«Главное в женщине — не природная красота, а внутренний мир. Гармония важнее, чем внешность. Но мне повезло: самая красивая в мире девушка — моя жена», — говорит исполнитель главной роли в фильме «Нюрнберг» Сергей Кемпо.
— Сергей, вам можно в хорошем смысле слова позавидовать: у вас такой активный график, что мы с трудом нашли время на интервью.
— Так и есть. Я сейчас каждый день репетирую новый спектакль «Мастер и Маргарита». Однажды я уже был утвержден на роль Ивана Бездомного в этом же произведении у Николая Лебедева, но проект не состоялся. А сейчас, так сложилось, я играю уже Мастера, тем самым закрывая гештальт. Мне эта история близка и дорога.
— А что для вас дорого в жизни, а не на театральной сцене и не в кино?
— Знаете, примитивную скажу вещь. Мне важно, чтобы близкие были здоровы, не нервничали, чтобы все у них было хорошо. Главное — это семья и ее благополучие. Я молодой папа, дочке всего-то год и четыре месяца. После рождения ребенка совершенно по-другому воспринимаешь мир и оцениваешь, что такое хорошо и что такое плохо. Моя жена — тоже актриса, Анна Воркуева, она служит в Театре имени Ермоловой. Нашу дочку зовут Даная.
— Почему вы выбрали такое необычное имя?
— Это произошло спонтанно. Я смотрел на свою рыжеволосую жену и представил себе картину Густава Климта, которая воспроизводит древнегреческий сюжет о царевне, заточенной отцом в подземелье. Ее звали Даная. Так мы и выбрали имя. Жена была не против.
— Кто у вас главный в семье?
— Главная — Даная. Все крутится вокруг нее: и папа, и мама, и весь мир. Она нас всех строит и при этом растет в любви — по-моему, это самое главное. Мы равномерно делим и отцовство, и материнство, лишь бы ей было хорошо.
— Чем Даная увлекается?
— Тем, чем мы ее увлекли. Она рисует на всем подряд. И на обоях, и на зеркалах, и даже на собаке. У нас живет маленький джек-рассел. Они очень дружны. Еще кошки есть, но они пока съехали к моему брату, пусть там поживут. Это связано с их прививками.
— Да у вас и дома целая театральная труппа! Скажите, а вам в целом более комфортно сниматься в кино или служить в театре? Не секрет, что в театре, например, меньше заработок.
— Везде по-разному. В каких-то театрах платят больше, в каких-то меньше. Это целая структура. Сейчас я очень доволен, репетирую в Театре Наций, я там выпустил премьеру «Кабаре» — это спектакль Евгения Писарева. После этого Евгений Витальевич Миронов дал мне возможность сыграть в «Мастере и Маргарите», и я абсолютно доволен и работой, и качеством ролей, и зарплатой. Скажем так — не нуждаюсь.
— В это же время вы готовитесь к премьере фильма «Нюрнберг». Расскажите о том, чем для вас уникален этот проект?
— Патриотическое кино про Великую Отечественную войну для любого актера — это двойная, даже тройная ответственность. Про войну сняты тысячи фильмов, и что-то новое сделать непросто, но мы постарались. Вместе с режиссером Николаем Лебедевым поставили общую цель: найти в одной из многочисленных военных историй что-то новое, человечное. Вспомните, были великие артисты Никулин, Папанов, Смоктуновский, могу многих перечислить, все они прошли войну. А зрителю сложно даже представить, что они воевали. Почему-то я не могу нарисовать в голове такую картину, чтобы они держали в руках оружие и кого-то убивали. У меня даже в мыслях этого нет, они для меня такие светлые, позитивные люди. И как-то мы решили найти именно вот такого, как они, светлого героя. Человека со своими слабостями, страхами, болью и комплексами. Мне кажется, у нас все получилось. Было довольно сложно найти необходимые полутона, но мы очень постарались.
— Николая Лебедева называют одним из самых глубоких современных режиссеров. Вы с ним оказываетесь на площадке не в первый раз. Как вы познакомились?
— На проекте «Легенда № 17», я там играл хоккеиста Зимина, это была совсем маленькая роль, эпизодическая. Потом уже был «Экипаж» — я играл бортпроводника Андрея. Дальше должен был случиться фильм по «Мастеру и Маргарите», но не получилось. А потом был «Нюрнберг». Вот так поступательно я добирался до этой главной роли. Звучит очень просто, но так оно и есть: Николай Лебедев — абсолютно мой режиссер. Он такой, что ли, полководец. Вот он идет вперед, и за ним все. И он ни на секунду не расслабляется. Не будь его, «Нюрнберг» бы не сложился.
— Где вы снимали?
— В России и в Европе, в том числе в Чехии. Это было выгодно потому, что можно было строить декорации, а можно было снимать на территории местного сохранившегося с военных времен завода, где и создавать-то ничего не надо. Это очень популярное место для съемок. Дней 13 мы работаем, а на 14-й въезжает, например, немецкая группа, все строго по графику.
— Если говорить о западных коллегах: есть ли у вас, например, амбиции получить «Оскар»?
— Лет в двадцать пять я бы хотел, сейчас нет. (Сергею — 38. — Прим. ред.) Теперь я к этому совершенно равнодушен. Мир поменялся, мировоззрение поменялось, и отношение к себе, к профессии и вообще ко всему происходящему. Ну есть этот «Оскар», и хорошо. Намного ценнее для меня, что есть интересная работа, роль, как в «Нюрнберге», такой режиссер, такая группа. Знаете, я приходил каждый день на площадку и понимал, что я счастливый человек, мне повезло. И это самое дорогое, никакой «Оскар» этого не заменит. У каждого своя психология, кому-то действительно важно получить статуэтку, мне — нет. Раньше был юношеский максимализм, неопытность, какая-то дурость. Сейчас все прошло.
— Насчет юношеского максимализма: какие у вас остались воспоминания о студенческих годах?
— Я учился в ГИТИСе, мастерская Бориса Афанасьевича Морозова, актерский факультет. Однокурсники были моей семьей. Что мы только не пережили: пот, слезы, кровь. Много шишек набили! Но для того это и было нужно, чтобы теперь, с высоты возраста и опыта, извлечь из этого какие-то уроки. Возвращаться в то время сейчас у меня желания нет. Все, что было, пусть там и останется.
— Говоря о перемещениях во времени: вам довелось сыграть Дориана Грея. Незабываемые ощущения?
— Для меня это было очень неожиданно. Когда я шел в Театр Ермоловой, меня Олег Евгеньевич Меньшиков послал ввестись в спектакль «Игроки» на маленькую роль Гаврюшки, лакея Гавриила. И как-то получилось, что я репетировал Гаврюшку, и там нужен был второй состав. Я пришел, почитал, и вдруг меня взяли во второй состав на Дориана Грея. Как говорится, тот самый счастливый случай. Эту роль я называю своим вторым институтом, после нее я заново начал познавать профессию. Я играл с самим Меньшиковым — это уже удача, отдельная школа. Я, как ребенок, как обезьяна даже, схватывал у него все, пытался что-то по-хорошему украсть. Но на премьере я эту роль провалил...
— Кто это определил?
— Критики, комментаторы. Да я и сам все понимал. Я увидел запись спектакля и понял, что на сцене все не так. Знаете, когда смотришь на себя и не узнаешь: мол, это не я! И меня просто охватил ужас. Я пришел к Олегу Евгеньевичу и сказал о том, что сыграл ужасно. И даже заявил: давайте я откажусь от роли. Он ответил: а где ты был раньше? Я говорю: ну, я полностью доверился режиссеру и не слушал свою интуицию… А дальше мы все лето после отпуска репетировали с Меньшиковым, он помог мне исправить эту роль, дал второй шанс. И я наконец-то начал получать удовольствие и видеть результат.
— С тех пор как все стало получаться, приносит ли вам удовольствие ваша популярность?
— К популярности отношусь так: она позволяет открывать новые двери, ведь бывает тяжело пробиться куда-то.
— Двери куда?
— Туда, где можно осуществить свои мечты. У меня, допустим, есть свои проекты, сценарии, свои предложения для театра, кино. Но мы же все понимаем: когда ты никто и звать тебя никак, то очень тяжело, ты натыкаешься на неприступные стены. Если некая популярность появится после выхода «Нюрнберга» и она поможет мне пробить эти стены и реализовать свои мечты, это будет здорово.
— Сергей, а вам в профессии мешает или помогает то, что вы красивый мужчина?
— Ничего себе вопрос! При всем при том, что я актер и вроде бы профессия публичная, я не думаю о внешности. Да и, честно говоря, не считаю себя красивым. Я сейчас не напрашиваюсь на комплименты, ни в коем случае, и не кокетничаю. Вот тот же Николай Лебедев считает, что у меня специфическое лицо и необычная внешность. Я все про себя знаю: эта сторона рабочая, эта нерабочая. Но это понимание пришло со временем. Не знаю, о женской красоте я еще могу рассуждать, а о мужской — вряд ли. А уж тем более о своей. (Смеется.)
— Хорошо, давайте о женской. Кто для вас является настоящей красавицей?
— Моя жена конечно же! А вообще, красота — это совокупность какого-то душевного мира и гармонии, а уже потом — внешность. Прежде всего цепляет внутренний мир, и не важно, говорим мы о мужчине или о женщине. Главное, чтобы человек был светлым.
