«Отметили сдачу фильма хорошо — когда вышли с мужем на улицу, была уже ночь. И вдруг на Валеру накатил приступ ревности. Ему показалось, что я слишком любезна с коллегами… Слово за слово… А у меня была дамская сумочка через плечо из панциря броненосца, круглая и жесткая. И я как дала Валере с размаху этой сумочкой по голове — и навсегда сумки лишилась», — рассказывает народная артистка РСФСР Зинаида Кириенко.
Мама моя, романтичная натура, когда была беременна мною, прочитала роман о судьбе греческой актрисы по имени Аида. Осталась под большим впечатлением и решила, что этим именем и назовет свою дочь, которая непременно станет драматической актрисой! Но регистрировать меня пошел отец, который, не оценив маминой фантазии, записал меня Зинаидой. Когда вернулся и показал маме метрику, она закатила ему истерику — ее мечту развеяли! Папа стал утешать: «Ну что ты, не волнуйся, Зинаида — это же двойное имя: и Зина, и Аида, а сокращенно — Ида». Так я стала Идой — другого имени долго и не знала.
Мне было около четырех-пяти лет, когда я последний раз в жизни увидела своего родного отца, Широкова Георгия Константиновича. Родители к тому времени уже не жили вместе. В тот день я была в квартире одна, играла в коридорчике, и меня было видно через стеклянное окно входной двери. Я услышала голос папы: «Идочка, доченька, открой». Я открыла, он взял меня на руки и понес на улицу. Я отчетливо запомнила каждый миг… Мы шли по нашей улице Буйнакского (я родилась в Махачкале) в сторону перекрестка, потом свернули на огромную городскую площадь. И я увидела деревянный ларек, где продавали конфеты. И вот я уже на руках у папы с кульком конфет…
Отец прожил короткую и тяжелую жизнь. Ровесник века, в революцию ему было 17 лет. Мой дед был очень зажиточным человеком и погиб от рук мятежников. А отца с его однокашниками морем отправили из Новороссийска в столицу Англии Лондон. До революции отец был курсантом юнкерского училища — учился на музыканта по классу трубы. В эмиграции отца не ждало ничего хорошего. Англия переживала кризис, и властям было не до эмигрантов из России. Молодых людей высадили с корабля на берег и оставили на произвол судьбы. Отец с товарищами устроился на кухню какого-то ресторана чистить картошку, ее же очистками и питались. Несколько лет боролись за выживание. А потом вышло постановление Совнаркома, давшее возможность вернуться в Россию людям, которые так или иначе оказались за рубежом.
Отец несколько лет копил деньги на обратную дорогу и в конце 1927-го или начале 1928 года смог вернуться на родину. В СССР ему не разрешили жить в городе, только в сельской местности — в аулах Дагестана. Я так понимаю, что папа окончил бухгалтерские курсы и в Дагестане попал на работу к моему деду по матери Петру Ивановичу Иванову — он занимался строительством. Моя будущая мама Александра тоже с шестнадцати лет работала в конторе у своего отца. Так мои родители встретились, полюбили друг друга и поженились, хотя и были по темпераменту абсолютно разными. Сперва родился мой брат, а потом на свет появилась я. Но семейную жизнь отец наладить так и не смог — сказывалась его сломанная жестокой эпохой юность. С мамой они расстались. А в 39-м отца арестовали, и больше его никто не видел... Когда мне говорят, что у меня печальные глаза, я отвечаю, что это от отца. Мои глаза выражают боль предыдущих поколений...
В Махачкале я прожила до девяти лет. В то время это был многонациональный, но тихий город. Мама работала на рыбоконсервном заводе, а я ходила в детский садик этого завода. Помню наше любимое развлечение: нас катали по двору в вагончиках миниатюрного поезда. Вопреки стереотипам, я любила манную кашу. Даже сейчас представляю, как подходит нянечка с кастрюлькой, накладывает горячую кашу в мою тарелочку и дает кусок холодного черного хлеба… Голода я не помню даже в самые тяжелые послевоенные годы: мы просто ели оладьи из кукурузной муки, жаренные на рыбьем жире. А может быть, в этом и был залог здоровья для нас, детей?
Мама моя из тех революционных душ, которые всегда первыми шли в атаку со знаменем в руках, бились за счастье народа. Перед войной на заводе, где она работала, был кружок — «Ворошиловский всадник». Так вот, мама стала руководителем этого кружка: скакала на коне, рубила на скаку лозу, участвовала в соревнованиях и обучала молодых людей выездке. Во время войны маму направили в Днепропетровск на курсы, где ускоренно готовили специалистов по хранению зерна — нужно было кормить страну. Маму распределили в Дербент на зернозаготовительный пункт. В Дербенте она познакомилась с Михаилом Кириенко, он воевал, был ранен и комиссован. Влюбился в маму, ухаживал за ней. После войны маме предложили несколько мест для работы и жизни на выбор. И моя романтичная мама выбрала станицу Новопавловскую, рядом со станцией Аполлонская — название ей очень понравилось. Станица была под немецкой оккупацией, и маме поручалось восстановление элеватора. Здесь мама с отчимом поженились. Так в 14 лет я стала Зинаидой Михайловной Кириенко. А мама в сорок лет родила еще двоих детей.
Младшая мамина сестра была цирковой артисткой, акробаткой. Ее звали Евгения — очень красивая, женственная, изящная, с огромными светлыми глазами. Мне в детстве попался ее девичий дневник. Она имела склонность к рисованию — изображала себя идущей по проволоке. Еще моя тетка пела и танцевала — прямо как Любовь Орлова в фильме «Цирк»! И вот, прочитав ее дневник, я решила стать актрисой.
А другая тетя — старшая мамина сестра Ольга — была высококлассной машинисткой, жила в Москве и работала в НКВД. Причем ее мужа, полковника, который в годы войны был начальником военного аэродрома, расстреляли за связь с немкой. А тетю не тронули — наверное, ценили как работника, она прослужила в органах 30 лет. Что она там видела, в этих стенах? Ни дочери своей, ни мне она никогда ничего не рассказывала. Лет в 15—16 я ее по наивности спросила: «Тетя Оля, а что будет, когда Сталин умрет?» Она подбежала ко мне с искривленным от ужаса лицом и прошипела: «Замолчи, замолчи! Сталин никогда не умрет!» Именно у тети Оли на Садовой-Черногрязской улице я прожила семь лет с момента поступления во ВГИК.
Я заканчивала институт, когда вышли сразу два фильма со мной в главных ролях: «Тихий Дон» Сергея Герасимова и фильм Юлии Солнцевой по сценарию Александра Довженко «Поэма о море». Работать над фильмом начинал сам Александр Петрович Довженко, и только из уважения к этому легендарному режиссеру мой мастер во ВГИКе Сергей Аполлинариевич Герасимов разрешил мне сниматься параллельно в двух картинах. После премьеры «Поэмы о море» был шикарный банкет, который закончился ночью. До дома меня вызвался проводить Иван Семенович Козловский, великий тенор, сыгравший в фильме Кобзаря. Меня удивило, что в достаточно теплую погоду он укутался в шарф так, что нос и рот были закрыты. Я спросила: «У вас горло болит?» — «Нет, я берегу голос». Только в лифте он опустил шарф. У порога квартиры я сказала: «Иван Семенович, подождите, пожалуйста, не уходите, я сейчас тетю позову». Мне так хотелось показать ей живого Козловского! Тетя Оля была совершенно счастлива. Вот только на чай Иван Семенович, к сожалению, не остался — его ждала машина.
Собственную отдельную комнату в коммунальной квартире я получила лишь в 1960 году, в доме на Балтийской улице, в районе «Сокола». Я уже была известной артисткой, состояла в штате Киностудии имени Горького, а жилья в Москве не имела. И несколько видных деятелей культуры, в том числе Сергей Владимирович Михалков, подписали письмо в Моссовет с просьбой выделить мне жилплощадь. И мне дали комнату. Это было очень кстати, потому что вскоре у меня появилась семья…
Натурные съемки фильма «Казаки» проходили в окрестностях Грозного. В один из дней вечером после съемки я шла на концерт Аркадия Райкина, который приехал в город с гастролями. По пути ко мне подошел молодой человек, стройный, красивый. Поздоровался и сказал: «А я вас знаю». — «Видели картины с моим участием?» — спросила. «Да. Я и сам сейчас в кино снимаюсь. Меня зовут Валерий». Оказалось, он только окончил школу, был спортсменом и играл одного из казаков в групповке нашего фильма. Валера тоже шел на концерт Райкина. Но сидели мы не вместе, поэтому в тот день общение не продолжилось.
Художники нашего фильма нашли очень живописное место для съемок — горное плато, заканчивающееся обрывом, а в низине течет река Аргун. В жару, если снимались сцены, в которых я не была занята, я спускалась в эту низину. Там среди роскошной зелени стояла раскладушка, на которой я отдыхала. В один из таких моментов вижу — от реки поднимается тот самый молодой человек и как будто невзначай замечает меня: «Здравствуйте. А что вы здесь делаете?» — «Отдыхаю, я сейчас в кадре не нужна». Приближался вечер, меня позвали на площадку — пора было снимать сцену, как я гоню стадо коров домой после выпаса. А реквизиторы не подготовили хворостину. Все кричат: «Хворостину, хворостину!» И тут Валерий, как будто только этого и ждал, протягивает мне прут… Много лет спустя в одном издании вышла статья под заголовком: «Выйти замуж Кириенко уговорили хворостиной».
В гостинице я жила в одном номере с замечательной женщиной — звукооператором нашего фильма. Как-то после дневной съемки отдыхаю, и вдруг она подходит, будит меня: «Зиночка, там к вам молодой человек пришел». — «Какой молодой человек?» — «Такой… Божественный!» — «Нет, я хочу спать». И она пошла передавать мой отказ. Мне и в голову не пришло, что это может быть Валерий. Возвращается: «Зиночка, я не могу ему отказать. Пойдите посмотрите, какой он необыкновенный, в белой рубашечке, в черном галстучке…» Я выглянула из номера и увидела, что в гостиничном коридоре на фоне большого окна стоит Валерий… Он и правда был божественный: нежное тонкое лицо, гладкая чистая кожа, а ресницы! Меня потрясло, что у парня такие длинные и пушистые ресницы. Валерий рассказал, что в восьмом классе он их даже подстриг, потому что его за них дразнили.
Дружили мы безо всяких скоропалительных объяснений и необдуманных поступков: гуляли, в кино ходили, даже не целовались. И вот настал момент нашего первого расставания. Уезжаю в Москву играть спектакль. Я тогда работала в Московском драматическом театре на Малой Бронной, играла в спектакле «Сердце девичье затуманилось» (какое подходящее название!) режиссера Бориса Равенских. Валера меня провожает. Ждем поезд, накрапывает мелкий дождик, а фонарь высвечивает его зеленые глаза и пушистые ресницы. С этим образом в душе я и уехала в Москву...
Когда я вернулась в Грозный, меня встретил Валерий. Тот номер в гостинице, где я жила, уже был занят. И меня поселили в другой — маленький, обшарпанный, грязный. Я возмутилась, но мне ответили, что других комнат нет. И тогда Валерий предложил: «Тут недалеко моя тетя живет с дочкой-подростком, у нее шикарная трехкомнатная квартира… Пойдем, она будет только рада». И мы явились к тете. Она действительно обрадовалась — мне предоставили большую комнату. Конечно, все уже видели и «Тихий Дон», и «Судьбу человека» — поэтому Валерина родня ко мне была очень расположена. Как-то сразу стало ясно: у нас с Валерием Тарасевским любовь и расставаться мы не хотим. Поэтому сыграли свадьбу — во дворе дома его бабушки, она жила рядом с городским вокзалом. В Москву, в мою комнату, приехали уже мужем и женой, и там в 1961 году родился наш первенец Тимочка.
Жили мы душа в душу. Валера не противился моей карьере — понимал, что у его жены особенная профессия. Очень помогал с детьми и по дому. Уезжая на гастроли или съемки, я могла полностью положиться на мужа. Мы редко ссорились. Но одна ссора была очень забавной. Был у меня такой фильм — «Живая вода», о том, как влюбленные спасают реликтовый буковый лес. Снимали картину на Киностудии Довженко, а принимали, как всегда, в Москве, в Госкино. Просмотр прошел хорошо — фильму дали первую категорию, что означало широкий прокат и щедрые премиальные. Директор картины, ее режиссер Григорий Кохан и оператор Александр Антипенко, приехавшие из Киева, жили в гостинице «Россия». Они пригласили нас с мужем в ресторан отеля отметить такую удачу. Получилось, что в компании я одна девушка и четверо мужчин. Отметили славно — когда вышли с мужем на улицу, была уже ночь. И вдруг на Валеру накатил приступ ревности. Ему показалось, что я была слишком любезна с коллегами. Я пыталась его вразумить: «Да ты что, Валерий, кто они мне — сам подумай!
Просто все относились ко мне за ужином так, как должно относиться к единственной даме. А я лишь проявляла уважение». Но он и слушать не хотел, я и сама стала заводиться. Мы стояли в двух шагах от Красной площади, на фоне храма Василия Блаженного, и ругались. А у меня была дамская сумочка через плечо из цельного панциря броненосца, которую я привезла из Мексики, — яйцевидная и жесткая, как будто зверек свернулся клубком. И я как дала Валере с размаху этой сумочкой по голове! И навсегда сумки лишилась, потому что панцирь броненосца раскололся. Слава богу, голова Валеры оказалась крепче. И муж в первый и последний раз в жизни меня ударил. Я плачу, Валерий просит прощения, а тут появляется милиция. Меня узнали, но что с нами делать, им было непонятно. Я пересказала всю нашу историю про кино, и мы с Валерой, осознав всю нелепость ситуации, расхохотались. Милиционеры тоже разулыбались, посадили нас в свою машину и отвезли домой.
А вот другие съемки в Киеве у меня не состоялись. Я тогда ждала появления на свет Максима, младшего сына, и тут получила телеграмму от Евгения Семеновича Матвеева — он приглашал меня на кинопробы фильма «Почтовый роман». Я, конечно, обрадовалась. И не стала никому в группе сообщать про свое положение. Кинопробы прошли замечательно — все были очень довольны, и я уж решила, что никто ничего не заметил. И вот Евгений Семенович поехал провожать меня до гостиницы. Мы вышли на бульваре Шевченко. Ноябрь, накрапывает дождичек, в свете фонарей трепещут платаны, и их золотые листья ложатся нам под ноги. Я счастлива, что хорошо прошли пробы… А Матвеев идет задумчивый и вдруг говорит: «Эх, Зина, что же ты наделала!» Я напряглась: «А что?» — «Ты думаешь, мы слепые? Когда тебе рожать?» Я отвечаю: «Через два месяца. Евгений Семенович, но я рожу и на следующий день выйду на площадку. Я не задержу съемки». И рассказала, как семью годами раньше легко родила первого сына. Но Матвеев не стал меня дожидаться — взял Светлану Коркошко. Обидно было очень. Правда, эмоции быстро улеглись — счастье материнства перекрывает все.
Прошло время, меня приглашают на Всесоюзный кинофестиваль в Баку членом жюри. Председатель жюри — Станислав Ростоцкий. (Кстати, Гран-при того фестиваля мы присудили фильму Василия Шукшина «Калина красная».) В один из дней на ужине на веранде гостиницы ко мне подсаживается Евгений Семенович Матвеев и говорит: «Зина, я сейчас буду снимать фильм по роману «Судьба». Может быть, на сей раз состоится наша работа… Есть для тебя большая роль». В Москве Матвеев вызывает меня на киностудию и сообщает: «Я решил, что не могу сам играть Захара Дерюгина, хотя очень жаль. Я ведь Нагульнова играл, а эти образы перекликаются. А ты играла Наталью, судьба которой похожа на судьбу Ефросиньи Дерюгиной… От нее тоже уходит муж. Я не хочу аналогий и сравнений. Поэтому давай изменим тебе внешность — сделаем тебя блондинкой и попробуем на роль Лизы, жены председателя сельсовета». Эта роль хоть и небольшая, но я согласилась. У меня даже сохранилась фотопроба в белом паричке. Проходит еще время. Опять вызывает Матвеев: «Я измучился, не нашел артиста на Захара. Буду сам играть. А раз так — ты будешь играть Ефросинью!» Так я получила главную роль в фильме «Любовь земная», хотя в то время после конфликта с одним из киноначальников моя кандидатура была в «черных списках». Но Матвеев имел достаточный авторитет, чтобы утвердить выбранную им актрису. А красавицу Лизу сыграла Ирина Скобцева. Матвеев всегда добивался своего. Так было и со сценарием, он многое менял, перекладывая роман на кинематографический язык, что порой огорчало автора Петра Проскурина. Например, изначально предполагался такой финал картины: моя героиня бьет в набат, поднимая народ на борьбу с фашистами. Но из фильма это ушло…
Снимали в Подмосковье, в деревне Афанасьевка, а жили в гостинице Обнинска. Однажды после смены беру ключ у портье, а он мне говорит: «Вас просили зайти в люкс напротив». Спрашиваю: «Кто? Зачем?» — «Не велено говорить, увидите». Стучу, вхожу и вижу: в глубине комнаты стоит диван, а на диване на белых простынях лежат два накупанных розовых пацана — наши сыновья. Две хорошенькие любимые мордашки! Рядом сервирован небольшой стол, а у стола сидит мой Валерий. Вот было счастье! Я сказала: «Валера, такой хороший стол! Давай и Евгения Семеновича пригласим!» Мы позвали на ужин Матвеева, и так хорошо, так душевно провели этот вечер. С той поры со стороны Евгения Семеновича, как мужчины, а не режиссера, я больше не чувствовала излишнего внимания. Хотя до этого получала от него какие-то намеки. Теперь же Матвеев своими глазами увидел, в какой любви и гармонии мы живем с мужем и детьми.
У младшенького сына, Максима, была возможность сняться вместе со мной в кино. Ему было пять лет, он подходил на роль одного из детей Дерюгиных. Гримеры подстригли Максима, как того требовал образ деревенского мальчишки, привели в павильон… Все это время он вел себя послушно, даже когда стригли, не сопротивлялся. А тут в декорации избы увидел кровать, в которой под лоскутным одеялом уже лежали несколько ребятишек. И наотрез отказался ложиться с чужими детьми. Его стали уговаривать, а он как начал плакать... Слава богу, нашелся еще какой-то мальчик на киностудии. Так Максим свою «звездную» роль упустил…
Премьера картины «Любовь земная» была всесоюзной. Огромный успех! Приходили заявки на коллективные просмотры — организации выкупали билеты на сеансы, а наша съемочная группа приезжала представлять фильм. Мы ездили по всей стране, и везде нас очень хорошо принимали! Песни из фильмов «Любовь земная» и «Судьба» стали шлягерами. Жаль, что в своей дилогии Евгений Семенович не дал мне их исполнить, я там пою только «Лучину». На «Эхо любви» Матвеев позвал Анну Герман, на «Даль великую» — Иосифа Кобзона, а «Сладку ягоду» спела Мария Пахоменко. Но на своих творческих вечерах я обязательно исполняю все эти песни — они в моем постоянном репертуаре. Зато, когда в Доме кино праздновалось 80-летие Семеныча (так мы ласково называли Матвеева), он меня попросил: «Зина, спой, пожалуйста, «Эхо любви». Это была его любимая песня. На этот вечер пришли все партнерши Матвеева по кино, и он пригласил их на сцену. Я пела, а Евгений Семенович вальсировал по очереди с каждой своей партнершей и плакал…
Вокалом я занималась со школьных лет. В театральном кружке участвовала в музыкальном спектакле «Сорочинская ярмарка». При поступлении во ВГИК исполняла романс «Не брани меня, родная». Но в институте моя музыкальность мало кого интересовала. Самой музыкальной студенткой на курсе у нас считалась Людмила Гурченко — она и для показов всегда брала отрывки соответствующие, где можно было спеть или станцевать. Я же роли выбирала драматические или даже трагические, например, Катюшу Маслову или героиню со страшной судьбой из романа «Жатва» Галины Николаевой.
Став известной актрисой, я постоянно участвовала в сборных концертах артистов кино и эстрады. Мы очень много работали на стадионах — наши концерты имели размах общегородского праздника. Один сектор стадиона перекрывали, перед ним ставили экран и сцену, и все трибуны до отказа наполнялись зрителями. В таких представлениях Марина Ладынина, например, могла появиться в образе председателя колхоза на настоящей бричке, запряженной лошадьми, или Евгений Матвеев — выехать в образе Нагульнова на коне. Я в то время пела, как правило, «Виновата ли я» и читала монолог из «Тихого Дона». Однажды на крытом стадионе в Куйбышеве (теперь Самара) Евгений Моргунов появился не из-за кулис, а вышел на стадион из-под зрительских трибун и не спеша направился к сцене. По трибунам прокатился шепоток недоумения, некоторые зрители начали узнавать артиста. Раздались восторженные выкрики: «Моргунов!» К моменту, когда он поднимался на сцену и ведущий объявлял: «Евгений Моргунов!» — публика была уже вся его. Кстати, если в концерте участвовал Георгий Михайлович Вицин — он выходил на сцену с авоськой пустых бутылок. Но если Вицин в концерте не участвовал, этой фишечкой охотно пользовался Моргунов. Публика была в восторге!
Для всех артистов такие выступления становились прекрасной подработкой, потому что за выход платили три ставки, а гастроли шли не один день. Не отказывались от подобных концертов и солисты Большого театра. Например, Павел Лисициан всегда пел «Пред Родиной вечно в долгу». На что Борис Андреев едко шутил: «Три ставки за песню получает, а все в долгу!» Из эстрады чаще всего к нам присоединялись Клавдия Шульженко и Лидия Русланова. Вспоминаю один забавный случай в Орске. В концерте участвовала Алла Соленкова — солистка Большого театра, а позже Московской филармонии. Известна она была своим исполнением «Соловья» Алябьева. Но на стадионе пела под фонограмму. Раздевалки всегда были общие — одна мужская, другая женская. И вот Соленкова на наших глазах распевается. А Лидия Андреевна Русланова, человек прямой и простой в общении, ей и говорит: «Чего это ты распеваешься? Все равно же под запись выступаешь!» Алла смутилась: «Да что вы, Лидия Андреевна…» И ведь как бес попутал! Выходит Соленкова на сцену, начинает петь «Соловья», и вдруг обрывается фонограмма… Певица молчит, стадион молчит, пианист перестает играть… Что делать? После неловкой паузы Алла обращается к аккомпаниатору: «Романс «Не брани меня, родная», пожалуйста». И на октаву ниже, чем «исполняла» «Соловья», начинает петь этот романс. Зрители, конечно, все поняли — принимали ее сдержанно. Русланова торжествовала, спросила потом Соленкову: «Что же ты «Соловья» не продолжила?» Но Алла нашлась: «А пианист мелодию не знал». Хотя поверить в то, что аккомпаниатор Большого театра Коган мог не знать «Соловья», было нельзя.
Сама же Лидия Андреевна пела всегда живьем под баян. И конечно, «Валенки». Помню, выступаем где-то на огромном стадионе. Вечереет. Сцена подсвечена мощными прожекторами. И в столбах этого света, сходящегося на артистке, видно, как роятся тучи комаров. Русланова пела-пела и вдруг посреди песни на весь стадион в микрофон с надрывом: «Твою мать!» И смачно выплюнула комара. Стадион «лег» от смеха, за кулисами нам показалось, что концерт не продолжится никогда — так долго люди не могли успокоиться. Русланова тоже хохотала вместе со зрителями, потом извинилась и опять затянула «Валенки». Конечно, успех в тот вечер имела триумфальный!
Сегодня я по-прежнему много езжу с творческими вечерами. В отсутствие съемок в кино это единственная возможность общения со зрителями. Недавно, когда я в очередной раз посетовала на современный кинематограф, который меня игнорирует, одна женщина поднялась на сцену с цветами и сказала: «Зиночка, вы, пожалуйста, не переживайте! Вы уже навсегда остались в сердцах ваших зрителей, ваших поклонников. Нашей любви на ваш век хватит! И дети наши вас очень любят и уважают!» И в этих словах я нахожу утешение для себя. Но признаюсь честно: от хорошей роли в кино я бы сегодня не отказалась.
Мне очень повезло в жизни, наша с Валерой мечта о большой и дружной семье сбылась. У меня пятеро внуков и четверо правнуков. Самый последний правнук появился на свет в этом году в красивую дату — 20.02.2020. Он стал полным тезкой своего прадедушки — Тарасевским Валерием Алексеевичем. Так что верно говорят, мы продолжаемся в наших детях...
