Марк Анатольевич и все наши педагоги научили нас относиться к профессии серьезно, максимально уважительно — к партнерам, к материалу. Но такого же отношения требовать и к себе. Я это хорошо усвоила к концу четвертого курса, пришла в театр уже с серьезными намерениями. У меня был свой подход к ролям, грамотный, по мнению Олега Павловича, и я, как настоящая звезда театра, стала позволять себе опаздывать. Нечасто, но бывало. Например на сорок минут. Чтобы вы понимали — в спектакле кроме меня играли народная артистка Ольга Яковлева, сам Табаков, еще много известных, состоявшихся актеров. Они все приходили вовремя, а я — с опозданием на сорок минут. Прихожу — навстречу запыхавшийся помощник режиссера:
— Лина! Тебя все ждут!
Я могла ответить:
— А без меня что, репетировать нечего? У остальных роли готовы, на мне что, весь спектакль держится? Нет? Вот и репетируйте.
Я не могла заставить себя уважать того режиссера, потому так себя вела.
Тут же доносили Табакову:
— Олег Павлович, что она себе позволяет? Это возмутительно!
Он неизменно отвечал:
— Она может себе такое позволить.
Или директор театра мне, к примеру, говорил: «Раз ты опоздала, нужно написать объяснительную записку». И я писала: «Я опоздала, так как у меня случился... гипертонический криз (понятия не имела, что это). — А в конце добавляла: — Справка действительна во всех бассейнах города». Саркастические записки в духе Захарова. Олег Павлович вывешивал их на всеобщее обозрение, смеялся. Ему нравились и такие мои выходки.
Безусловно, он мог в рабочем порядке сделать замечание. Играла, например, девяностолетнюю старуху, которая во сне превращалась в красавицу, а потом обратно в старуху. Она как бы становится молодой и занимается сексом с красивым мужчиной. Мужчина был метафорическим, я летала под потолком — и это означало любовную страсть.
Олег Павлович говорил: «Здесь надо больше чувств, надо тебе любить партнера... Представь, что рядом Брэд Питт, а в кого бы ты еще могла, такая раскрасавица, влюбиться?!» Он был мною как будто творчески очарован, а я этого не ценила, принимала все как должное и очень горько плакала на его похоронах. Стояла у гроба и за все покаялась, все объяснила, за все его поблагодарила. Я все поняла и оценила — как сильно он меня любил, доверял, надеялся на меня, а я как будто подвела учителя. Тем, что взяла и ушла из театра! Как бы предала Табакова. Так я оценила свой поступок спустя десять лет.
До этого очень много работала: кино, съемки, репетиции, спектакль, спектакль, съемка... Случалось, спала только в самолетах или на репетиции во время обеденного перерыва. Я заработала тогда много денег, но устала физически. Настолько, что внутри образовалась пустота. Вдруг поняла, что я перестала давать качество профессии, брала количеством ролей.
Даже как-то случился момент: сидела на спектакле на авансцене лицом к зрителям, должна была подать реплику — но физически не смогла открыть рот! Мои партнеры уже начали заново говорить свой текст, ждали, когда подхвачу, а я смотрела на зрителей и думала: почему вы сюда пришли? Идите домой, зачем вы здесь?
Хотелось встать и уйти со сцены. Потом подумала: люди-то ведь хотят смотреть спектакль и они ни в чем не виноваты. Буквально заставила себя доиграть и тут поняла, что надо уходить. Я очень люблю театр и ушла именно из-за любви к нему. Мне казалось, что я не развиваюсь, не тому училась у Захарова. Планка была высокой. На мой, исключительно на мой субъективный взгляд, как театральная актриса я стала страдать в Театре Табакова. Пришел внутренний кризис. Это похоже на остановку. Считала, что играть надо на разрыв, умирать на сцене, рождаться и умирать... Но «умирать» ежедневно невозможно. А «играть, не умирая» — это уже не искусство. Так я тогда думала. И написала заявление об уходе.
