Первого ребенка, сына Луку, Тутта Ларсен рожала в полном одиночестве. C отцом мальчика нормальные отношения не сложились, и расстались родители еще до его появления на свет. Но когда журналисты называли Ларсен сильной женщиной, выбравшей путь матери-одиночки, она крутила пальцем у виска: «Вы что, с ума сошли?! Такие пути не выбирают, не дай Бог никому его пройти…» А вот дочку Марфу Тутта родила при совсем иных обстоятельствах.
И сейчас, спустя год и три месяца, впервые представляет ее.
Из публикаций «7Д» разных лет известно, что веселой и неунывающей телеведущей Тутте Ларсен (по паспорту Татьяне Романенко) довелось преодолеть немало испытаний. Всякое было в ее жизни: и тяжелейший развод с первым мужем, и трагически прекращенная беременность, в результате которой «рухнул весь организм», и мучительное заболевание, на долгие месяцы приковавшее Таню к постели. Затем обретение надежды — встреча и страстный роман с человеком, подарившим ей сына, но снова неудача и положение матери-одиночки… А потом в жизни Тутты появился Валерий…
— Таня, когда два с половиной года назад вы вышли замуж за Валерия, многие предрекали вашему союзу печальный исход.
Ну а как иначе? Вы — известная телеведущая, он — обычный парень из Саратова: не олигарх, не бизнесмен, да еще моложе вас. Однако брак ваш не распался. Наоборот, укрепился появлением на свет Марфы. А что, скажите, Валера твердо встал на ноги по части материального обеспечения семьи или по-прежнему добытчицей являетесь вы? И если так, устраивает ли вас такое положение дел?
— Да, на сегодняшний день я получаю больше, чем Валера. Ну и что? Во-первых, он не сидит сиднем у меня на шее, а нормально зарабатывает. Работает продакшн-менеджером в компании, которая занимается организацией пиар-мероприятий и праздников. То есть готовит действо под ключ — от задумки до последней булавки в галстуке ведущего. А во- вторых, я по-прежнему убеждена в том, что женское счастье никак не связано с доходами мужа.
Допустим, я в состоянии сама заработать на жизнь — могу купить себе и квартиру, и автомобиль, и отдых комфортный обеспечить. Но буду ли от этого счастлива? Дочку-то я не могу родить себе сама. И массаж пяточек сделать сама себе не сумею, и целовать себя не смогу, и носить на руках, и холить-лелеять, и говорить самой себе: «Какая же ты красавица, самая лучшая на свете!» — да так, чтобы в это поверилось… Нет, для меня в мужчине важно не его материальное состояние, а совершенно другие составляющие. Количество денег вовсе не является критерием мужественности и настоящности. Наоборот, как правило, как раз у тех мужчин, которые располагают большими средствами, а я сталкивалась с такими, очень не хватало именно тех качеств, без которых я с человеком жить не смогла бы.
А вот в Валере они в избытке. И проявляются во всем: в том, как он ведет себя в жизни, как относится к жене, к детям. У мужчин ведь бывают разные куражи. У кого-то — с парашютом прыгать. У кого-то — дорогие тачки. У многих — поиметь как можно больше баб. А у Валеры кураж — семья. В его представлении мужик может считаться мужиком только в том случае, если у него все хорошо в семье: дети счастливы и жена довольна жизнью. И прежде всего в Валерке есть надежность. С ним я чувствую себя как за каменной стеной. Он мне и партнер, и любовник, и друг, а иногда даже, пожалуй, и папа. Короче, он просто моя половина. Человек, без которого я вообще не понимаю, как смогу существовать. И доверяю я ему полностью. А для меня доверие — самая сексуальная вещь на свете. И все это невозможно ни объяснить толком, ни подтвердить какими-то демонстративными примерами.
Но я это вижу, чувствую ежедневно. Начиная с того, как он на меня смотрит, и заканчивая тем, как целует Марфу, как возится с Лукой. А в промежутке может быть что угодно: и приготовленный специально для меня бокал вина с моим любимым сыром, когда я, уставшая, возвращаюсь домой, и массаж пяточек, и: «Давай-ка вместе посмотрим какое-нибудь кино?» — чтобы снять напряжение… А может быть просто молчание. Видя, что я не в духе, Валера никогда не дергает. Всегда чувствует любые нюансы настроения. В этом его натура, его существо — он очень теплый и очень надежный. Без подлянки, без камня за пазухой. Он ангел-хранитель нашего очага, создавший своей мужской энергетикой, заботой и любовью над нами какое-то силовое поле.
— Ваша беременность была неожиданной?
— Нет, мы старательно к этому шли. (Улыбаясь.) Работали над этим. Правда, обошлись без предварительного обхода всех врачей. Просто обсудили: вот было бы классно завести второго ребеночка. И… перестали предохраняться. Но, конечно, не ожидали, что ЭТО случится практически сразу. Конечно же Валера хотел мальчика. Но, когда увидел это чудо, о своем первоначальном желании тут же забыл.
— На родах присутствовал?
— Валера сразу сказал: «Обязательно пойду с тобой рожать». Я не возражала, попросила лишь об одном: «Давай только до этого мы вместе походим на курсы, где тебе покажут и расскажут, как там что происходит». По поводу себя думала, что мне незачем туда идти — один ребенок-то уже есть.
Считала, что это нужно для мужа, а мне просто будет любопытно поприсутствовать: приятно же потусоваться в компании себе подобных, да и освежить в памяти все не мешало бы. Но на самом деле оказалось, что я поступила очень правильно. Если бы не побывала на курсах, то прежде всего ничего не ведала бы о «мягких» родах в роддоме. А оказалось, что сейчас в Москве в нескольких родильных домах существуют специальные палаты, где можно рожать практически по-домашнему: не в зале со стенами в белом кафеле, где куча народу, яркий свет, шум и суета, а в тишине, в полумраке, в уютной комнате, с большой кроватью и ванной… А во-вторых, я узнала много интересного не только о том, что происходит с женщиной во время родов, но, главное, о том, что происходит в этот период с ее ребенком.
И эта информация оказалась для меня просто фундаментальной, потому что, когда смотришь на роды глазами ребенка, когда осознаешь, через какие муки проходит он, свои собственные ощущения отходят на второй план. И себя уже не так жалко... Что интересно, на курсах нас в группе было 12 девочек, и практически все приходили с мужьями. Мы собирались к шести вечера, а будущие папочки подтягивались к восьми — уставшие после работы, вообще никакие. Некоторые засыпали прямо там, на плечиках у своих жен. Очень приятно было за этим наблюдать, ведь это означало, что люди стали гораздо ответственнее подходить к появлению на свет своих детей. Мне лично очень нравится, что мужчины начали понимать: если они сделали ребенка вместе с женщиной, значит, вместе и должны его встречать...
Для нас с Валерой действительно было важно его присутствие во время моих родов. Мне хотелось, чтобы он осознал, ощутил всю значимость происходящего. Но ему я сказала: «Если все-таки в последний момент передумаешь, не решишься и захочешь остаться дома, я пойму тебя, не обижусь». Я же отдаю себе отчет в том, что для мужчины это слишком серьезное испытание. Не каждый внутренне готов, не каждому это вообще нужно. Но Валера пошел с нами… И конечно же тот факт, что во время такого события я не осталась одна, а была с любимым и любящим человеком, дорогого стоит.
— Многие считают, что роды слишком уж интимный процесс, не случайно же испокон веков женщины справлялись самостоятельно, без присутствия мужей.
— Но ведь мужчине совсем не обязательно стоять, что называется, «у ворот» и наблюдать весь процесс целиком. Откровенно говоря, в определенный момент у меня уже отпала надобность в присутствии мужа. Вот многие мои подружки, которые тоже рожали вместе с мужьями, рассказывали: «Если бы не он, вообще не представляю, что делала бы! Он меня так поддерживал, массировал, помогал во время схваток, носил на руках, утешал, заваривал мне травяной чай…» А для меня было важно, чтобы какое-то время Валера просто был рядом. Но в помощи я не испытывала потребности. Ни его участие непосредственно в процессе мне не требовалось, ни чье-нибудь вообще. Не понимаю женщин, которые говорят: «Роды — это ужасно!» Мне их так жалко. У них просто не было правильной информации, не попались им люди, которые помогли бы пройти через это таинство совершенно с другим настроением.
Да у меня самой с первым ребенком все было немножко по-другому, хотя рожала я тоже у прекрасного врача. Но психологически была совершенно не готова к родам. И в самый ключевой момент потерялась, растерялась, чем очень мешала малышу… В общем, те роды были не совсем осознанные. И грудное вскармливание с Лукой мне далось очень трудно. А вот с Марфой вообще никаких проблем не было (смеясь) — молоко лилось рекой. До года кормила.
— Решение родить второго ребенка — отважный шаг для теле- и радиоведущей. Коллеги-то не дремлют. Не опасались выпасть из обоймы?
— С какой-то работой мне действительно пришлось расстаться насовсем. Например, на телеканале «Звезда», где я официально числюсь в штате, зависла сейчас в длительном декрете.
Честно говоря, не потому, что не могу работать, а просто не стало там для меня работы, хотя я с удовольствием продолжила бы свою деятельность на этом канале. Но там поменялся формат, и мне кажется, что в новом я уже не очень нужна. А вот на «Маяке», где я востребована и любима, как коллегами своими, так и слушателями, была уверена в том, что меня будут ждать... Что же касается программы «Девчата» на канале «Россия», то там я своей беременностью никого не удивила. Дело в том, что меня туда взяли, когда я уже была в положении, и продюсер знал об этом. Разумеется, сначала у него было некое волнение: «Как же быть? А ты надолго выпадешь из процесса?..» — «Нет, ненадолго». Слава Богу, все девочки у нас яркие и талантливые, к тому же как раз в этот момент к нам присоединилась Оля Шелест, так что мой уход остался практически незамеченным.
Ну уж во всяком случае, совершенно не драматичным для проекта. А для меня все получилось наоборот: мне было очень тяжело не уйти с программы, а вернуться, влиться в нее. Там же надо быть искрометной, яркой, находчивой, остроумной. А у меня в голове абсолютный вакуум — недосып тотальный, да еще молоко приливает... Конечно, архитрудно было держать себя в руках, сверкать и блистать так, как надо, и так, как это у меня получалось до родов. В какие-то моменты я просто зависала. Сидела сиднем, и башка не работала вообще. Ни сама пошутить не могла, ни отреагировать нормально на шутку коллег. И еще мешало идиотское чувство раздвоения. Дурацкое ощущение: я и не там, и не тут. В том смысле, что и работе не могу отдаться на сто процентов, чтобы выполнять ее так, как умею и хочу, и в то же время со своим ребенком не имею возможности побыть.
Очень неприятное состояние собственной никчемности по всем направлениям. Конечно, стоило посидеть полгодика с дочкой, но этого я не могла себе позволить. К тому времени мы с Валеркой взяли ипотеку, купили квартиру и затеяли в ней ремонт, и мне надо было зарабатывать деньги. Хотя ни психологически, ни гормонально к работе я еще не была готова. По правде, мне вообще было не до нее. Тем не менее работать начала, когда Марфе исполнилось полтора месяца. Два раза съездила с ней на съемки, причем не одна — с няней, но этого оказалось достаточно, чтобы понять: нет, это никуда не годится. Нельзя так мучить ребенка. А как быть? Выход один — цедиться. (Улыбаясь.) Вот и провела год в обнимку с молокоотсосом. С ним уж точно общалась чаще, чем с Марфой.
Зато дочка оставалась на грудном вскармливании!..
Когда Марфушке было пять месяцев, я первый раз поехала в командировку. Разработала для поездок целую систему: купила сумку-холодильник на четыре литровые пивные банки, пакетики для хранения сцеженного молока, молокоотсос, работающий на батарейках, благодаря чему цедиться можно было в любом месте: в гримерной концертного зала, в туалете самолета, в укромном уголке радиостудии, — что я с успехом и делала. Еще купила два маленьких аккумулятора холода, и везде, в любой гостинице или учреждении, куда приезжала, первым делом спрашивала: «Где у вас морозилка?» И закидывала туда эти аккумуляторы. А в мини-барах или холодильниках в гостиничных номерах хранила сцеженное молоко — там оно не замораживалось, но оставалось охлажденным.
В таком виде его можно хранить 24 часа. Все мои работодатели к этому относились достаточно снисходительно. Спрашиваю на каком-нибудь корпоративном мероприятии: «У меня сейчас большой перерыв между выступлениями артистов?» — «Минут сорок». — «Ну, тогда я пошла цедиться». — «Давай беги!» (Смеясь.) Отлично: вечернее платье, макияж, каблуки, молокоотсос под мышкой и — вперед… Но это все ерунда. Самое сложное было попасть с этим молоком в самолет — у меня же в ручной клади больше литра жидкости в пакетиках, а это запрещено правилами перелетов. Так что на таможне приходилось туго — всякий раз объясняла, что это грудное молоко, что оно жизненно необходимо, как донорская кровь, и что если я сдам его в багаж, оно может разлиться, а это недопустимо, поскольку его очень ждет маленькая девочка.
Но каждый раз возникали проблемы. Приходилось решать. То буквально зверски схлестываться с сотрудниками таможни — ругаться, спорить, убеждать. То удавалось договориться, чтобы меня провели через VIP-зону. А один раз был случай, когда таможенник сказал: «Ой, а у меня дочка тоже сейчас кормит. Ладно, проходи...» Сейчас я вообще не очень понимаю, как меня на такое хватало, ведь параллельно со всем этим надо же было еще и работать — проводить мероприятия, сниматься в телепередачах, вести радиоэфиры. На радио вообще был прикол. За время эфира у меня было сначала по три, а позже по два сцеживания. Приурочивала я их к моменту новостного выпуска и песни. В общей сложности пауза где-то 10—12 минут. И я устроила себе в уголочке закуток со стульчиком, тумбочкой и стаканом воды на ней.
Люди, приходившие в студию, недоумевали: «Что это за странный звук у вас здесь?» А у меня там — дрынь, дрынь, дрынь — молоко брызгает в бутылочку… Если не успевала вернуться в эфир, мой партнер Володя Аверин — он уже со мной ко всему привык — начинал работать сам. А я пока доделывала свои дела, упаковывала пожитки, после чего возвращалась обратно и как ни в чем не бывало вливалась в эфир. Правда, слушатели все равно просекли, что я периодически исчезаю. Писали эсэмэски: «Ларсен, ты где пропадаешь? Закурила, что ли? На перекур мотаешься?» Очень забавно было… Главный вывод из всего этого состоит в том, что я в очередной раз поняла: в жизни нет ничего невозможного.
— А Валерий как справлялся с грузом отцовства?
— Сначала сложно. Ему было труднее, чем мне. (Со смехом.) В нашей семье послеродовая депрессия была не у мамы, а у папы. На первые месяца полтора-два он вообще ушел в какой-то угар. Во-первых, у него в этот период была очень интенсивная работа, и он приезжал к нам — а мы жили за городом — всего пару раз в неделю. И все время был какой-то абсолютно невсебешный. Конечно, все друзья кинулись к нему отмечать отцовство, и он никак не мог выйти из этого процесса отмечания. А приезжая к нам, был просто в шоке — совсем не понимал, как ему вписаться в эту новую систему нашего бытия, потому что, повторюсь, мы-то уже как-то притерлись за городом, а он вынужден был жить в Москве. Да, он видел: вот ребенок, вот жена, вот семья; сознавал, что надо как-то собраться, что-то сделать, но при этом подойти к дочке, взять ее на руки не решался.
Хотя в роддоме брал и возился с ней. Но тут его переклинило. Я так подозреваю, что, возможно, он проживал период какого-то прощания с детством. Да, пусть есть любимая семья, но все-таки сам еще молодой, веселый, все пути открыты, хочется успеть потусить, поразвлечься, насладиться свободой, а тут вдруг раз — и ты уже отец двоих детей. И вот перед тобой эта девочка — маленькая, беззащитная, орущая, очень в тебе нуждающаяся, и ты в растерянности: тебе и страшно за нее, и не знаешь, как ее защитить, что с ней вообще делать... В какой-то момент я сказала: «Знаешь, Валер, а ведь ты пропускаешь очень интересные вещи: ее первую улыбку, первые гуления, не видишь, как она просыпается и разглядывает все вокруг… Может, все-таки переедешь жить к нам, за город?» И он, бедный, переехал. И приходилось ему вставать в пять-шесть утра, чтобы вовремя попасть на работу.
Наблюдая за этим, я вся испереживалась и наконец сказала: «Мне тебя очень жалко, понимаю, как тяжело подниматься в такую рань. Ладно уж, не приезжай к нам». Но он ответил: «Нет, ты была права, чего-то я действительно загнался не туда. Но теперь я успокоился, отпустило меня…» Так и не знаю толком, что у него было тогда в голове и на душе — не стал он этим со мной делиться. А я с расспросами не приставала. Знаю только точно, что это не был поход налево. Наверное, Валера просто искал себя в своей новой роли. И я не обижалась. У меня самой точно так же было с Лукой. Ожидая его появления на свет, я готовилась к родам и только потом уяснила, что готовиться надо было к тому, что начнется после родов. Потому что роды заканчиваются, а все самое главное начинается после них… Почему-то большинству женщин кажется, что, когда они рожают ребенка, только у них жизнь меняется, а у мужчин все остается по-прежнему — дескать, чего им париться, они ж не рожали.
Но это не так. У мужчин, может, даже больше происходит перемен...
— Неужели и раздражения не было на мужа за его первоначальную нерасторопность?
— Нет. Некогда мне было раздражаться, потому что я крутилась с двумя детьми как белка в колесе, несмотря даже на то, что рядом со мной больше двух месяцев была Валерина мама, а потом пришла из отпуска няня. И моя мама, хотя работала, тоже приезжала к нам помогать… У меня действительно не было никаких обид. Потому что я очень хорошо понимала, что испытывает мой муж. На человека навалился груз новой ответственности, отчего ему стало страшновато, да плюс с прежней беззаботной жизнью прощаться не хочется.
А на понимание того, что эта новая жизнь гораздо интереснее и увлекательнее прежней, должно уйти какое-то время. Хотя многие считают, что, как только на свет появляется ребенок, собственная личная жизнь заканчивается. Но на самом-то деле она только начинается. Однако до осмысления этой простой истины надо дойти… Конечно, первые месяцы после рождения ребенка для родителей физически очень непростые: отсутствие сна, куча бытовых и медицинских проблем, для мамочек — запрет есть то, что она любит... Хотя нам жаловаться стыдно. Вот нашим мамам и бабушкам действительно было трудно: без стиральных машин, а самое главное — даже без подгузников Pampers. Как они жили с этими пеленками, я искренне не понимаю!
Зато после того, как Валера включился в процесс, он стал изумительным папой.
Мама моя говорит: «Я вообще таких мужиков не знаю, которые могут целый день провести с грудным ребенком — и покормить его, и помыть, и подмыть, и погулять, и искупать…» А Валерка может все. Я ведь и с Лукой, когда тот был маленький, запросто могла на сутки-двое оставить их вдвоем и быть уверенной в том, что все будет в порядке — режим соблюден, мой сын помыт, накормлен, развлечен и выгулян. То же самое и сейчас. Валера не поленится и раз десять на день позвонит няне, чтобы в подробностях расспросить, какой консистенции должна быть каша, как долго парить котлетки, сколько времени варить кисель… Все разузнает, а потом сам приготовит. Он самый прекрасный папа… Вообще, одним из ключевых этапов нашего с Валеркой общения для меня был тот, когда я увидела, как он общается с моим сыном: как играет, как опекает его, как к нему тянется Лука.
Понятно, что все мальчики тянутся к мужчинам, но не от всех мужчин они получают ответную реакцию. А вот про Валеру я поняла: с этим мужчиной я готова связать свою жизнь.
— В прошлом интервью в «7Д» вы говорили о том, что Валерий планировал усыновить Луку.
— К сожалению, пока Лука был в несознательном возрасте и не знал еще своего полного имени, мы не успели этого сделать — чисто технически не хватило времени на сбор всех документов. А теперь сын уже знает, что зовут его Лука Захарович Романенко — так, как он обозначен в свидетельстве о рождении. Но пока он не отдает себе отчет в том, что Захар — это имя его отца, а Романенко — моя реальная фамилия, которую я ношу с рождения.
Лука четко знает, что его папа — Валера, и ему надо как-то обосновать, в связи с чем мы намерены поменять его отчество. Но пока я не нашла той формы, в которой должна объяснить это шестилетнему ребенку. Ведь тогда надо рассказать о том, что у него другой биологический отец. А я считаю, что пока он до этой темы не дорос. Но позже мы с ним обязательно об этом поговорим и вместе все решим. Для Луки вопрос близких людей, семьи и родства очень важен. Он постоянно выясняет все родственные связи, расспрашивает, кто кому кем приходится: кто чья тетя, кто кому бабушка, кто у кого крестный. У него какая-то невероятная потребность определить, как он соотносится со всеми родственниками, которые появляются на его горизонте, даже самыми дальними.
— А как он воспринял появление новой близкой родственницы — сестренки?
— У него был стресс.
Первые несколько месяцев с ним особенно было сложно. Он стал капризным, непослушным, немножко даже агрессивным, особенно шаловливым. Постоянно повторял: «Я тоже маленький». В общем, тот факт, что ему достается меньше любви и внимания, на какое-то время выбил сына из колеи. А понять, что мы его любим так же, как прежде, просто наше время и любовь стали делиться на двоих, он не мог. Да у него и сейчас остаточные проявления ревности к сестре сохранились. Допустим, играет с Марфой, но стоит только сказать: «Ах ты моя хорошая!» — Лука тут же насупливается: «А я что, нехороший?» Но, слава Богу, к ней лично у него нет претензий. Все недовольство адресовано только нам, взрослым. И мы стараемся моделировать отношения мягко, чтобы Лука ни в коем случае не чувствовал себя ущемленным.
Никогда не «лечим» его фразами типа «ты старший брат, а значит, должен любить сестру, заботиться о ней», или «принеси мне пустышку, утри ей нос…» Когда Марфа еще лежала в коляске, Лука подходил, подолгу смотрел на нее и говорил: «Смотрите, какая у нас девочка-припевочка!» Очень гордился ею. А вот каких-то нежностей по отношению к сестре у него не было и нет. Никаких проявлений умиления или желания ее тетешкать не возникает. По-моему, это нормально — он мальчик, и я удивилась бы, если бы было наоборот. А Марфа души в брате не чает. Просто светится, когда его видит, прыгает от счастья. Лука для нее самый главный человек на свете, она ходит за ним как хвостик — старается все повторять: если он побежал и завизжал, она тоже побежала и завизжала, если он плюхнулся на кровать, она немедленно сделала то же самое.
Обожает играть в его игрушки, что его тоже иногда сердит. Но чем старше Марфа становится, тем больше у них какого-то взаимодействия. Уже шалят вдвоем — подушками бьются…
— Таня, а ваш с Валерием брак только светский или он освящен Церковью?
— Конечно же мы венчались. Мы оба православные и хотим всегда быть вместе — не только на земле, но и после жизни. И когда мне говорили: «Вы что, с ума сошли, зачем венчались? Это же кабала на всю жизнь. Если что — замучаешься потом расторгать брак!» — я отвечала: «Это вы с ума сошли». А как еще-то отвечать на такое?! Зачем же тогда объединяться в семью, если не на всю жизнь? Мне непонятно, как можно иначе. По-моему, наоборот, брак, освященный в Церкви, — это защита, щит, это Божий присмотр за нами.
Это залог семейного благополучия, а вовсе не какие-то путы навеки, из которых не выкарабкаться. Поэтому для нас с Валерой необходимость венчаться была очевидна, даже вопрос не стоял. Кстати, к регистрации в загсе мы отнеслись достаточно легкомысленно, как к формальному мероприятию — просто зашли и поставили свои подписи, после чего посидели в гостях у моей бабушки. А вот венчаться хотели красиво — с платьем, с фатой, с приглашением всех друзей и родственников. Поэтому между свадьбой и венчанием у нас прошел почти год, так как к такому событию мы тщательно готовились.
— Представляется, что сейчас у вас абсолютно благополучная жизнь — кроме общеизвестных проблем, связанных с воспитанием детей, никаких ни сучков, ни задоринок, ни трудностей, ни проблем нет…
— А по-моему, благополучие любой ситуации в первую очередь определяется собственным отношением к ней.
Мой прежний, очень непростой, жизненный период научил меня принимать с радостью все, что мне дается, и быть за это благодарной. Безусловно, в моей теперешней жизни есть что-то, что напрягает. Допустим, мечтаю о загородном доме, но не могу себе этого вообще никак позволить. Или — ну нет у меня денег на покупку квартиры без ипотеки, хоть ты тресни! И чтобы ремонт в ней начать, пришлось затянуть нам пояски ох как туго. Короче, когда я была беременна Марфой, у нас с материальной точки зрения были крайне тяжелые времена… А кроме того, я страдаю от некоторой невостребованности меня в серьезной тележурналистике. Хотелось бы делать в профессии гораздо больше, и не только в той сфере, которой занималась раньше.
Я давно выросла из коротких эмтивишных штанишек шоубиза, в которых проходила столько лет. Но другого применения себе пока не вижу. «Девчата» — конечно, классно, но это не только моя передача, а я хочу собственную, авторскую программу. Но отдаю себе отчет: совсем не факт, что такое вообще когда-нибудь у меня будет. Никто особо не ждет меня с распростертыми объятиями на больших каналах… И что станет завтра с моими доходами, не знаю. Но все это не важно. Важно то, что сегодня все мы живы и здоровы — вот это самое главное.
— Когда происходят какие-то ломки на работе или в финансовой сфере, люди, как правило, погружаются в депрессию. А вам свойственно это состояние?
— В свое время я через такое прошла, а теперь вообще этого не понимаю.
Могу, конечно, похандрить, поныть, повредничать, «покусать» Валеру. Могу пострадать и даже всплакнуть, но это все минутные состояния, проходящие… Мне кажется, что любой человек, которому довелось пережить потерю чего-то очень важного в жизни, или близкого человека, или — как мне — самому побывать на грани жизни и смерти, прекрасно понимает, что ничего, кроме жизни, ценности не имеет. Ничто больше не стоит того, чтобы страдать. И я просто не вижу смысла тратить эмоции и свое время на погружение в неконструктивное состояние. Как говорит мой тренер, мой прекрасный гуру по гимнастике: «Проблем нет, есть задачи». И мне такой подход очень близок. Ко всем жизненным ситуациям. Потому что проблемы — это тупик, это состояние апатии и бездействия.
А задачи — это то, что хотя и напрягает, но заставляет действовать. Это движение, активное преодоление чего-то. И, главное, у задач всегда есть какое-то решение. А значит, его можно найти… И поскольку я вооружена пониманием этого, на душе у меня — мир, а в семье — лад. И когда размышляю, о чем мне попросить Господа Бога, то прихожу только к одному выводу: пусть все остается так, как сейчас, ничего большего мне не нужно. Лишь бы не потерять то, что есть.
