— Надо же, что творит Григорьев! Вот родители увидели бы!
Коллега говорит:
— Все намного хуже — это его дочь!
Сейчас-то я это расцениваю как посвящение в искусство, которое всегда проходит через сложности, преодоление, взросление. Ведь, задабривая меня, папа объяснял: искусство не терпит фальши. Это была история про труд и про талант, который нужно все время окучивать, поливать, удобрять, следить, чтобы град — в виде дурных пристрастий — не побил его. Он всю жизнь говорил об этом.
— Но отчего отец так рано решил вас приобщать к кино?
— Он мечтал, чтобы я стала актрисой. И его мечта сбылась. Правда, папа уже ушел в другой мир.
— На площадке с вами работали замечательные Вицин, Пельтцер, Гундарева. Но для вас они, наверное, были дядей Гошей, тетей Таней, тетей Наташей?
— Абсолютно! Прекрасные отношения сложились с Павлом Петровичем Кадочниковым в картине «Проданный смех». Папа всегда учил меня: актеры, режиссеры — это в первую очередь люди. Даже преступник в кино — не обязательно плохой человек. Просто он совершил плохой поступок. Так вот, с Павлом Петровичем мы все время ржали. В одном эпизоде мне нужно было прыгать с довольно высокого холодильника, а Кадочников должен был легонько хлопнуть меня по лбу и сказать нужную фразу. И вот я уже устала прыгать, а он все не говорит и не говорит. Я не выдержала и перед командой «Мотор!» подошла к нему:
— Павел Петрович!.. — хлоп ему по лбу ладонью. — Обязательно скажите: «И не забудьте стереть эту чушь».
Он засмеялся:
— Теперь точно не забуду.
Вся съемочная группа просто ахнула от моей «наглости». Хотя я сделала это без всякой задней мысли.
Прекрасная Наталья Гундарева в этом фильме играла мою маму. Съемки проходили на «Беларусьфильме», и я, второклассница, полгода жила там без родителей и ходила в минскую школу. Потом в Москве по русскому у меня были одни двойки — по-белорусски слова как слышатся, так и пишутся: карова, малако. Да еще вместо мамы рядом — бабушка или какие-то няни. Однажды мне так захотелось тепла, что я непроизвольно прижалась к Наталье Георгиевне. А она вдруг так: «Аккуратнее, у меня ж прическа, разлохматишь все...» Меня это так кольнуло: ой, не мама. И стало больно, обидно...
Добрейшей души человеком была Татьяна Пельтцер, с которой мы снимались в фильме «Руки вверх!». А потрясающий Рамаз Чхиквадзе мог посмешить, сводить нас с бабушкой в ресторан, чтобы угостить вкусной грузинской едой, взять меня во взрослую компанию. Все они были моими учителями.
Екатерина Васильева — вообще чудо! Никогда не забуду, как она Сашку Продана била в кадре, а после команды: «Стоп! Снято!» начинала рыдать и целовать его: «Иди ко мне, мой мальчик, прости меня! Боже, за что мне эта профессия?!» Я была в шоке, не понимала, что происходит.
— А не стеснялись играть девочку-негритенка? В школе ведь дети могли потом и посмеяться?
— Даже не думала об этом. Леонид Нечаев рассказывал мне, что в фильме идет речь о дружбе девочки с мальчиком и о том, что ради дружбы она готова на все.
Я всегда оторвой была. А Леонид Алексеевич как раз такую девочку и искал. С ног сбился — не мог в Минске отыскать. А когда приехал в Москву, папа зазвал его в гости, даже переночевать у нас предлагал: «Заодно на мою дочь посмотришь...» В общем, пока Нечаев ужинал с нами, он все про меня решил: «Утверждаю! Это она!» Достаточно мне было рассказать, как я в школе в очередной раз подралась.
Меня ведь воспитывали двор и бабушка с дедушкой по папиной линии — у них под Тарусой я обычно проводила все лето — с курами, коровами. Они там жили постоянно (деда сослали за длинный язык). Сначала долго колесили по стране: Уфа, Иркутск... Потом там осели. А позже им в самой Тарусе дали квартиру.
Но ровесники меня и там задирали: «А-а, городская приехала!» И устраивали всякие проверки на «вшивость»: «По деревьям лазаешь?» — «Лазаю!» — «За малиной с нами пойдешь?» — «Пойду!» — «А собаку страшную боишься, которая может за задницу схватить?» — «Не боюсь». Все это я проходила. Потом приезжал папа, спрашивал, что я прочитала за прошедшие недели, и всякий раз оказывалось, что ничего. И в Москве я ни в какие кружки не ходила. Родители не записывали, а сама я только классе в шестом созрела до занятий вокалом и конного спорта. Это был уже осознанный выбор.
— В качестве «допзанятий» вам наверняка хватало съемок?
— Безусловно. Но в школе меня чморили. Например, для картины Владимира Грамматикова «Руки вверх!» меня довольно коротко постригли. Вернулась со съемок, а на голове — «ежик». И со мной никто не разговаривает. Даже лучшая подруга Катя Караванова. Только на третий день она призналась, что классный руководитель Галина Ивановна сказала детям что-то вроде: «Ну если она у нас такая звезда...» И дети решили объявить мне бойкот.
На самом деле учительница относилась к детям так, как их родители — к ней. То есть если они ходили на собрания и преподносили ей презенты, с их детьми было все хорошо. А мои ни разу не были в школе.
— Вы рано начали зарабатывать, на что же тратили гонорары?
— Ой, это ужас! Родители же все забирали! Пока моя тетя (мамина старшая сестра), жившая с нами, не выговорила им: «Купите наконец ребенку нормальную кровать!»
К слову, судьба тети была необыкновенной. Занимаясь велосипедным спортом, она сломала позвоночник и слегла. В 18 лет! Все врачи говорили, что она с коляски не встанет. А она занималась у Дикуля. Встала и пошла на костылях. Более жизнерадостного человека, да еще с такой силой воли, я в своей жизни больше не встречала. И очень благодарна судьбе, что 70 процентов времени проводила с тетей. Она знала английский, французский, итальянский, испанский, чешский и венгерский языки. Водила машину. Ездила за границу. Преподавала в институте. И крутила романы. Мои свободные французский и английский — конечно, от нее. И не только это.
