Павел Лунгин: «Брать псевдонимы бессмысленно»

Известный режиссер начинал со сценариев, которые «писал вполноги», и чувствовал себя своим в Париже.
Варвара Богданова
|
02 Ноября 2009
Фото: Андрей Эрштрем

«Французский продюсер говорил мне: «Ты — советский режиссер, а значит, должен быть бедным». А я думал: «Что ж ты-то такой миллионер, а я почему-то должен быть бедным?» Я ведь уже чувствовал себя в Париже своим, и вокруг было столько соблазнов...» — вспоминает режиссер Павел Лунгин.

— Павел Семенович, известно, что после большого успеха вашего первого фильма «Такси-блюз» — в Канне картина получила приз за лучшую режиссуру — вы долгое время жили во Франции.

«Мамонов — это своего рода мой золотой запас».Во время работы над фильмом «Такси-блюз». 1990 г.
«Мамонов — это своего рода мой золотой запас».Во время работы над фильмом «Такси-блюз». 1990 г.
Фото: РИА «НОВОСТИ»

А почему вернулись?

— Да, после показа «Такси-блюз» во Франции у меня началась бешеная популярность. Но я не уезжал из России навсегда, 15 лет жил скорее между Парижем и Москвой. Во Франции мне давали деньги, на которые я снимал кино здесь. Так появились и «Луна-парк», и «Олигарх», и «Свадьба»... Другой возможности работать в то время у меня не было, а когда все изменилось — вернулся. Моя семья — жена Лена, наш сын Ваня, они жили во Франции. Парижская мэрия помогла нам снять жилье на первое время — небольшую такую «полусоциальную» квартиру, за которую мы частично доплачивали. Ваня пошел во французскую школу и чуть не сошел с ума, бедный мальчик.

«Когда закончились съемки, мы строили планы на совместную работу, неожиданно Олег узнал, что болен».Фильм «Царь», рабочий момент
«Когда закончились съемки, мы строили планы на совместную работу, неожиданно Олег узнал, что болен».Фильм «Царь», рабочий момент
Фото: Итар-Тасс

Мы, взрослые, отправив его туда, оказались дико легкомысленными людьми. Он ведь не знал ни слова по-французски, а 12 лет уже не тот возраст, когда ребенок легко адаптируется. Ну ничего, язык он вскоре выучил, познакомился с местными чегеварами и стал немножко анархистом — ему многое не нравилось в жизни буржуазной Франции. Такой юношеский максимализм. (Смеется.) А для меня тогда все двери были открыты, киногруппу приняла у себя министр культуры страны, меня узнавали на улицах. Помню, из кафе, где я только что сидел, вслед за мной выскочил официант с заставленным бутылками подносом и спросил: «Вы Павел Лунгин? Дайте автограф». Я расписался на каком-то чеке. И на волне этого успеха мой продюсер Марин Кармиц предложил мне заключить контракт на три фильма. А я не воспользовался шансом — мы не смогли договориться.

Его не устроил мой следующий сценарий — «Луна-парк», возможно, он оказался недостаточно прописанным, выверенным… А меня не устроило, как Кармиц собирался мне платить. Он говорил: «Не думай о деньгах. Не теряй индивидуальность советского режиссера — ты должен быть бедным». И по-своему был прав: чтобы получить, надо сначала отдать. Но я думал: «Что ж ты-то такой миллионер, а я почему-то должен быть бедным?» По-французски да и по-английски я говорю свободно, легко вписался в эту среду, чувствовал себя там своим… И вокруг было столько соблазнов, а денег не было. Короче говоря, я решил действовать своим умом, и ума оказалось не так много. Думаю, что совершил ошибку. К слову, режиссер, который заключил такой контракт с этим продюсером, Кшиштоф Кесьлевский, снял свой знаменитый цикл «Три цвета: синий, белый, красный».

Но у меня во Франции до сих пор очень хорошая репутация, я еще и сейчас мог бы там поработать.

— А как жена восприняла ваше решение покинуть спокойную, благополучную Францию и вернуться в Россию?

— Очень спокойно восприняла. Дело в том, что Лена живет моими проблемами, вообще целиком и полностью предана мне, нашей семье. Я понимаю, как мне повезло, потому что рядом со мной женщина очень добрая, сильная и чистая. Ведь не сразу же я стал знаменитым режиссером. (Смеется.) Пришлось пережить и трудные времена, а мы с Леной очень давно вместе. Когда познакомились, мне было 24 года, ей — 17. Лена — младшая сестра моей приятельницы, и мы часто встречались в общих компаниях. Как-то так получилось, что вскоре стали жить вместе.

В картине «Остров» Дмитрий Дюжев сыграл одну из своих лучших и противоречивых ролей. 2006 г.
В картине «Остров» Дмитрий Дюжев сыграл одну из своих лучших и противоречивых ролей. 2006 г.
Фото: Фото предоставлено компанией-кинопрокатчиком «Каропрокат»

Расписываться не торопились, нас устраивали такие отношения взрослых людей. Какое-то время жили вместе с моими родителями, и они очень полюбили Лену. Потом снимали квартиру. Потом возник Париж. Сейчас мы опять здесь, в доме, построенном моим дедом-архитектором Львом Лунгиным, в квартире, которую наша семья занимает с 26-го года. Наш сын Ваня тоже вернулся в Москву, он стал замечательным художником. У меня есть еще и старший сын от первого брака — Саша, талантливый сценарист. Все мы общаемся, дружим. Жена часто приносила мне удачу. Это ее я должен благодарить за то, что мой сценарий «Такси-блюз» попал в руки французского продюсера. В конце 80-х годов Лена занималась организацией художественных выставок и привела к нам домой какого-то дядьку, который здесь, в Москве, интересовался живописью, покупал картины.

«Мой сын Ваня — замечательный художник. У него много интересных работ. Мне нравятся его «арт-раскладушки», которые украшают стены нашей квартиры»
«Мой сын Ваня — замечательный художник. У него много интересных работ. Мне нравятся его «арт-раскладушки», которые украшают стены нашей квартиры»
Фото: Андрей Эрштрем

Тогда я понятия не имел, что он — знаменитый, очень уважаемый в киномире человек. Вообще плохо разбирался, кто такой продюсер. Сидя за столом, выпивая, мы разговорились, и я рассказал о своем сценарии. Он выслушал, сказал: «Интересно» — и уехал. Прошло полгода. Я думать забыл об этой встрече. И тут вдруг, как в сказке, раздается звонок из Парижа от этого самого продюсера. По приглашению друзей я сумел довольно быстро выехать во Францию и встретиться с ним. Он сказал: «Меня этот проект интересует только в том случае, если фильм снимете вы». Его не смущало, что до этого я не снимал кино и что у меня вообще нет режиссерского образования. Ну все и закрутилось, началась моя реальная жизнь… Знаете, многие говорят «лихие 90-е», а я очень люблю это время. Безусловно, оно было грубое, но вместе с тем несло в себе потрясающее чувство свободы.

«Мы опять живем в Москве, в доме, построенном моим дедом-архитектором, в квартире, которую наша семья занимала с 26-го года»
«Мы опять живем в Москве, в доме, построенном моим дедом-архитектором, в квартире, которую наша семья занимала с 26-го года»
Фото: Андрей Эрштрем

Очень легко работалось. Оператором у меня был совсем молодой Денис Евстигнеев, да и вообще собралась хорошая команда. Мы нашли огромную коммунальную квартиру на Солянке, в доме, где всех жильцов уже выселили. В двух комнатах расположился наш офис, в остальных снимали. Я и в своей квартире снимал Лену Сафонову с Петей Мамоновым. Кое-кого из героев одевал в собственную одежду. Это кино вырастало из моей жизни, из нашей дружбы. Может, поэтому получилась по-настоящему личностная история.

— Павел Семенович, вы выросли в удивительной семье. Ваш отец, Семен Львович, был автором сценариев заметных фильмов: «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен» и «Агония» Элема Климова, «Внимание, черепаха!» Ролана Быкова, «Жил певчий дрозд» Отара Иоселиани.

Мама, Лилианна Зиновьевна, замечательный переводчик, подаривший нам сказочных героев Астрид Линдгрен, а также произведения серьезных европейских авторов. Недавно по телевидению прошел документальный фильм-монолог «Подстрочник» с ее участием…

— Этот фильм снимали в 97-м, за год до маминой смерти, а отца не стало в 96-м. Они, естественно, очень волновались за меня, поскольку я долго не мог определиться в жизни, не показывая виду, что переживают. Вообще-то я не должен был становиться режиссером. Когда встал вопрос выбора будущей профессии, родители уговорили меня не связываться с искусством. В результате я окончил отделение структурной и прикладной лингвистики на филфаке МГУ. Учился легко, но единственное полезное знание, которое вынес после окончания учебы, состояло в том, что это абсолютно не мое.

Я не создан для науки, поскольку ничего, кроме живых людей и всего, что с ними происходит, меня не интересует. Тем не менее несколько месяцев проработал в Институте социологических исследований, откуда меня выгнали, — социологом я оказался никаким, да еще и на службу ходил нерегулярно, прогуливал. Потом я устроился в отдел науки «Литературной газеты», но и оттуда довольно быстро был выпровожен. Понял, что, наверное, работать надо дома, как это делали мои мама и папа. Стал что-то писать, правда, без особого рвения, но все же какие-то мои инсценировки начали ставить в провинции.

Чуть позже поступил на Высшие сценарные курсы. Да я толком и не учился уже.

Написал один сценарий, по которому почему-то очень быстро сняли кино на студии Горького. И пошла работа: я, что называется, вполноги писал, режиссеры также вполноги ставили второразрядные фильмы. И все это было для меня не слишком увлекательно. Помню, периодически ощущал спазмы стыда, из-за которых даже стал подписываться псевдонимами. Годам к сорока осознал, что брать псевдонимы бессмысленно, надо снимать самому и то, что мне бы хотелось. Тогда и написал первый сценарий всерьез и для себя — «Такси-блюз».

Так счастливо сложилось, что в 90-м году родители прилетели на кинофестиваль в Канн и вместе со мной поднимались по знаменитой лестнице, сидели в зале, когда Бернардо Бертоллуччи вручал мне приз. Необычайно гордились моей победой. Я всегда был с ними очень близок.

«Однажды в Париже, из кафе, где я только что сидел, вслед за мной выскочил официант с заставленным бутылками подносом и спросил: «Вы Павел Лунгин?»
«Однажды в Париже, из кафе, где я только что сидел, вслед за мной выскочил официант с заставленным бутылками подносом и спросил: «Вы Павел Лунгин?»
Фото: Андрей Эрштрем

Что, впрочем, не мешало нам с мамой часто и громко ругаться. Наверное, это происходило из-за схожести характеров. С моих юных лет мы шумно выясняли, кто прав, кто виноват. Отец, обессиленный, уже давно спал, а мама все допытывалась, почему я совершил то или иное хулиганство. «Нет, ты мне объясни, — кричала мама, — почему ты соврал и что у тебя было в голове, когда ты врал?!» При этом меня никогда и ни за что не наказывали, хотя в детстве я был невероятно активным ребенком. Жил азартно, изо всех сил, с настроем исключительно на удовольствия, а не на работу. Как говорится, жег свечку сразу с двух концов. Поэтому, наверное, мне так тяжело пришлось в школе. (Смеется.) У меня было очень счастливое детство, но в семь лет оно закончилось. Французская спецшкола, куда меня определили, оказалась невероятно противной — там царил дух фальши, шпионства и доносительства.

Я совершенно не вписывался в такую жизнь. Дома у нас совсем другая обстановка, и мое сознание не могло раздвоиться, поэтому в школе я вел себя так же, как и в семье, — свободно говорил то, что думал. И меня тут же начали из школы выгонять. Вообще я все время находился в состоянии бунта — часто дрался, что-то доказывал. Сразу после разгрома выставки художников-абстракционистов в Манеже я, тринадцатилетний, в знак протеста организовал в школе свою выставку. Мы с ребятами намалевали что-то на бумаге и развесили это все по классам. Хохотали, а потом вышел грандиозный скандал. В результате меня таки выгнали, и заканчивал я уже совсем другую школу, ездил почему-то туда через всю Москву. Но жил по-прежнему весело. Мама всегда привечала моих друзей, со всеми занималась французским языком.

Я совершенно свободно приходил домой с любой компанией, залезал в холодильник, всех кормил. И не спрашивал для этого разрешения. Чувство, что в этом доме мы все — равные хозяева, всегда присутствовало. Тогда было принято ходить в походы. Летом мама собирала нескольких моих школьных товарищей и подружек, и мы отправлялись в путешествие: жили в палатках, жгли костры, плавали на байдарках. А в 9-м классе даже поехали на Кавказ… Впечатления остались на всю жизнь. Мой школьный друг, давным-давно эмигрировавший в Америку, через много лет оттуда прилетал в Болгарию, чтобы только повидаться с моей мамой, когда она впервые выехала за границу. Мама была необыкновенно позитивным человеком — всегда столько энергии, сил, а главное, очень точные и яркие представления о жизни, о том, какая она должна быть.

Павел Лунгин с отцом Семеном Львовичем. Сидят (слева направо): Зинаида Николаевна — мама Виктора Некрасова, хозяйка дома Лилианна Зиновьевна, няня Мотя и младший брат Женя. 1964 г.
Павел Лунгин с отцом Семеном Львовичем. Сидят (слева направо): Зинаида Николаевна — мама Виктора Некрасова, хозяйка дома Лилианна Зиновьевна, няня Мотя и младший брат Женя. 1964 г.
Фото: Фото из семейного альбома

И эти представления она реализовывала. Вообще в нашей семье, как и в других счастливых семьях, царил матриархат. Всем заправляла мама. Она очень вкусно готовила и любила принимать гостей. Накрыть стол на 10—20 человек никогда не составляло проблемы. Моментально что-то пеклось, жарилось, по квартире витали невероятные ароматы. Потом все сидели за столом — мы с братом Женей, маленькие, родители, их друзья. Все шутили, смеялись, играли в шарады — мама умела делать праздники.

— Семья была обеспеченной?

— Вначале мы были очень бедными. Вскоре после моего рождения в стране развернулась кампания борьбы с космополитизмом, и отца выгнали из Театра Станиславского, где он служил режиссером. Какое-то время мама работала одна, потому что папу никуда не брали.

Денег, очевидно, было совсем мало. Помню, что еще до школы я ходил в какую-то детскую группу, где с нами гуляла одна старушка, из «бывших». Так вот она очень ругалась, потому что пальто у меня оказалось настолько старое и рваное, что зимой в нем уже невозможно стало ходить. Надо было шить новое или покупать шубу, а не на что. Наверное, мама все-таки как-то исхитрилась, что-то продала или заложила в ломбард… Когда мне вскоре решили удалить гланды, оказалось, что нет ботинок, в которых я мог бы дойти до больницы. И я пошел в маминых. Они стояли у меня под кроватью, и, когда вошла медсестра (видимо, я уже учился в школе, так как запомнил, что девушка была молодая и красивая), она страшно меня осмеяла, потому что на ней оказались такие же. Но в то же время родители приносили мне в больницу апельсины и бананы.

Нас человек десять лежало в палате, и я был единственный, кто знал, что такое бананы. Когда угощал ими остальных мальчишек, они кусали их через кожуру, не понимая, что ее надо снимать. Вот вам образ моей семьи — с ботинками плохо, но бананы ели. При этом у меня была няня — Матрена Павловна Емельянова, Мотя, как ее все называли. Она появилась в нашем доме в год моего рождения и осталась с нами на всю жизнь, мы стали ее семьей. Мотя была родом из деревни Лукьяново под Рязанью, из раскулаченных. Девчонкой, видимо, подалась в Москву на заработки. До нас она жила в семье голландских коммунистов, приехавших в Москву по линии Коминтерна. Так вот, когда главу этого семейства посадили, Матрена забрала его жену Гертруду, двух детей и привезла в свой колхоз в Рязанскую область. Всю войну проработала там, на свекле, а это очень тяжелый труд.

Но Мотя на свои жалкие трудодни прокормила это семейство, спасла от голода, а может, кто знает, и от ареста. Нянька была великим человеком, по крепости духа — настоящим самураем. Во всяком случае, ее, единственную, побаивалась моя мама. Какая-то крепостная преданность нашему дому в Моте сидела, правда, с привкусом некоего юродства. Она, например, рыдала, если пытались отдать белье в прачечную. Поэтому на кухне всегда кипели огромные баки, все было в пару, а Мотя страшной палкой тыкала в варящиеся простыни, показывая, что она тут самая главная. На ней действительно держалось все хозяйство. Мы с ней необыкновенно любили друг друга. Школьником на летние каникулы я ездил к ней в деревню и там взрослел наравне с местными хулиганами. Мы и самогонку какую-то пили, и за девками бегали, рыбу ловили, сено жгли, чужое.

«С Леной мы очень давно вместе. Когда познакомились, мне было 24 года, ей 17. Расписываться не торопились, нас долго устраивали такие отношения взрослых людей»
«С Леной мы очень давно вместе. Когда познакомились, мне было 24 года, ей 17. Расписываться не торопились, нас долго устраивали такие отношения взрослых людей»
Фото: Андрей Эрштрем

Я увидел, что люди живут нелегко, но не воспринимают эту жизнь в мрачных красках. Все равно было весело, потому что — воля. Кстати, повесть «Малыш и Карлсон, который живет на крыше» мама частично переводила, живя в деревне у Моти. Помню, как они с отцом сидели за столом и хохотали, а потом звали меня, десятилетнего, и зачитывали все эти знаменитые реплики. После чего мы хохотали уже втроем. Папа довольно много помогал маме с переводами, он хорошо чувствовал диалог.

Родители вообще очень любили друг друга и жили как-то легко, не заморачиваясь бытом. Я представляю себе, как однажды так же легко мама сказала отцу и его другу Илье Нусинову, с которым они вечно что-то придумывали и веселились: «Хватит вам шутить и болтать. Лучше пишите пьесы.

Родители Павла Лунгина. Отец — Семен Львович — был известным сценаристом, мама — Лилианна Зиновьевна — знаменитым переводчиком, подарившим русским детям Карлсона и Пеппи Длинный Чулок. 1990-е годы
Родители Павла Лунгина. Отец — Семен Львович — был известным сценаристом, мама — Лилианна Зиновьевна — знаменитым переводчиком, подарившим русским детям Карлсона и Пеппи Длинный Чулок. 1990-е годы
Фото: Фото из семейного альбома

В театрах идет такая дрянь, неужели вы напишете хуже?» И папа с Ильей действительно написали пьесу, а потом стали писать сценарии.

Они никогда не были обласканы официальной властью, но тогда существовало как бы две табели о рангах. Одна состояла из премий и наград, а другая, не менее важная, включала в себя понятие репутации, отношения коллег. Отец всю жизнь пользовался колоссальным уважением. Их с Ильей сценарии почти всегда балансировали на грани запрета, цензура постоянно находила там что-то предосудительное. При этом родители не были диссидентами в полной мере, но дома у нас хранились тонны самиздата — знаете, такие тонкие листочки папиросной бумаги с почти слепым текстом. И я все это с волнением читал. Они всегда подписывали письма в защиту инакомыслящих, преследуемых властью.

Дружили с потрясающими людьми. Александр Галич пел у нас дома свои песни. По-моему, один из самых ранних его концертов проходил здесь. Я уже учился классе в 9-м и записывал его выступление на свой катушечный магнитофон «Комета». Все это меня дико волновало, потому что за этим чувствовалась какая-то тайная и прекрасная жизнь. Часто бывали Фазиль Искандер, Владимир Тендряков, Володя Войнович, а Виктор Платонович Некрасов просто месяцами жил у нас вместе со своей мамой, когда приезжал из Киева. Дом был открыт для всех.

— Многие режиссеры из фильма в фильм снимают обойму любимых актеров. У вас такого не заведено. Пожалуй, лишь Петр Мамонов снялся в трех картинах — «Такси-блюз», «Остров» и в недавнем фильме «Царь», который 4 ноября только выходит в прокат.

А как Мамонов вообще появился в вашей жизни?

— Я случайно увидел его по телевизору. Не люблю роковую музыку, а о существовании группы «Звуки «Му» вообще не имел представления. Но в то время искал героя на главную роль для своего первого фильма и уже через пять минут Петиного выступления как-то сразу решил, что вот тот, кто мне нужен. Мы встретились, очень быстро договорились. Мамонов, по счастью, тогда был в завязке — не пил. Иначе бы мы кино не сняли. Теперь я считаю его своим другом, хотя мы очень редко видимся, в основном разговариваем по телефону, и тоже нечасто. Мамонов живет очень замкнуто, я порой не знаю, что с ним происходит. Но воспринимаю наше общение как некую константу, постоянную величину. Это своего рода мой золотой запас. Видимо, в нас есть что-то, дополняющее друг друга.

То есть искру мы с ним высекаем. В фильме «Царь» в роли Ивана Грозного я изначально видел Мамонова, приблизительно знал, что и как он сможет сыграть, чувствовал это. А вот на митрополита Филиппа долго не мог найти актера, просто не представлял, кто сыграет святого.

Опять-таки случайно в феврале 2007-го встретился с Олегом Ивановичем Янковским. И вот что странно — увиделись мы на поминках по театральному и телевизионному режиссеру Пете Штейну. Еще живой Саша Абдулов сидел рядом с Олегом. До этой встречи наше знакомство с Янковским было абсолютно шапочным, а тогда, разговорившись, я почувствовал, что, возможно, нашел героя, и очень разволновался. Через несколько дней Олег Иванович приехал на фотопробы. Когда увидел его в гриме и костюме, мои сомнения развеялись, я послал сценарий, и Олег практически сразу перезвонил и сказал, что хочет это играть.

Снимался он тяжело — сразу после смены ехал 200 верст на машине из Суздаля в Москву на спектакль. Потом возвращался, приезжал глубоко за полночь, спал несколько часов и утром снова выходил на съемочную площадку. При этом никаких звездных закидонов. Уникальный человек. Как он великолепно общался с гримерами, с костюмерами, помощниками — всегда улыбка, доброжелательные шутки.

В июне закончились съемки, мы строили планы на дальнейшую совместную работу, а через несколько месяцев Янковский узнал о своем диагнозе… На озвучание этой весной Олег пришел после лечения в Германии, после химиотерапии. Он был уже очень болен, но при этом ничем не выдал своего внутреннего состояния, не произнес ни слова жалобы — такой же веселый, спокойный, только очень похудевший...

На прощание мы с ним просто крепко обнялись — есть какие-то мужские отношения, когда слов не нужно.

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram
«Подставляйте кошелек»: астролог назвала знаки зодиака, которые попадут под денежный дождь с 18 марта
Что нужно сделать этим счастливчикам, чтобы не потерять заработанное.



Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог