«После спектакля в Париже мне вынесли на сцену огромный букет от французов, что-то невероятное, я такого вообще не помню. Неподъемный, длинный, дорогущий букет. Вот парадокс! Я стою с этим букетом без копейки денег, голодная и думаю: «Боже мой, как я буду здесь жить?!» — рассказывает актриса Ирина Мирошниченко.
— Ирина Петровна, закончен ваш 54-й сезон в театре. У меня такая идея: давайте вспомним что-то самое интересное и яркое, что бы вам самой хотелось рассказать… Например, вы помните свой первый день во МХАТе?
— Очень хорошо помню! Первый мой сбор труппы, на котором присутствовали все великие «старики» — Тарасова, Андровская, Ливанов, Степанова, Яншин, Массальский… И когда, наконец, директор начал нас представлять, он долго путался в моей фамилии. «Ирина Миро… Мире…» Я встала. Очень волновалась, стеснялась. В тот год вместе со мной, кстати, приняли только одного молодого актера, Алексея Борзунова. Было очень трудно попасть во МХАТ, это была большая честь. Сейчас с улыбкой вспоминаю, как ректор школы-студии, Вениамин Захарович Радомысленский, выдавая диплом, меня спросил: «Ирина, какая у вас мечта? Кого хотите сыграть во МХАТе, какую героиню?» Подумав, я с воодушевлением ответила: «Очень хотела бы сыграть в мюзикле!» — «Что? В чем? — изумился ректор. — Забудь! Только классика! Ты понимаешь, куда ты идешь?» И я забыла. Хотя в то время у меня была отличная пластика, я занималась в студии у Ильи Рутберга, он преподавал пантомиму. Мне очень нравилась потрясающая, несравненная актриса Любовь Орлова, которая в кино умела и могла все — и играть, и петь, и танцевать… В детстве я даже поступала в балетную студию. Но почему-то меня туда не приняли. Может, из-за высокого роста — 172 сантиметра… Но вы понимаете, насколько тогда смешно прозвучал мой ответ ректору в стенах классического старинного МХАТа?
— И какую же первую роль вы получили?
— Первым, кто заметил меня и поверил, что я могу что-то серьезное сыграть, был великий актер и режиссер Борис Ливанов. В его спектакле «Тяжкое обвинение» я получила маленькую роль учительницы, а потом он доверил мне играть Машу в своей знаменитой «Чайке». Наше знакомство с Борисом Николаевичем началось смешно. Я, опаздывая, влетела в театр — в модном платье-рубашке, с железным поясом-цепью. Поздоровалась и побежала вверх по лестнице, гремя этой цепью. Слышу громогласный голос Ливанова: «Кто это?» Ответ: «Наша новая молодая актриса, Мирошниченко». — «А она что, с цепи сорвалась?» — пошутил он. И все вокруг засмеялись. Уже на следующий день я была приглашена на репетицию…
— Ирина Петровна, много лет вы проработали под руководством Олега Ефремова. Какой была ваша первая реакция на его появление во МХАТе?
— Когда пришел Ефремов, было понятно, что он будет все менять. Но актеры, включая меня, не боялись этого, наоборот, восприняли его приход с воодушевлением. Я была уже знакома с Олегом Николаевичем. Бывала в гостях у него и Аллы Покровской. Они жили у метро «Аэропорт», там же была квартира и у нас с мужем, драматургом Михаилом Шатровым. И мы ходили к ним в гости. Я даже помню Аллочку беременную… И ефремовский «Современник» я очень любила! Но, если бы у меня тогда спросили, хотела бы я из МХАТа перейти работать в «Современник», я бы ответила «нет». Мне сразу было понятно, что МХАТ — это мой Театр.
Так что, когда к нам пришел Ефремов, я обрадовалась, надеясь, что он привнесет дух свежести, современности, остроты восприятия жизни… Репетиции с Олегом Николаевичем — это всегда был мучительный и одновременно увлекательнейший процесс. У него была своя манера, свой стиль, свое видение. Как режиссер Ефремов был крайне требователен. Я, репетируя, всегда краем глаза видела со сцены, как он реагирует. Если сигарета, с которой он не расставался, смотрит наверх — нормально. Но как только сигарета вниз, нос вниз, понятно — ужас, сейчас начнется: «Стоп!» И он влетал на сцену, как пуля, как вихрь, и сам все показывал. Играл потрясающе — смешно, заразительно. Ему хотелось, чтобы мы понимали его с полувздоха, с полуслова… И если что-то не получалось, Олег Николаевич обижался. Я работала с ним очень много. Но за десятки лет настоящая похвала прозвучала лишь раз. Однажды, ругая меня на репетиции «Перламутровой Зинаиды», он сказал: «Ведь ты же прекрасно играла Машу в «Чайке», я же помню, мне это очень понравилось!» Я вдруг от счастья чуть не села… «Как?! Он видел? И очень понравилось?»… Он мне это сказал через много-много лет. Но самое главное, что понравилось.
— Интересно, как Олег Николаевич назначал актеров на роли?
— По-разному. Иногда просто вывешивали распределение на стене. Ты подходишь, читаешь: о, какая радость, роль! Или тебя нет в списке, значит, и роли нет… А однажды было так: раздается звонок, и Ефремов говорит: «Ирина, я хочу ввести другой состав в «Дядю Ваню». Чтобы дядю Ваню сыграл Смоктуновский, а ты сыграла Елену, а Астрова я хочу сам сыграть… У нас будет очень мало времени, две недели. Готова?» Я говорю: «Конечно, Олег Николаевич». — «Репетиция завтра». Я жила в театре!
Репетировала утром, днем шла на примерки, а вечером продолжала репетировать. Однажды мне стало плохо на примерке. Я долго стояла в туго затянутом корсете, примеряя подряд пять длинных старинных платьев, сшитых специально для меня. Талия стала совсем узкая. Боялась, что сломают… Но потом в этом корсете я играла все свои чеховские роли.
— Ирина Петровна, а можете вспомнить какое-то выступление, спектакль, который пришлось играть в необычных условиях? Наверное, таких в вашей жизни было много. Ведь МХАТ постоянно гастролировал…
— Конечно, МХАТ — это прежде всего прекрасные спектакли с ошеломительным успехом, переполненными залами, массой рецензий. Вся Москва смотрела премьеры. Это и интересные гастроли за границу, по всему миру, на лучших сценах. Но с другой стороны, это долг, это миссия. Например, театр дружил с заводом «Красный пролетарий». Мы приезжали и бесплатно выступали в Доме культуры этого завода, а иногда и прямо в цехах. Я помню, как мы со Смоктуновским выходили играть сцену из «Иванова». Он в костюме, я в вечернем платье… Эта сцена — Иванов с Саррой — труднейшая в чеховской драматургии, через какое-то время герой Смоктуновского стреляется, а моя героиня умирает. И мы играли эту сцену в цеху, в рабочий полдень. Зрители в замасленных спецовках не то что сидят, а висят на каких-то длинных лестницах. Но!.. Стояла абсолютная тишина. Все слушали, переживали. А потом хлопали. И вы знаете, это были одни из самых лучших зрителей, для которых театр — открытие, откровение.
— Вы упомянули заграничные гастроли. Какие оставили хорошие воспоминания, а какие — не очень?
— Самые ужасные — это, наверное, Франция. Весь парадокс в том, что поездка в эту страну в те годы была мечтой каждого человека. Я учила с шести лет французский язык, пою французские песни со студенчества. Для меня Франция — страна-мечта. И вдруг я еду с потрясающей главной ролью — Елена Андреевна в «Дяде Ване». Блестяще проходят гастроли, прекрасные отзывы в прессе. Наступает последний день, и завтра улетать. Тут надо сказать, что нам всем платили небольшие суточные в валюте, естественно, я их не тратила, потому что нужно было что-то купить себе, подарки близким, список уже был составлен. И вот днем, перед вечерним спектаклем, с двумя поклонницами, которые, как ни парадоксально, обе были беременные, отправляюсь по магазинам. Эти очень приятные, живущие в Париже русские женщины привели меня на улицу Шанз-Элизе. Там я увидела в одном из магазинов, на витрине, потрясающую шляпку из искусственного меха, под леопарда.
Продавался комплект: сумочка, шляпка и перчатки. На сумочку денег не хватало, на шляпку и перчатки — как раз. И вот я меряю эту шляпку, поднимаю руки, а моя сумка висит на животе. И вдруг чувствую, кто-то в бок меня толкает локтем. Обернулась, краем глаза заметила какого-то ребенка… Шляпка подошла, я говорю продавщице: «Замечательно, я это беру». Иду к кассе, смотрю, молния на сумке открыта, и там нет портмоне. А в нем — не только деньги, но и документы. Ужас. Я кричу сразу же: «Помогите!» Опускаются жалюзи на выходах из магазина, и нам всем предлагают пройти в полицию. Долго объясняем и пишем какие-то документы, звоним в посольство. Выясняется, что для того, чтобы сделать новые документы, понадобится несколько дней, которые я должна буду провести в Париже. Я, естественно, нервничаю, мои беременные знакомые ужасно волнуются за меня. А впереди спектакль, завершающий гастроли. Приезжаю в театр, играю. Не могу вам передать как. После спектакля мне вынесли на сцену огромный букет от французов, я такого вообще не помню. Неподъемный, длинный, дорогущий букет. Я стою с этим букетом голодная и думаю: «Боже мой, как я буду здесь жить». Вот так...
А самые приятные гастроли, наверное, случились в Лондоне. Мы туда тоже приезжали с «Дядей Ваней». Играем последний спектакль, и перед финалом я вижу, как за сценой бегают английские рабочие, поднимаются наверх, на колосники. Я подумала, может, что-то случилось, потому что в принципе же уже финал спектакля, нет ни смены декораций, ничего такого. И вот, когда все мы, Ефремов, Смоктуновский, Невинный, другие актеры, выходим на поклоны, занавес открывается, яркий свет из зала, мы делаем несколько шагов вперед, на авансцену. И вдруг я вижу: сверху что-то падает вниз. Я даже дернула за руку Смоктуновского: «Смотри, это цветы!» И вся сцена в свету, и дождь из цветов, которые летят нам под ноги. И овации в зале. Незабываемо… До слез…
Еще одни фантастические гастроли, Греция, Афины. Я поехала с двумя ролями, с Машей в спектакле «Три сестры» и Машей — в ливановской «Чайке». Играли мы по два спектакля в день, потому что они там до двух ночи не спят, из-за жары отсыпаются днем… В пять вечера мы начинали один спектакль, в десять вечера — второй. Заканчивали в глубокой ночи… Спать хотелось жутко… Физически было очень сложно. Но мы играли — красиво, мощно, хорошо. И в конце спектакля, как только открывался занавес для поклонов и гремели аплодисменты, вдруг на сцену выбежал капельдинер с корзиночками, где лежали головки красных гвоздик. Подходит — и ап! — все эти гвоздики из корзинки мне на голову. И другим актрисам. Там это считалось самым что ни на есть почетным, не цветы дарить, а осыпать головками гвоздик. Рассказывая это, вспоминаю, как будто это было вчера… Стою в черном платье — парик, корсет, трагический финал «Трех сестер». И с ног до головы головки красных гвоздик. Очень красиво. Это единственная страна, где есть такая красивая театральная традиция.
— Этот номер журнала выходит прямо в ваш день рождения, 24 июля. Артисты обычно отмечают свои праздники на сцене…
— Для меня самый лучший день рождения — это когда я работаю, встречаюсь со зрителем. Так было два года назад, я делала сольный концерт в этот день, правда, еще не вышла телеверсия, надеюсь, скоро выйдет. Концерт в театре «Русская песня» под руководством Надежды Бабкиной, которая любезно предоставила свою сцену, шел почти четыре часа, с оркестром, с живым звуком, со стихами… И с потрясающими друзьями-исполнителями — Львом Лещенко, Анжеликой Варум, группой «На-На», Денисом Майдановым, Андреем Никольским. Были видеопоздравления от Андрона Кончаловского, Никиты Михалкова, Олега Табакова, Иосифа Кобзона, Надежды Бабкиной. Это было неповторимо, сказочно… И забыть это нельзя!
Еще у меня был совершенно необычный день рождения, когда я отправилась с концертами в круиз на корабле из Ленинграда до Рейкьявика. 24 июля нас всех повезли на автобусах смотреть исландские водопады. Подвозят к основанию горы, дальше нужно подниматься вверх пешком. Было очень холодно, шел дождь. Все под зонтами тихо пошли наверх, смотреть эти водопады. Я не пошла, я жуткая мерзлячка, осталась в автобусе. И потом очень об этом пожалела. Потому что вечером, за ужином, мне торжественно преподнесли торт со свечами и грамоту, где было написано, что один из водопадов назвали в мою честь. Представляете?! Есть один водопад, который называется «Ирина Мирошниченко». Красиво!
День моего рождения — это прежде всего мои родители. Этот день раньше я всегда встречала с ними. Я обязательно отнесу им цветы, поплачу, поговорю с ними и вспомню, что про этот день мне рассказывала мама. Она рожала меня во время войны, а папа в это время воевал, был ранен. Маме прислали похоронку. А она меня только-только родила, лежала в роддоме. И только начала воспринимать весь ужас потери, как ей вручают письмо от отца. Оказывается, он находится в госпитале, в Томске, живой! А мама в это время со мной и с моим братом в Барнауле, в эвакуации.
И всегда, сколько я жива, я буду им благодарна за то, что они дали мне жизнь. Прошли через все тяготы и трудности и растили меня в любви и нежности. И всегда мечтали, чтобы я жила счастливо и чтобы моя жизнь была прекрасна. И благодаря им иногда это так, ведь они все для этого сделали.
