Поклонники Высоцкого меня охраняли. И вот двадцать пятого января 1984 года выхожу из общаги, а меня встречают шестеро в штатском. В течение пятнадцати минут я дрался, выкрикивая антисоветские лозунги. И тогда мне сломали большой палец так, что он стал перпендикулярно ладони. От болевого шока я потерял сознание. Очнулся в КПЗ. Поздно вечером, когда люди, собравшиеся у могилы Высоцкого, разошлись, меня выпустили. Но этим дело не кончилось. Студента Джигурду тут же отчислили из института, «автоматом». Время было такое.
Все началось по новой, как когда-то в Киеве: подпольные концерты, приводы в милицию, ощущение себя бунтарем, борцом с режимом... Кто знает, чем обернулась бы тогда эта борьба, если бы не Марина и приближающаяся «перестройка». Есипенко постоянно ходила к Симонову и просила восстановить Джигурду.
В конце концов мэтр вызвал меня к себе: «Никита, ты кем собираешься быть — актером или революционером? Учти, Че Гевара плохо кончил... Пообещаешь не выходить на площадь — в КГБ разрешат тебя восстановить».
И я решил: может, правда, хватит баррикад? Пора возвращаться к мирной жизни. Тем более, что этого хотела Марина.
А вскоре в Киеве родился мой первый сын Владимир (я назвал его в честь Высоцкого). Помню встречу с Нелей. В кроватке тихо посапывает Володька, а я стою и честно признаюсь, что не могу остаться, срочно надо в Москву. Была серьезно больна Марина. Температура подскакивала до сорока. Врачи не понимали, в чем дело. Но стоило мне появиться, сесть рядом, взять за руку, как болезнь моментально улетучивалась.
Едва куда-то уезжал, все повторялось.
«Ты полюбил другую? — догадалась Неля. — Тогда давай разведемся. Это будет правильно. Зла не держу, я так благодарна тебе за сына».
Вот такая она удивительная и благородная женщина. Мы с Нелей сохранили добрые отношения, я общался с первенцем, помогал деньгами и никогда не слышал слов упрека.
Развод пошел нам обоим на пользу. Неля снова вышла замуж, а от меня отстали в ректорате «Щуки», сказали: «Очень надеемся, Никита Борисович, что вы учтете ошибки прошлого и создадите с Есипенко образцово-показательную ячейку общества».
...Я стоял и наблюдал в дверную щель, как Марина целуется с Максимом Сухановым. Репетиция спектакля «Стакан воды», в котором они играли влюбленных, давно закончилась, на глазах у меня разворачивалась актерская импровизация. Так хотелось в ней поучаствовать — в роли Отелло! Но сдержался. Решил проверить Есипенко на честность. Спугнул их стуком в дверь и ушел.
Наша любовь не была тихим оазисом. Марина девушка с характером, эмоциональная и... обворожительная. Постепенно из зажатой провинциалки она превратилась в самую талантливую и яркую студентку на курсе. За ней Сашка Гордон пытался ухаживать, но связываться со мной побоялся. Тот, кто видел Джигурду в гневе, знает, какое это страшное зрелище.
Ревнивый и далеко не самый преданный, я верил словам классика: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей».
И Александр Сергеевич абсолютно прав. Когда я ходил «налево» — был желанным и любимым. Едва становился примерным семьянином — у Есипенко пропадал ко мне интерес. Конечно, это толкало меня к донжуанству. Моя же ревность и сцены с битьем посуды, крушением мебели были обычным делом. Сейчас, когда факт измены был налицо, я решил: если признается — прощу, если нет... Зная себя, понимал: дело может дойти до смертоубийства.
Марина вернулась в наши общежитские апартаменты поздним вечером. Я спокойно спрашиваю:
— Как прошла репетиция?
— Хорошо.
— Целовались?
— О чем ты говоришь? Какие поцелуи? Кроме тебя, я никого...
— Зачем ты врешь?
Марина тут же заводится и с видом оскорбленной невинности кричит:
— Как тебе не стыдно, по себе меришь! Это ты мне всю жизнь изменяешь! Клянусь тебе...
Смотрю и думаю: какая все-таки потрясающая актриса! Если бы не видел собственными глазами, непременно поверил, еще прощения бы просил... Подхожу к ней, беру за горло и, медленно сжимая руки, начинаю рассказывать, что стоял за дверью и видел их поцелуй, их ласки и то, как она снимала руку Суханова со своей груди... Когда расслабляю пальцы, Марина, задыхаясь и кашляя, падает на колени:
— Прости меня, прости, бес попутал!
— Ах, бес?!
Значит, так ты выполняешь свои обещания?!
Хватаю бритву и ударяю себя по венам. Кровь, крики Марины... Клятвы, что больше такого не будет никогда. Кончилось тем, что Есипуха забинтовала мне руку и я потом ласкал ее всю ночь... «Люблю тебя, и нет мне наслажденья другим отвешивать мгновения любви. Люблю тебя вне райского виденья, твоя реальность — вечность, а не миг...»
Наступили девяностые. Искусство уже мало кого интересовало, народ на спектаклях с пивом сидел. Марина разуверилась в театре, а я начал активно сниматься в кино, ездил с концертами.
