«Контракт Абдулова состоял из сорока страниц. Причем там перечислялись исключительно его права. Обычно договоры строятся иначе: на двадцати страницах наши обязанности, и на оставшейся половине странички — права», — рассказывает актер Юрий Кузнецов.
Кино подарило мне знакомство с потрясающими людьми. С Сашей Абдуловым мы были хорошими товарищами. Вместе снимались в фильмах «Гений», «Шизофрения», «Над темной водой». Ярким он был человеком, жил на полную катушку. Любил поработать и потом устроить «разгуляй». На все энергии хватало! В Комарово есть одна профессорская дача, мы называем это место «Комаровский Голливуд». Там много чего снималось, в том числе и «Гений». Помню, сняли мы четырехсотый кадр. А в кино каждую сотню принято отмечать. И вот мы накрыли стол: редиска, колбаска, лучок, винцо.
Все выпивают, только один товарищ рядом капли в рот не берет. Я предлагаю: «Ты сухонького хоть выпей». А он: «Не могу. Я абдуловоз». — «Кто?!» — «Абдуловоз — круглосуточная машина Александра Гавриловича». Позже я понял, что это такое. Как-то мы с Жорой Мартиросяном сидели в Сашином люксе гостиницы «Москва», где тот часто останавливался в Петербурге. Белый рояль, фрукты на рояле — все, как Сашка любил. Мы выпивали, болтали, время незаметно пролетело. И вот я домой засобирался: «Пойду, а то сейчас метро закроется». А Саша подозвал меня к окну и говорит: «Видишь, внизу машина стоит? Это она тебя ждет». Я присмотрелся, а за рулем Витек-абдуловоз…
Меня восхищало Сашино умение организовать все по высшему разряду. Чего стоил только его актерский контракт из сорока страниц! Это я всегда скромничал, а Саша, несмотря на то что родился в самой дальней провинции — в Фергане, покорил страну, стал настоящим королем жизни. Для него это было абсолютно органично. Он и меня пытался учить: «Кузнецов, ты здорово работаешь, но ты сидишь в своем Питере, и тебе платят три рубля, а я в Москве за такую же работу получаю десять». Может, и так. Но я счастлив, что живу и работаю в Петербурге. Мало того, я до сих пор удивляюсь этому факту — что Петербург теперь мой город…
До школы восемь километров пешком по тайге
Родился я в Абакане, но задержался там ненадолго. Мы переезжали каждые два года. Отец мой был милиционером, а их в прежние времена полагалось часто с места на место переводить, чтобы не обрастали связями. Наша семья: родители, я и еще три сестры — объехала весь юг Красноярского края. Скарба было немного — шифоньер, диванчик. Еще сундук, святое дело. Открываешь — там какие-то картинки наклеены. Внутри — мешок муки, соль, сахар. Мы все выросли на мучном — на пышечках и блинах. Когда я учился в пятом классе, отца, как коммуниста, послали поднимать колхоз в глухую деревню, где не было даже электричества.
Он получил должность председателя. Все хозяйство — лесопилка, конный двор и крошечная птицеферма с сотней кур. Изба наша была самой простой. Уроки я учил при свете керосиновой лампы, рядом лежал только что родившийся теленочек, которого поили из соски. До школы нужно было идти восемь километров, в соседнюю деревню, по тайге. Мы вставали в шесть утра и шли небольшой компанией. Мальчики забегали вперед, прятались и пугали девочек из укрытия, изображая волков и медведей. Как-то мы попали в грозу, и удар молнии расколол дерево прямо перед нами.
После этого случая взрослые стали возить нас в школу на бричке — такой раритет имелся среди колхозного имущества. А потом нас просто определили в интернат. В спальне стояла голландская печка, но грела она неважно, и ночью, чтобы не замерзнуть, мы забирались под матрас одетыми — в фуфаечках, в валенках. И все равно к утру наши брови и ресницы покрывались инеем. В интернате я не грустил, но обожал выходные, когда утром просыпаешься дома, в своей теплой кровати, от запаха сдобных пирожков, которые напекла мама… За четыре года, которые папа проработал председателем, он многое сделал для деревни: провел свет, организовал покупку комбайнов, тракторов. Тут-то его и перевели в Абакан, где я заканчивал школу.
Но деревню я не разлюбил. Каждое лето бывал в родном селе родителей — Малая Иня Минусинского района. Помню богатейшие поля пшеницы. Это зерно считалось таким ценным, что, говорят, поставлялось к британскому королевскому двору. Я гостил у отцовского брата — дяди Вани и его жены Серафимы. Они в пять утра уходили в поле на работу. При этом, когда я просыпался, на столе стоял каравай, который Серафима успевала испечь на капустных листьях в печи. А рядом — мед, сметана, яйца. Я завтракал и на целый день убегал на озера.
Даже странно, что с такими корнями и в таком окружении я стал артистом. Но это только на первый взгляд случайно вышло. У меня было плохо с математикой, и я записался в драмкружок. Такая отмазка для учителей: я артист, математика мне не нужна. Они мне верили и ставили приличные оценки. Первая роль в драмкружке была крошечной: в пьесе про то, как Ленин, направляясь в Шушенское, проезжает Абакан, я играл дядьку в тулупе с бородой, который поднимает шлагбаум. После спектакля родители сказали: «Мы внимательно смотрели, но не увидели тебя». В другой постановке я играл старичка на согнутых ногах.
В общем, звездой я не был. А в десятом классе мы с одноклассниками посетили Национальный театр драмы, там силами смешанной труппы, хакасской и русской, давали «Короля Лира». Теперь я понимаю, что постановка была чудовищной, но тогда онемел от восторга. Мне нравилось все! В общем, родителям я объявил, что стану артистом. Они не препятствовали, хотя и не понимали моего выбора. Купили плацкартный билет, зашили мне в трусы приличную сумму, и я отправился во Владивосток, хотя до Москвы было практически такое же расстояние. Поступил я чудом… Здание института стоит на сопке.
Было лето, окна и двери открыты. Облака заплывали в окна и повисали в аудитории. Влажность запредельная! От смены климата у меня практически пропал голос… Ребята таскали мне из залива морскую воду для полосканий, и я постоянно рассасывал пастилки от боли в горле. Голос у меня появился только к третьему туру. Не понимаю, как я не вылетел раньше. Думаю, дело просто в том, что им нужны были парни моей фактуры — накачанные крепыши, кудрявые и обаятельные.
«Ни кожи ни рожи, а у Германа!»
На третьем курсе я женился. Валентина была первой красавицей курса. В этом смысле у нас случился мезальянс. Все режиссеры после института хотели видеть в театре в первую очередь ее, а на меня смотрели как на бесплатное приложение. Получив дипломы, мы отправились в Хабаровский театр. Потом в Омский. Там-то меня и отыскали кинематографисты…
Моя фильмография, растиражированная в Интернете, начинается с глупости. Мол, я снимался в картине «Свой среди чужих, чужой среди своих» у Никиты Михалкова. Не было этого, у Великого я не снимался. Моим первым фильмом, если считать по съемкам, а не по году выхода на экран, был «Мой друг Иван Лапшин» Алексея Юрьевича Германа. Обо мне ассистентки шептались: «О, смотри-ка, ни кожи ни рожи, а у Германа снимается. Значит, в нем что-то есть…» Роль в фильме Алексея Юрьевича — это сразу высокая планка, знак качества. Хотя я тогда этого и не понимал и никакого трепета перед Германом не испытывал. Не знал, какого уровня это режиссер. Я вообще не думал о кинематографе, когда второй режиссер картины Виктор Аристов в омском театре увидел мою фотографию в фойе и спросил: «Где он живет?» Я даже не сразу согласился поехать на пробы.
Это же не та история, когда юнцу вдруг сказали: «Мальчик, хочешь сниматься в кино?» Я был уже серьезный, взрослый артист, в облаках не витал, крепко стоял на своих творческих ногах. В театре я очень много играл: иногда в один день по два спектакля — утренний и вечерний. В репертуаре и Толстой, и Чехов, и Вампилов, и Маяковский. О чем же еще мечтать? Но Аристов меня уговорил прилететь в Ленинград. Мне было под сорок, когда я впервые увидел этот невероятный город. Впечатления были настолько сильные, что дрожь пробирала. Помню, у Казанского собора я смотрел на школьника, который просто шел мимо, и завидовал: «Боже мой, он здесь родился и в этой красоте живет, а я краем, краем…»
Мои пробы на «Лапшина...» оказались удачными. Худсовет утвердил на главную роль. Но Герман сказал жестко: «Нет, Кузнецов не будет играть Лапшина. У него глаз хитрый». В итоге сыграл Андрюша Болтнев, а мне досталась роль начальника милиции.
Кино не приносило особой финансовой выгоды в те времена. Помню, вернувшись со съемок, стою я в очереди к кассе в театре за зарплатой. Подхожу к окошечку, где должен расписаться и получить деньги, а бухгалтер мне и говорит: «Юрочка, вы театру должны 5 рублей 50 копеек». Я был в шоке. Оказалось, с меня вычитали за дни, когда я уезжал на съемки. У Болтнева, у которого тоже не было прежде опыта съемок, случилось примерно то же самое. Как-то из гостиницы звонит он жене Наташе, а она просит прислать денег. Андрей сокрушенно объясняет: «Наташа, нету денег… Мы не заработали…»
В общем, через эту унизительную историю тоже нужно было пройти. Андрей Александрович Миронов, снимавшийся с нами, держался в стороне, но советы давал: «Ребятки, кино, театр — это не деньги. Деньги — это концерты, конвертики. А в кино деньги не заработаешь, поверьте мне». Мы понимали его уровень и не лезли к Андрею Александровичу. Если он позволял себе какие-то разговоры, то спасибо… Но он был немногословен… И это понятно: во время съемок «Лапшина...» у Миронова умер отец. Помню, как он, какой-то отстраненный, садился в машину, чтобы ехать в аэропорт — ему надо было лететь в Москву на похороны…
После «Лапшина...» у меня пошли съемки одни за другими: «Торпедоносцы», «Колье Шарлотты», «Прохиндиада, или Бег на месте». А дальше была картина судьбоносная — «Противостояние». Там мы встретились с Олегом Валериановичем Басилашвили. Он сыграл важную роль в моей актерской жизни и в человеческой судьбе. Как актер я его заинтересовал, и он пытался поговорить обо мне с Георгием Александровичем Товстоноговым. Но тот сказал: «Олег, я тебе верю, что Кузнецов хороший артист, но у меня есть артисты его плана». Тогда Олег Валерианович замолвил за меня слово перед главным режиссером Театра комедии. Мне там сразу дали роль — Василькова в спектакле «Бешеные деньги» по пьесе Островского. Ее я потом 17 лет играл. Вот так судьба сложилась: начав свою актерскую судьбу у Тихого океана, я пересек всю страну и осел у Балтийского моря.
Известие о переезде в Ленинград моя жена Валентина и дочка Наташа восприняли тяжело. В Омске наш быт был налажен, имелась замечательная квартира. А в Ленинграде пришлось год жить на чердаке Театра комедии. Квартиры не было, и не обещали. Особенно не хотелось ехать Наташе. Она тогда еще школьницей была. А я имел неосторожность сказать: «Наташа, мы переезжаем в Ленинград, тут нужно быть умной, хорошо учиться». В Омске осталась родная школа, где все хорошо, где любимые подружки… В Ленинграде же один плюс — папа доволен.
Через год нам дали жилье. Квартира была трехкомнатной, но в одной из комнат жила 70-летняя старушка. Нам сказали: «Жилье с перспективой». Имелось в виду, что, когда бабуля уйдет в мир иной, вся квартира достанется нам. Но бабушка оказалась крепкой и, главное, зловредной, она целенаправленно отравляла нашу жизнь. После ночных съемок я рано утром приходил домой. На сон у меня оставалось часа два, в девять нужно было бежать в театр на репетицию. А соседка в шесть утра включала радио на полную катушку. Перегородки между комнатами картонные, такой классический вариант садизма.
Кухня была общей, там плита с четырьмя конфорками. Бабушка умудрялась занять все четыре одновременно. Для этого она ставила на плиту огромный бак с водой и бросала туда кипятиться полиэтиленовую крышечку. Когда вода выкипала, она добавляла новой. Мы постоянно пытались с соседкой примириться, покупали ей какие-то деликатесы, угощали, а она демонстративно выбрасывала их в унитаз. Не помогала никакая дипломатия. Сейчас это вспоминать забавно, а тогда казалось катастрофой. Хотелось стать Раскольниковым. Нервы мои были на пределе, но я держался. Помогала работа. Ее было всегда много.
В театре завидовали: Кузнецов провинциал, а все снимается и снимается! Помню, как возмущались коллеги, когда Бортко с театральной репетиции забрал меня на съемки «Собачьего сердца». Я у него играл начитанного дворника, который говорит про Мондриана. На все про все — два часа. Меня привезли на Моховую, где снимался этот эпизод, приклеили бороду, переодели, дали текст. Элементарно! Бороду оторвал, переоделся и снова в театр — репетировать.
Так и шла жизнь, ровно, день за днем. Рутина! А потом случились съемки в Москве, в фильме Снежкина «Невозвращенец». И я действительно сделался «невозвращенцем» — встретил Ирочку, которая стала моей второй женой. Познакомились мы с ней в гостинице. Она тоже приехала из Ленинграда — лечить сына Алешу. У него был непростой диагноз, и в Москве ему могли дать лучшее лечение. Ирочка была женщиной удивительной и завораживающей. По образованию искусствовед, училась у директора Эрмитажа Пиотровского. Когда-то преподавала в балетном училище имени Вагановой, но ушла оттуда вынужденно, чтобы заниматься здоровьем Лешеньки. Об искусстве восхитительно рассказывала. Мы много с ней гуляли, обожали ВДНХ.
Брали с собой винцо, бутербродики и шли на пруды, кататься на лодке. Те «московские каникулы» мы прожили, ни о чем не думая. В абсолютном счастье… Однажды Ира забирала Лешу из очередной больницы. Я встретил и помог донести ребенка до номера. Когда взял Лешеньку на руки, десятилетнего, но легкого, как пушинка, понял: я им нужен. Не смогу их так оставить. Приехал домой после съемок 30 декабря. Привез подарки жене и дочке, вручил. А потом взял сумку и ушел из дома. Навсегда. Жена поняла… Для меня этот поворот с разводом был неожиданным и непростым, я человек основательный, не склонный к легким поступкам. Но у меня ощущение, что жизнь началась, только когда мы встретились с Ирой. Я слово «любовь» не понимаю. Мне хотелось участия в ее судьбе, в ее жизни…
И снова пошли бытовые трудности. В Петербурге у нас ничего не было, я оставил квартиру жене и дочке, а Ира свою — сестре и племяннице. Мы снимали комнаты за гроши. В один год нам пришлось совсем туго, и мы перебрались в деревню под Ярославлем, как говорится, на подножный корм. Жили там в полуразвалившейся старой хатке, которая досталась Ирочке в наследство от ее бабушки. Соседи иногда подбрасывали то капусту, то картошечку, которую мы пекли в русской печке. Но при этом Новый год, который мы там встретили, стал одним из самых лучших и светлых в моей жизни. В конце декабря мы очень ждали Лешину пенсию по инвалидности — она была у нас тогда единственным источником дохода. Когда привезут деньги, точно не знали.
И вот прошло 28-е, 29-е… Тридцатого вечером мы увидели на дороге автобус, и девушка из окошка нам помахала. Мы поняли — она везет почту, а значит, и наш перевод. Бросились в почтовое отделение, едва успели до закрытия. Оттуда — тоже бегом — в магазин, потому что и он через 20 минут закрывался, а 31-е — выходной. В итоге мы накрыли шикарный стол — шпроты, колбаса… Телевизора у нас не было, но мы пели, носили Лешку на руках и радовались. А он гордился, что на его деньги такой праздник получился. Он и сейчас об этом помнит… Теперь у Леши все прекрасно. Семья, сын. Замечательный парень вырос! Музыкой занимается. У него серьезные планы на будущее в музыкальной индустрии.
Когда мы с Ирой вернулись весной в Ленинград, все говорили: «Кузнецов, мы тебя с собаками искали, куда ты пропал»? Некоторые думали, что я спился, чего в принципе не могло быть, ведь, как бы ни жалко выглядела со стороны наша с Ирой жизнь под Ярославлем, мы-то сами ощущали только счастье... Вскоре, в 1995 году, произошло потрясающее событие: Ирочка мне сообщила, что ждет ребенка. Мне было пятьдесят, ей сорок. Мы даже не сразу поняли, что с ней. Ира была полновата, и внешне на ней беременность не сильно отразилась. Помню, как жену с дочкой выписывали из роддома. Их встречали, выстроившись в ряд, три калеки: я на костылях — накануне неудачно упал и сломал ногу, Леша тоже на костылях, из-за болезни, и Ирина мама с палочкой…
У нас был фотоаппарат, самый простой, и я не мог остановиться — каждый день фотографировал Сашеньку. Она росла чудесным, бесконечно обаятельным ребенком. И с первых дней отличалась какой-то удивительной серьезностью, будто сразу родилась взрослой. Возможно, потому, что мы с ней не сюсюкали. Все же не студенты! Я к тому времени вообще уже стал дедом — за год до появления на свет младшей старшая дочь родила Колю, моего внука. Казалось бы, и так жить не на что, к этому времени я был должен уже половине города. А тут еще маленький ребенок.
Но удивительным образом с появлением Сашеньки жизнь стала налаживаться. Меня пригласили в сериал «Улицы разбитых фонарей», благодаря чему я и долги раздал, и на много лет вперед получил какую-то стабильность. К тому же канал, который снимал этот сериал, подарил мне квартиру рядом с метро «Чкаловская». Мы жили не тужили… Я радовал Ирочку как мог. Она обожала кофе, и мы стали завсегдатаями кофейных магазинчиков. Как драгоценности приносили оттуда коробочки с редкими сортами. Старались не расставаться. На съемки я брал с собой Ирочку и Сашу. Первый раз дочка поехала со мной в экспедицию в три года — в Оренбург, где я снимался у Александра Прошкина в картине «Русский бунт». И 21 ноября мы там справляли ее четырехлетие, в маленьком гостиничном номере, куда набилось полгруппы. Именинница переходила из рук в руки от Юры Беляева к Сереже Маковецкому и обратно. Надо сказать, они были идеальными няньками. Ира наготовила много всяких вкусностей. Она любила и умела это делать...
А потом Ирочка серьезно заболела, врачи не смогли с болезнью справиться… После ее ухода заботы по дому взяла на себя Саша, хотя еще была школьницей. А окончив десятый класс, она еще и ремонт организовала: стены перенесла, окна, двери поменяла. До сих пор карточка с моей зарплатой — у дочки. Сейчас Саше уже 21 год. Она учится на втором курсе института, хочет стать режиссером. А казалось бы, совсем недавно я записывал в блокнотик ее смешные детские фразочки и словечки… Несмотря на возраст, в кино я по-прежнему снимаюсь много. В прошлом году было пять картин, в том числе «Дуэлянт». А сейчас у меня три проекта: «Жена полицейского», «Оптимисты» и «Прощаться не будем». Это шпионский детектив. Я играю в нем священника. Снимали мы в настоящем храме, я был в облачении. Как-то ко мне подошла прихожанка: «Батюшка, благословите». У меня слезы на глазах. Как?! Я же только артист…
В этот раз Новый год мы встречали необычно. Не как всегда — вдвоем с Сашенькой, а расширенным составом. Все началось с того, что меня пригласили на благотворительный вечер в пользу детей с онкологическими заболеваниями. Там я познакомился с 10-летней Алисой и ее мамой. Они сначала жили в Донецке, потом в Симферополе, сейчас в Петербург перебрались. И стали для нас с Сашей очень близкими людьми. Ведь самое важное в жизни — быть нужным. Если нет людей, которые в тебе нуждаются, жизнь теряет смысл.
