. Для того времени это было практически нереально, труппы в молодых артистах тогда не особо нуждались.
— Как удалось продавить театральное пространство и заставить других худруков смотреть учеников?
— Константин Аркадьевич очень много организовал показов благодаря собственному авторитету. Помню, как Марк Анатольевич Захаров говорил прямо при нас: «Костя, ну никого я не возьму, но давайте посмотрим». Но все равно это оказалось полезно: даже если в театрах прямо сейчас артисты были не нужны, все равно одного-двух замечали, и через какое-то время они приходили в эти коллективы.
Константин Аркадьевич очень ответственный, он устраивал судьбу своих учеников целенаправленно и энергично. Самым удивительным был показ в МХТ. Табаков на него пригласил всех режиссеров, которые должны были ставить спектакли в следующем сезоне.
— И вас выбрал Адольф Шапиро — редчайший профессионал, ученик легендарной Кнебель, который дал вам серьезную роль в «Обрыве», что тоже удивительный поворот. Еще одно яркое подтверждение того, что вы счастливец. Чем зацепили такого мастера?
— Длинными волосами... Честно, я не знаю, но на тот момент у меня были длинные волосы. Когда уже стало понятно, что Адольф Яковлевич хочет брать меня к себе в работу, он подошел и сказал:
— Не стригись, пожалуйста, — и еще спросил: — У тебя борода растет?
— Ну так себе.
— Вот и не брейся.
Я ушел на лето, и пришел — волосы до плеч и борода вьется.
— Как вы готовились к роли Марка Волохова, кроме того, что не брились и не стригли волосы? Может быть, всего Гончарова перечитали?
— Вы понимаете, Адольф Яковлевич Шапиро — легендарный режиссер, человечище, ум, поэтому там была мясорубка. Мне не надо было читать всего Гончарова, надо было разобраться с тем, что говорит Адольф Яковлевич. Когда мы репетировали, я практически плакал. Он постоянно останавливал меня. Можно на предложении остановить, можно на слове, а он делал это на каждой букве.
Мне же было дико сложно понять и схватить логику моего персонажа Марка Волохова, нигилиста, ницшеанца. Я просто никогда такого не делал, и Шапиро, выстраивая роль, заложил в меня мощнейший фундамент для всего моего последующего театрального развития. Нереально повезло, что я столкнулся с такой глыбой.
— В одном из интервью вы говорили, что актерская профессия требует расшатанной психики, готовой выдать любую эмоцию. Как вы с этим живете? Как не сойти с ума, не стать невыносимым, истеричным и больным неврастеником? Это сложная профессия, не зря же драматические артисты по Трудовому кодексу могут уже в 50 лет выходить на пенсию.
— Серьезно?
— Серьезно. Понятно, что до смерти со сцены в основном никто не уходит, но то, что это вредное производство, — факт.
— В любой профессии есть свои сложности, трудности, нюансы. Поэтому, мне кажется, тут лекарство одно — не так серьезно относиться к себе, и у всех все будет хорошо. Как-то все это разгружать, очеловечивать.
— В «Обрыве» вы играли с Ольгой Яковлевой, это легенда, одна из любимых актрис Эфроса. После сложных ролей она медленно приходила в себя, могла еще долго существовать будто погруженной в роль. А, допустим, Елена Лядова, которая в театре тоже играла сложные роли — в том же «Роберто Зукко» про серийного убийцу и маньяка, — говорила, что абсолютно спокойно отправлялась после работы домой, ела, спала.
— Правильно, это же все не по-настоящему. Я по своей природе, наверное, все же ближе к Лене.
— Вот, вы, допустим, сыграли «В окопах Сталинграда» Женовача или что-то подобное. Что делаете потом?
— Иду чуть-чуть посидеть с ребятами, чайку попить или не чайку. После спектакля, мне кажется, особенно такого напряженного, надо чуть-чуть пообщаться с людьми на какие-то житейские темы — как жена, дети, госуслуги. Или, если есть срочные дела, переключиться на них. Отыграл спектакль, три минутки посидел, отдышался и поехал дальше.
— Когда попадаешь в такой театр, где и Яковлева, и Любшин, и Хлевинский, — это я перечисляю ваших первых партнеров в МХТ, которые просто глыбы, — какое ваше личное ощущение? Что вы берете от великих, чему вас научил Любшин фактом своего существования?
— Вы знаете, я для себя никогда четко и ясно не формулировал, но просто то, что Станислав Андреевич Любшин ходит по сцене, своим обычным голосом говорит, не напрягаясь, и его слышно и видно, — это мастерство высочайшего класса. На сцене он живет.
И конечно, ты смотришь на это и впитываешь все, что видишь у таких мастеров, — эти паузы, актерские оценки, импровизации, шуточки. Конечно, это все не может не влиять. И это попадает в тебя. Потом из подсознания на репетиции всплывает, и ты вдруг сам Станислав Андреевич — так простенько, по-человечески что-то говоришь.
— А что дали вам режиссеры МХТ? У вас прекрасные работы в спектаклях Женовача «Бег» и «В окопах Сталинграда»... Чему он вас научил как режиссер и вообще как старший товарищ?
— Сергей Васильевич — титан, мастодонт, ходячая энциклопедия. Он мог иногда на репетициях нам часа полтора-два рассказывать про Станиславского, его золотую нить. И это восхищало, ведь, согласитесь, мало кто знает, что Константин Сергеевич был еще и успешным бизнесменом...
Женовач научил очень многому. Например, учить текст без знаков препинания. И когда его учишь, не запоминать заранее интонации, чтобы потом была возможность сделать акценты именно такие, какие надо для роли. Он добивался живой речи, которая не всегда идеальная и предсказуемая, а иногда сбивчивая, путаная и этим прекрасна и интересна. А сколько мы прочитали литературы параллельно! Я понял, что про Великую Отечественную знаю, но не так подробно, как хотелось бы. А одна только Сталинградская битва чего стоит! Она шла полгода. Эти сто метров от Волги, где остановили немцев, представляются как что-то грандиозное, а там просто пустынный пляж, где люди в буквальном смысле вкапывались в землю.
Каждый режиссер приносит что-то свое, очень важное. В конце прошлого сезона была премьера спектакля «Осень» Андрея Гончарова. Он три спектакля с нами уже сделал — еще «Чрево», «Далекую Радугу»...
— В кино у вас такая любопытная история получилась с Михалковыми. Один из ваших первых киноопытов — это массовка у Никиты Сергеевича в его «Цитадели». Вашей задачей было держать Верткова, когда его закалывали штыком. А сейчас вы в «Первом на Олимпе» работали с Артемом Михалковым.
— Я благодарен каждому режиссеру, потому что у любого можно поучиться, что-то посмотреть, каждый работает по-своему и в чем-то интересен. Если говорить про Артема, то с ним работалось просто шикарно. Он прекрасный человек и профессионал, знает, чего хочет, а это очень важно для режиссера. И иногда он сомневается, это тоже прекрасно — не бояться того, что ты в чем-то не уверен. И тогда мы вместе что-то придумывали. Это называется процесс поиска, а он бесценен.
— Режиссеры любят с вами работать, утверждая, что вы очень послушный артист и всегда выполняете задачу.
— Здесь вообще ничего сверхъестественного, в том и соль профессии. Это как землекопу сказать: «Ты классно копаешь землю. Ты такой крутой...» Меня и Константин Аркадьевич Райкин учил, и все-все-все, что процесс выглядит так: режиссер приходит — и он чуть впереди тебя, потому что все затеял, и на эту тему думал, и у него есть уже концепция, взгляд, решение, мир, который он тебе приносит. Если бы ты был режиссером, сам бы его приносил. И вот здесь фокус. И режиссер просит тебя «Сделай вот так», потому что в его мире это так. И ты сначала делаешь, как просят, а потом, если не понимаешь, задаешь вопрос. Но сначала делаешь, чтобы человек увидел. И когда он видит наглядно — о, что-то не то, надо как-то по-другому, потоньше, может. А если ты бросишься сразу спорить, то вы будете нервничать, ругаться, кричать, а в итоге конструктива не будет.
— Мне кажется, если говорить о кино, у Юрия Быкова вы раскрылись наиболее всего. Самые интересные киноработы у вас именно с ним — это «Дурак», «Хозяин», «Лихие». Началось все с «Дурака», за которого вы получили своего «Леопарда лучшему актеру» в Локарно. Как Быков вас нашел и как вам с ним работается?
— С Юрой мы познакомились на проекте «Станица», он должен был снимать этот сериал. У нас случилась даже не проба, а встреча, разговор, мы посидели, пообщались. Он был рад, сказал: «Все отлично, снимаемся!» У нас с Юрой был один съемочный день, затем он ушел с проекта, режиссера заменили. А потом мы увиделись, когда они на «Кинотавре» гремели с фильмом «Майор». Один знакомый продюсер позвонил мне, потому что знал, что я рядом, и пригласил подъехать на фестиваль. Они уже сидели за широким столом и пели Юре и команде дифирамбы, а Быков и все ребята сидели счастливые.
Я подсел, мы с Юрой поздоровались, и он мне закричал через стол:
— У меня есть роль для тебя!
— Да? Хорошо, спасибо!
Хотя я не на сто процентов поверил, мало ли что в приподнятом настроении можно сказать. Но совсем скоро мне позвонил агент: «Пришел сценарий. Прочитай». Это был «Дурак». Я почитал, говорю: «Да, конечно», — и стал сниматься.
Юрий Анатольевич уникален своим восприятием мира. У него своя внутренняя позиция по отношению к жизни, к людям, ко всему. Это человек огромнейшей души, которая постоянно болит. Когда снимали «Хозяина», у нас с девчонками-гримерами, с группой, с ребятами был лозунг: «Жизнь — боль, и даже если ее нет, мы ее найдем».
— Интересно, после какой роли вас полюбил народ? Мне кажется, все же после «Дурака». И как вам вообще — быть знаменитым артистом? Наверное, много ограничений, например в общественном транспорте не поездишь?
— Почему же? Я совершенно спокойно и в метро езжу, и по улице хожу — и в Москве, и в Нижнем Новгороде. Это абсолютно точно, я на родине был совсем недавно — к маме, сестре и дядьке ездил. Известность меня не напрягает. Если кто-то узнает, улыбнется, ты улыбнешься в ответ — все, идешь дальше.
Иногда я вообще не понимаю, за какие работы меня вдруг полюбили или стали узнавать. Это все очень непредсказуемо. Помню, в 2011 году в Юрмале одна женщина вдруг стала благодарить меня за спектакль «Шинель» на Новой сцене Московского Художественного театра, а там всего 80 мест. Так что тут непонятно вообще. Поэтому кто за «Дурака», кто за «Лихие», за «Крик тишины», «Скажи ей» и «Открывай, полиция!», «Очевидное невероятное» или того же «Чебурашку».
— Вы сейчас в самом расцвете сил. А куда идете в этой жизни, чего хотите? Какая у вас цель вообще? Будучи подростком и выбирая профессию, вам было важно приносить пользу. В чем ваша главная польза сегодня?
— В том, что люди посмотрят спектакль или кино и на время просмотра забудут о своих проблемах. А если это будет хороший спектакль и хорошее кино, это может дать толчок к решению их собственных проблем.
— Что вас так же «торкало» или переворачивало, и вы находили решение своих проблем или забывали о чем-то тяжелом?
— И «Список Шиндлера» «торкал», и «Форрест Гамп», и первая часть «Утомленных солнцем», и «Иваново детство», и «Андрей Рублев», и «Седьмой спутник». Ты получаешь какую-то информацию, какое-то художественное высказывание, которое делает тебя богаче... А «Бриллиантовая рука» и «Любовь и голуби» — это для радости.
Кино должно быть разным — такое, сякое: человек пришел, сел, захотел расслабиться и смотрит что-то приключенческое, как пираты едут за сокровищами. Оно должно быть на любой вкус, но хорошее. И в этом есть особая прелесть, конечно, — смотреть хорошие фильмы. Вот недавно я видел фильм «Рука Бога» Соррентино. Это великолепно...
Я вообще довольно всеяден: люблю и художественные фильмы смотреть, и сериалы, и мультики. Очень люблю кино, поэтому всем этим и занимаюсь.
— Вы артист бесстрашный, каких только ролей у вас не было, но, я знаю, как-то отказались играть отца, у которого умирает ребенок.
— Да, там вот какая история была. Меня позвали пробоваться на роль отца, у которого ребенок болен раком. Прислали сцену, я готовился, пришел на пробы к режиссеру Оксане Карас. Ехал, и на душе было как-то неспокойно, но я не понимал, что это такое. И когда зашел в помещение и увидел эту девочку маленькую, с которой мы должны были пробоваться, то понял в секунду, что не могу это сделать. И Оксане все просто объяснил. Честь ей и хвала, что она услышала и поняла. Потому что, конечно, уже приехав на пробы, отменять их с профессиональной точки зрения не комильфо.
— Вы всегда слушаете свое сердце? Насколько идете от него, а насколько от головы в решениях, которые принимаете в жизни? Мне кажется, что многие решения продиктованы эмоциями и чем-то иррациональным. Я знаю, что вы увидели будущую жену Ксению Теплову во сне и проснулись с осознанием, что вам нужна только она. И это послужило толчком для отношений.
— Так и было. Я сон увидел с будущей женой и понял: это Она. И стал действовать. У нас все стало тогда развиваться. Мной действительно довольно часто движет что-то иррациональное или животное. Наверное, можно так назвать. Это идет изнутри, помимо твоей воли. Ты сам не понимаешь, как оно работает, — тут какие-то сложные механизмы и тонкие материи, в которых я пока до конца не разобрался. А может, и не надо в них разбираться, а нужно просто самого себя слушать.
— Скажите, а когда нашел своего человека, как его не потерять?
— Трудиться над собой, а не над другим человеком. Мы ведь трудимся над другим всегда, пытаемся его изменить. А надо все вопросы себе адресовать. Вот такая штука, которую я последнее время стал практиковать, и это помогает.
То есть происходит какая-то сложная ситуация, и возникает какой-то вопрос к человеку, но ты сдерживаешься, не задаешь этого вопроса, а задаешь его себе. И тогда все начинает играть другими красками, и ты уже не можешь предъявить какую-то претензию партнеру или обвинить его в чем-то.
— Артем, вы изменились рядом с Ксенией? Вообще, есть такое выражение — мне кажется, очень точное, — что настоящая любовь от заблуждения отличается тем, что она делает человека лучше.
— Я изменился. Стал ответственным. Приведу пример. Допустим, ты встречаешься в компании с людьми, которых очень давно не видел и любишь, и они говорят тебе: «Давай гулять!» А ты меру знаешь и, если завтра тебе надо вести куда-то ребенка, как штык, ничего не объясняя, уйдешь вовремя и все сделаешь. То есть проводишь время с этими прекрасными людьми, но несколько иначе. И держишь перспективу того, что должен сделать. Правда, похвастаться тем, что я стал видеть на три шага вперед, не могу, всего на полшага. Но все еще впереди.
— А вы раньше могли, допустим, встретиться с друзьями, а проснуться во Владивостоке?
— Раньше я мог встретиться с друзьями, проснуться и увидеть 82 пропущенных вызова, потому что должен быть на репетиции. Мне просто повезло, что режиссер оказался понимающим и добрым, хорошим человеком. Если бы было иначе, меня ждали бы серьезные последствия.
— Как то, что вы с женой служите в одном театре, влияет на семейную жизнь?
— Театр — дело нашей жизни, и это прекрасно. Никаких конфликтов, касающихся работы, у нас нет. Но мы, конечно же, все обсуждаем, и наши дети в этом растут и к нашим диалогам о театре привыкли. Они в них не вмешиваются и делают, не обращая на это все внимания, свои дела или садятся поудобнее, развешивают ушки и слушают...
Плюсов в том, что мы работаем вместе, масса. Меня полностью понимают, не нужно дополнительно что-то объяснять, тратить на это время, энергию, силы. А минусы... Не знаю, по-моему, их нет.
— Театральные дети часто выходят с родителями на сцену в каких-то постановках, и в МХТ это тоже практикуется. Возможно, кто-то из ваших девочек участвовал в спектаклях?
— Нет, ни Маруся, ни Саша не играли на сцене и не снимались в кино. Это моя позиция. Если они вырастут и захотят поступить в театральный институт, конечно, пойдут в него. Но всему свое время. Старшей в августе только десять исполнилось, а младшей четыре. Времени, чтобы определиться, предостаточно.
— Раньше Маруся писала стихи.
— Она и сейчас пишет, причем очень хорошие. Но они нигде не опубликованы. Потому что публикация тоже будет своеобразным толчком в какую-то сторону, а я не хочу этого.
— Но иногда же толчок нужен. Вот вы в последнем классе школы вдруг решили, что хотите стать военным. Отец, узнав об этом, не отговаривал, а просто пригласил домой своего друга, бывшего военного, который подробно, ничего не приукрашивая, рассказал о своей жизни, и романтический ореол вокруг профессии развеялся как туман.
— Да. Но если бы этот разговор не состоялся, возможно, был бы не артист Быстров, а военный Быстров. Это тоже неплохо. Родину бы защищал, служил Отечеству... Но на девочек я совершенно не влияю. Они делают то, что хотят. Мы с Ксюшей стараемся их обеспечить. Хочет играть на скрипке — пожалуйста. Маруся уже в третий класс музыкальной школы перешла. Хочет писать стихи — пожалуйста. Хочет писать рассказы — прекрасно. Они должны понимать, что вокруг много интересного и мир безграничен.
