«Я никогда не была бедной. Это надо признать…» — совершенно ровным тоном, не рисуясь, говорила мне Самойлова. Наверное, те, кто не раз смотрел телевизионные сюжеты о «нищете» актрисы, удивятся. Но нищеты не было», — рассказывает главный редактор «7Д» Анжелика Пахомова.
С Татьяной Самойловой я с перерывами общалась около десяти лет. За это время взяла у нее множество интервью, собиралась написать книгу... Первая наша встреча была совершенно случайной. На улице я увидела женщину, которая сидела на лавочке на автобусной остановке и растерянно осматривалась по сторонам. Прямо скажем, эта дама не напоминала типичного пассажира автобуса. На ней была хорошая шуба, шляпка на голове, в руках — дорогая сумка. Я ее не сразу узнала…
Подошла, спросила: «Простите, вам нужна помощь?» — «Нет, деточка! — сказала она, знакомым жестом вскидывая голову и улыбаясь той самой улыбкой, от которой ее глаза сразу же зажигались мягким светом. — У меня все хорошо… Гуляю… Просто забыла, где живу…» Конечно же я присела рядом с ней на скамейку, потом вызвала такси и уже уверенно назвала адрес актрисы, который все из киношной тусовки хорошо знали. Позже оказалось, что ей стало плохо на улице, но она стеснялась попросить помощи у прохожих. Просто сидела и ждала, «пока пройдет». В этом была вся Самойлова. Тихая, скромная — и гордая…
После этого случайного знакомства между нами постепенно сложилось дружеское общение, а потом возникла идея написания книги, которую — Татьяна Евгеньевна это признавала — сама бы она никогда не осилила. Эту идею мы не успели воплотить в жизнь. Но от встречи к встрече я все больше узнавала о ее жизни. Это происходило нерегулярно и всегда неожиданно… Приучить ее к систематической работе было нельзя. Только ловить моменты внезапных откровений…
«Я никогда не была бедной. Это надо признать…» — совершенно ровным тоном, не рисуясь, говорила мне Самойлова. Наверное, те, кто видел телевизионные сюжеты о «нищете» актрисы, удивятся. Но нищеты не было. Когда я с ней познакомилась, Самойлова позволяла себе ходить в чешский или итальянский ресторанчик через дорогу от своего дома. Актриса покупала продукты в дорогом супермаркете, делала прическу в хорошей парикмахерской. О ней всегда заботились какие-то люди, которые, точь-в-точь как у Булгакова, «сами предложат и сами все дадут».
Помню, в то лето, когда Москва задыхалась от гари, я случайно выяснила, что Самойлова со своей астмой изнывает в душной квартире, а у нее, кроме веера, ничего нет! Я бросилась в магазин, купила два вентилятора, привезла. И когда эти скромные устройства принесли хоть небольшую, но прохладу, Самойлова со светским видом сложила веер и сказала: «Как хорошо!» Самой бы ей и в голову не пришло идти в магазин и покупать вентилятор… Один раз, присев по приглашению актрисы на диван, я обнаружила под собой огромный флакон духов «Шанель». «Что там, деточка, духи? Ну, возьми себе…» Кто-то подарил, а она даже не распечатала коробочку, которая, как я потом уточнила, стоила 37 тысяч рублей… Вероятно, эта привычка к широкому жесту, легкое отношение к дорогим вещам — из счастливого прошлого.
Татьяна Евгеньевна рассказывала, что, если исключить несколько трудных лет, которые они с мамой, Зинаидой Ильиничной, провели в эвакуации, семья всегда жила хорошо. Папа, знаменитый актер Евгений Самойлов, был обласкан властью, имел достаток. И вообще, весь их образ жизни был необычным, не советским… Например, еще девочкой Таня побывала в Иране, куда Евгений Валерианович ездил сниматься. Самойлова рассказывала, что никогда не представляла себя в другой профессии, кроме актерской. Правда, мама, которая заправляла всем в доме, поставила целью сделать из дочки балерину — воплотить собственную мечту. И, несомненно, цели бы добилась, Таня с успехом занималась в балетной студии при Музыкальном театре Немировича-Данченко.
Дальше нужно было продолжать обучение в хореографическом училище при Большом театре. Бытует байка, что Самойлова отказалась от предложения Плисецкой туда поступить. Но все было наоборот! «Я хотела там учиться, вернее, этого очень хотела моя мама. Я не ела, занималась день и ночь перед показом самой Плисецкой, — вспоминала Татьяна Евгеньевна. — Мама с ней была знакома, и Майя Михайловна отнеслась ко мне с особым вниманием. Но результат был неутешительным. Тяжелые бедра, недостаточная гибкость и слабое после войны здоровье… Плисецкая сказала, что я могу быть рядовой балериной. Но не примой. Мама вышла из кабинета и разрыдалась: «Ну, тогда и правда иди в актрисы».
Зинаида Ильинична действительно принимала все важные решения в жизни дочери. Она одобряла или не одобряла каждого из ее мужей. Решала — рожать ли Татьяне или не рожать. Своего первого мужа Василия Ланового Самойлова привела в родительский дом, в квартиру на Песчаной. Иначе было нельзя. Васе привести молодую жену было некуда: в квартире его родителей кроме них жили еще две его сестры и племянница.
Поначалу влюбленные не замечали ничего вокруг. Семейная жизнь в маленькой комнатушке, которую им выделила Зинаида Ильинична, казалась счастьем. Но конфликты мужа с тещей происходили все чаще. Лановой, по мнению мамы актрисы, не был достоин ее дочери — мало зарабатывал, снимался не в тех картинах. И роковое решение не оставлять близнецов, которых она носила под сердцем, по признанию Самойловой, было связано в том числе и с напряженными отношениями мужа и мамы. Хотя при этом Татьяна Евгеньевна добавляла: «Но вообще-то была установка, главное — кино! Если что-то помешает мне сниматься, значит, это не нужно. Так принимались все решения…» А еще у Татьяны всегда был перед глазами пример отца, у которого тоже все «надо» были для театра и кино. А семья отнюдь не на первом месте…
Баталов считал, что его взяли в «Летят журавли» только из-за Самойловой
Сейчас это покажется странным, но в советское время образ Вероники, за который мы так любим Самойлову, был отрицательным. В картине тех лет о войне женщина обязана была дождаться бойца с фронта, а Калатозов решил снять фильм о том, как не дождалась. «Кто придумал ее такой? Откуда она взялась?» — спрашивала я у актрисы. «Вероника — это не я, — отвечала она. — Внешность ее создал оператор Сергей Урусевский, он просто рисовал меня светом, такой красивой я никогда не была, ни до этого, ни после. А характер и образ Вероники придумал Баталов. Когда мы готовились к съемкам, как-то были на даче, репетировали. И Алеша вдруг взял в руки две обугленные спички и нарисовал у меня над глазами стрелки. Сказал: «Ты должна так ее сыграть, чтобы все девушки захотели стать похожими на нее и рисовали себе такие же стрелки!» Глядя на себя в зеркало, именно тогда я почувствовала свою Веронику… Но сам Леша считал, что попал в эту картину из-за меня. Были другие претенденты на роль Бориса, но потом нас попробовали вместе. «Этих разлучать нельзя! — сказал Калатозов. — Они пара».
История о том, что после мировой премьеры фильма «Летят журавли» Самойловой предложили роль в Голливуде, известна. Но лишь от нее самой я с удивлением узнала, что в то же время перед актрисой, оказывается, стоял вопрос о том, чтобы остаться во Франции. «В Канны мы поехали с оператором картины, Урусевским, потому что Калатозов заболел, а Баталова не выпустили за границу, — рассказывала актриса. — И когда Жерар Филип преподнес мне в подарок часы и предложил играть Анну Каренину во французской картине, со мной рядом был только Урусевский. Он мне сказал: «Если ты хочешь этого, тебе нужно остаться здесь. Попросить политического убежища… Тебя тут многие любят, помогут, поддержат! А иначе ты не сможешь здесь сниматься…»
Разумеется, «комитетчики», приставленные к группе советских кинематографистов, не спускали глаз с актрисы, регулярно осматривали ее гостиничный номер, прослушивали телефонные звонки. Но у Самойловой действительно были друзья во Франции: неравнодушные к ней Пикассо и Жерар Филип, русская по происхождению жена знаменитого художника Фернана Леже Надя, с которой Самойлова много лет переписывалась… Татьяна знала французский, английский. Думается, шанс был! «Я сама себя лишила этого шанса, — признавалась мне Самойлова. — В СССР у меня оставались мама, папа, брат, друзья, институт, работа… Можете смеяться, но и слово «Родина» для меня не было пустым звуком. Я была обычной послушной советской девочкой. Сомнения были… Но последняя мысль, которая меня останавливала: «А что скажут мама с папой?»
Блистательно проведенные недели в Париже и Каннах сменились чередой невеселых открытий при возвращении домой. Самойлова узнала, что у режиссера «Журавлей» Калатозова случился инфаркт. Он не выдержал многочисленных публикаций в прессе о том, что снял фильм про фривольную «патлатую» девицу, расхаживающую босиком по улицам и изменяющую своему жениху — бойцу Красной армии. Как-то в кафе Татьяна рассказала Алексею Баталову, оставшемуся без поездки в Канны из-за близости его семьи с Ахматовой, о предложении Жерара Филипа. Выслушав ее историю, он сказал: «Ты решила свою судьбу. Не сомневайся ни на минуту, что они тебя не выпустят из страны. И в Канны ты больше никогда не поедешь». В общем-то он не ошибся, в Канны Самойлова поехала лишь спустя пятьдесят лет. «Вы — советское достояние, — утешали ее в Госкино. — Будете играть хорошие роли на родине…» Но снимали других.
Самойлова считала, это из-за того, что у нее не было «своего» режиссера, а у других — были. Правда, после «Летят журавли» Калатозов пригласил ее в свой следующий фильм. Но «Неотправленное письмо» стало тяжелым испытанием для всех, кто над ним работал: Василия Ливанова, Евгения Урбанского, Иннокентия Смоктуновского, а особенно для Татьяны Самойловой. Полгода киногруппа жила в Сибири, терпела холод и бытовую неустроенность. Здоровье Самойловой, и так не слишком крепкое, было подорвано. Да и сам Калатозов из-за проблем со здоровьем почти не снимал. Распалась кинокоманда, в которой Самойлова была талисманом.
И все-таки Баталов немного ошибся. За границу, хоть и в социалистическую страну, Татьяну выпустили. Венгерский режиссер Михай Семеш запомнил Татьяну на премьере в Каннах. Долго мечтал снять ее, наконец пригласил на съемки в Венгрию в фильм о венгерском антифашистском подполье «Альба Регия». Это были золотые месяцы: долгожданная работа, да еще и за границей. Самойловой платили в валюте, в Венгрии она обновила гардероб, что для советской актрисы было чрезвычайно важно. Перед отъездом ей даже удалось приобрести машину. В Москву Татьяна вернулась со своей иномаркой. Правда, водили ее в основном шоферы, потому что сама актриса боялась садиться за руль...
А дома Самойлову опять ожидали годы простоя. Домохозяйкой Татьяна так и не стала. Она не умела готовить, даже чай заварить не могла. Я сама в этом не раз убеждалась и, вместо цветов и подарков, приносила продукты, которые не нужно даже разогревать.
О Самойловой снова вспомнили, когда Александр Зархи решил экранизировать «Анну Каренину». Татьяна Евгеньевна признавалась, что не просто любила эту роль, а боготворила ее. Стены гостиной украшали фотографии ее образов из этого фильма. Самойлова уверяла меня, что и она, и Лановой получили свои роли без проб. Зархи «вцепился» в их кандидатуры и отстаивал на худсовете. Занял этот процесс года два. Все это время режиссер настаивал, чтобы Самойлова бесконечно перечитывала роман, погружалась в атмосферу, сживалась с образом Анны… «Почему так убедительно сыграли? Потому что Вася по-прежнему любил меня, — утверждала актриса. — Я-то это чувствовала… Да и Баталов был в меня влюблен! Поэтому таким успешным получился фильм «Летят журавли». Когда я эти слова передала Баталову, он ответил: «Если ТАКАЯ женщина утверждает, что ты в нее влюблен, значит, ты ДОЛЖЕН быть влюблен!»
О ее влюбленностях мы, конечно, говорили не раз. В этом вопросе в поздние годы Татьяна Евгеньевна откровенно путалась. То заявляла, что любила только Ланового. То вдруг начинала с нежностью вспоминать о втором муже, писателе Валерии Осипове, и уверяла, что любила на самом деле только его. Нередко вспоминала и о третьем супруге, Соломоне Шульмане. Это самый малоизвестный человек в любовном списке актрисы, поскольку он еще в советское время уехал за границу. С ним была связана поистине удивительная история. Студент ВГИКа, полулегально приехавший на Всесоюзный кинофестиваль в Ленинграде, вдруг удостоился внимания популярной актрисы.
Самойлова увидела его в автобусе, на котором членов делегации развозили по гостиницам. Устав от разъездов и мероприятий, Шульман задремал. Сидевшая в том же автобусе актриса невольно залюбовалась им и даже просила окружающих не шуметь, чтобы человек поспал. После этого Самойлова пригласила его пообедать, а затем поужинать… Платила за обеды она сама, и делала это легко, изящно. Шульман вспоминал, что один раз он даже позволил себе на два часа опоздать на ужин, банально проспал, а Татьяна его терпеливо ждала… В Москву актриса приехала с осознанием, что влюблена...
В этом, на мой взгляд, была удивительная особенность Самойловой. Несмотря на свою яркую красоту, поклонников, положение, она без всякого пафоса относилась к собственной персоне. Все мужья, которые были людьми не публичными, чувствовали себя в ее обществе свободно. Татьяна полностью подстраивалась под занятия и ритм жизни мужа и никогда не давала понять, что она успешнее и зарабатывает больше. С Соломоном они душа в душу прожили четыре года, но, вероятно, свою роль сыграли его частые разъезды по миру — он снимал документальные телефильмы для «Альманаха кинопутешествий». Что касается писателя Осипова, то он запомнился Татьяне красивыми ухаживаниями. Этот мужчина, много издававшийся, хорошо зарабатывающий, пожалуй, был единственным в ее жизни, кто ухаживал с шиком. Были и трогательные любовные телеграммы, и корзины роз, и ювелирные украшения в подарок. Не было лишь возможности завести ребенка — из-за состояния здоровья мужа…
Самойлова безумно любила сына
С четвертым мужем актрисы, Эдуардом Машковичем, я была знакома. Меня поражало, как трезво этот человек оценивал все произошедшее между ним и Самойловой. Совершенно спокойно, например, говорил, что вряд ли бы их брак состоялся, если б Татьяна не забеременела. Самойлова просто сошла с ума от счастья, узнав эту новость. «Она думала, что у нее получится стать хорошей матерью, — вспоминал Эдуард. — Но — не вышло… У Татьяны у самой часто бывали нервные срывы, за ней ухаживала мама. А тут ребенок… Очень скоро Зинаида Ильинична взяла уход за внуком на себя, а мы с Татьяной стали жить в отдельной квартире». Это удивительное противоречие всегда меня наводило на раздумья. Самойлова, несомненно, безумно любила сына. Но она его не воспитывала и сама признавала, что без помощи родителей не справилась бы. Ей нравилась духовная сторона материнства, но пеленки-распашонки, проблемы в школе не укладывались в ее голове.
По мнению Машковича, причиной этой бытовой беспомощности Самойловой была чрезмерная опека родителей, которые с детства ограждали ее от всех проблем. За кем бы она ни была замужем, периодически жила у родителей. При этом теща активно вмешивалась в жизнь семьи дочери. Постоянно поднимался вопрос о том, сколько зарабатывает муж и достаточно ли этого? По словам Эдуарда, именно эти ссоры заставили его однажды выйти из дома «погулять» и вернуться только через неделю. Сама Самойлова рассказывала мне, что забеременела в этом браке еще раз и почему-то была уверена, что родится дочь. Но на семейном совете было решено, что с таким мужем второй ребенок «не нужен». Позже актриса признавала, что совершила очередную ошибку, послушав авторитарную мать. Но жалеть об этом она начала лишь с отъездом сына за границу. Первое время Самойлова очень по нему скучала и постоянно копила деньги «на билет в Америку». Пока не поняла, что его место — там, а ее — здесь. И не смирилась с этим.
Мы не знали, что мое интервью с ней в мае 2014 года станет некрологом, готовились к юбилею. Подзаголовок «Последнее интервью» к тому материалу ставили уже в типографии. Помню один из наших диалогов: «Готовятся к вашему 80-летнему юбилею…» — «Восьмидесятилетнему? Вот еще! Мне шестьдесят пять!» И сейчас я часто вспоминаю строчки ее любимой поэтессы Маргариты Алигер: «И эта красота — бездонна, и безгранично ей расти. Прощай, Сикстинская Мадонна! Счастливого тебе пути...»
