Таня поела борщ, пожевала салатик и булочку, выпила чай. Сказала официанту: «Спасибо, сегодня особенно вкусно» — и пошла к двери, не расплатившись. Я замерла: «Забыла про деньги, да уж, старость не радость» — и бросилась к кассе, на ходу доставая свой кошелек. Но официант остановил: «Татьяна Евгеньевна обедает в долг. Деньги отдает, когда получает пенсию».
И вот как-то я — это было на втором году нашей дружбы — наблюдала за этими ее «расчетами». Самойлова зашла в кафе, порылась в карманах, достала смятую пачку купюр, широким жестом отдала. Официант принял и тут же ушел в подсобку. А Таня развернулась, приосанилась и кивнула мне с видом царицы: пошли! Гордая тем, что вот сейчас она может почувствовать себя обеспеченной дамой.
— Ты сколько ему отдала?! — спросила я, прикинув, что пачки хватило бы на то, чтобы в этой забегаловке не один месяц питаться.
— Сколько надо, столько и отдала! — важно отрезала Самойлова.
Тане хотелось шикануть, показать, что у нее есть деньги. Может, наела на тысячу, а отдала десять? Не удивлюсь, если много она просто теряла — так мять деньги, словно ненужные бумажки, рассовывая по карманам!
Она вообще была довольно безалаберной. Однажды прихожу, а возле телефона кипа неоплаченных квитанций за квартиру.
— Таня, давай деньги — схожу оплачу.
— Да потом как-нибудь!
...Когда Самойлову хоронили, на прощании в Доме кино кто-то из сотрудников Союза кинематографистов сказал, что ее пенсия составляла около сорока тысяч рублей. Не такие и «нищие копейки», у меня, например, доход в два раза меньше, но как-то выживаю. А она не могла, деньги у нее утекали, словно вода сквозь пальцы.
В одной газете, Таня еще была жива, писали, будто Самойлова — горькая пьяница. От того, мол, и денег у нее вечно нет. Это неправда. Она могла попросить купить ей пару бутылок пива — очень его любила. Или, например, признавалась: «Вчера выпила стакан водки, теперь голова болит». Но такое случалось нечасто, о запоях вообще речь не идет. Выпить, скорее всего, заставляло тяжелое душевное состояние, оно мне хорошо знакомо: когда хоть волком вой. А после пары глотков горячительного вроде бы можно и жить дальше.
Кстати, при мне она не пила, разве только пиво, и не ела. Иной раз попросит: «Зин, привези мне своих фирменных котлеток — так хочется горяченького! И купи по дороге воды «Новотерской», три бутылки». Она эту воду любила.
Я привезу, Татьяна поставит все на столик, котлеты накроет газеткой и терпеливо ждет, когда уйду. Грешным делом думала: наверное, не желает звезда обедать рядом с простолюдинкой, может, считает меня не подругой, а кем-то вроде бесплатной прислуги? Как-то, правда, Таня сказала: «Зубы у меня плохие, стесняюсь при ком-то есть». Но все равно странно: в кафе она, значит, не стыдилась прилюдно жевать, а со мной — неловко?
Однажды просто смертельно обиделась на Татьяну. Пришла к ней с едой и шампанским:
— Давай помянем моего Глебушку, сегодня годовщина. Так мне плохо!
Она блинчики приняла.
— А бутылку, — говорит, — убери. Для шампанского должно быть настроение, а у меня его нет.
— Ну, может, просто посидим! Давай о себе расскажу. Знаешь, как с мужем познакомилась?..
— Понятно, — равнодушно отозвалась Таня, когда я умолкла, и неясно было: слушала она меня или нет.
— Поговори со мной. Расскажи, как с Лановым познакомились?
— Ой, да столько уже сказано-пересказано! — раздраженно ответила Самойлова.
— Ну или про то, как в кино играла. Ой как играла! Голову повернешь, и носик твой мужиков всей страны с ума сводит. Таня, Таня, что старость с нами делает!
Тишина.
— Нет, ну ты хоть о чем-то в жизни жалеешь?! Я бы, например, душу отдала, лишь бы в тот день рядом с Глебом оказаться, не дать ему прыгнуть. Почему Бог у меня его забрал?! Таня, мне тяжело, скажи хотя бы слово! Ну почему ты такая бессердечная?!
— Да ни о чем я не жалею, отстань!
Я хлопнула дверью, ушла, а дома порвала все фотографии — где мы с Таней у нее дома и где она одна. Карточки стояли на почетном месте в зале, рядом со снимками Глеба. «Жестокая, бездушная. Не посочувствовала мне в такой день, закрылась, как черепаха в свой панцирь, — ругала я Таню. — Разве это подруга?!»
Мы долго не виделись, месяца три. Самойлова звонила пару раз, но я, заслышав ее голос, бросала трубку. И вот как-то шла мимо того кафе — несколько столиков выставили прямо на улицу, за одним из них сидела Таня, положив ноги на соседний стул. Мне стало так за нее неудобно — люди же ходят, узнают. Прямо слышала, что она ответит, если подойду к ней: «Да кому какая разница, где и как сижу!» Ну, я и прошла мимо. Но прежняя обида улеглась, и вечером позвонила ей. А через несколько дней и зашла, с блинчиками. Все стало почти как прежде. Правда, заходила я уже не два раза в неделю, а гораздо реже.
