«Помню, я передал Пирсу Броснану настоящий, даже зарегистрированный жетон российского милиционера с номером 007 — его специально для «Бонда» изготовили наши стражи порядка. Он поблагодарил, потом куда-то отошел. А когда чуть позже я с коллегами проходил по коридору, Пирс выскочил из-за угла со словами: «Всем лежать! Рашен полис!» — вспоминает актер театра и кино Михаил Горевой.
— Михаил, на днях в онлайн-кинотеатре Wink стартовал сериал «Макс и Гусь» — новый проект киновселенной «Зема». Расскажите, что у вас там за роль.
— В этом сериале я выступаю мастером сочного эпизода. (Смеется.) Играю «проблемного персонажа» — криминального авторитета по кличке Лютый.
— Подобный персонаж далеко не первый в вашей карьере!
— Как говорил Попандопуло в фильме «Свадьба в Малиновке», «это ж мой гардеробчик!» Да, я обычно исполняю роли злодеев и негодяев. На самом деле главное — получать удовольствие от работы, а я его получил. Роль небольшая, но я сразу согласился, потому что меня позвал мой дорогой коллега и друг Никита Кологривый (в этом проекте он не только играет одну из двух главных ролей, но и выступает как креативный продюсер). Сегодня есть два молодых артиста, с которыми мне исключительно любопытно работать, — Никитка и еще Данила Воробьев (с ним сейчас снимаюсь в сериале «Голливудск»).
— «Макс и Гусь» — криминальная комедия о жизни двух пензенских пацанов. Пришлось ли вам в ней драться, стрелять?
— Моему герою по статусу ничем подобным заниматься не положено. И вообще, я считаю, что опасные трюки должны выполнять каскадеры, не надо артистам отнимать у них хлеб. Если надо спрыгнуть с табуретки, я готов. А вот если с парашютом, то нет. Ведь на площадке и так часто возникают непредсказуемые ситуации. В сериале «Легавый» я играл майора госбезопасности по фамилии Павливкер. В одной сцене должен был дать большую очередь по плохим парням из ППШ, а затем произнести большой монолог в духе Жеглова из «Места встречи изменить нельзя», когда он брал «Черную кошку»: «Граждане бандиты, вы полностью блокированы, я имею указание руководства живыми вас не брать». И вот первый дубль, режиссер кричит: «Камера! Мотор! Начали!» Я стреляю и вдруг понимаю, что отлетевшая гильза оторвала мне правую ноздрю. Сильная боль, кровь течет. Но я не останавливаюсь, ведь, пока нет команды «Стоп!», что бы ни происходило, надо сниматься. Отворачивая лицо от камеры, продолжаю произносить монолог. А в голове крутится одна мысль: «Все, карьера закончена, зарабатывать будет нечем! У меня же нет лица — нос порван. Как же я дальше буду жить?!»
— И чем же все закончилось, ведь вы продолжаете сниматься?!
— Договариваю положенный текст и только потом, после команды «Стоп!», хватаюсь за лицо. По счастью, оказалось, что мне только чуть-чуть рассекло ноздрю и крови было не так много. Но у страха глаза велики, было полное ощущение, что я лишился профессии, что все — хана...
Актерское дело вообще непростое, хотя некоторым зрителям кажется, что оно легкое: вышел, встал перед камерой, сказал текст и получил за это большие деньги. Но смена в кино не 8 часов, как у нормальных людей, а 12. И это не считая дороги, до места съемки можно ехать и час, и два. И не считая переработок, которые тоже случаются. А условия работы бывают разные. Иногда приходится в болоте по ноздри сниматься. Вот я только что вернулся из Новороссийска, где при сорокаградусной жаре много сцен было на улице. А лет пятнадцать назад снимался в Крыму в прекрасной детской картине по роману Александра Грина «Бегущая по волнам».
Играл, разумеется, коварного злодея — капитана Геза. Когда летом снимали эпизод, в котором мой герой с несколькими матросами выплывает на берег после крушения корабля, все было нормально. Но оказалось, что именно в этом эпизоде возник технический брак и надо переснимать. А уже шла середина октября, вода холодная, к тому же сцена ночная, на солнышке не погреешься. Сначала нас пробовали растирать жиром — все равно было очень холодно. Потом надели на нас гидрокостюмы. Однако они спасают первые пять минут, а мы находились в холодной воде по пять часов. Не помогали согреться ни самогон, ни текила, ни спирт...
Сейчас условия съемок, конечно, стали несравнимо лучше. У артистов есть вагончики с кондиционером и с обогревом. И зарплаты сегодня — если ты более или менее медийный — вполне достойные. Именно поэтому я против бездумного риска. Как категорически против глупостей, когда звезды в телешоу танцуют, катаются на коньках, прыгают с вышки в воду. Если бы был худруком театра, то за участие в шоу, скажем, «Бокс со звездами» сразу увольнял актеров, какими бы крутыми они ни были. Артист обязан беречь свой организм, по крайней мере свое «табло», потому что можно получить травму и подвести всю команду, сорвать съемки.
— В свое время бокс вашу судьбу круто изменил...
— Да уж... Отец — полковник Генштаба — хотел, чтобы я поступал в Суворовское училище. Я начал готовиться, в частности занимался боксом. Пока на тренировке не пропустил от спарринг-партнера сильнейший удар по почке (из-за этой травмы меня в армию потом не взяли). Но в больницу мама приносила мне книги, а после выписки покупала билеты в разные московские театры — я ведь родился и вырос в столице. Вот тогда-то я и понял, что хочу стать актером...
Был еще случай, когда неудачный трюк круто изменил мою судьбу. Когда снимали двадцатый фильм бондианы «Умри, но не сейчас», агента 007 в нем играл Пирс Броснан. А на роль русского ученого Влада Попова, создателя смертоносного космического спутника «Икар», утвердили Виктора Ивановича Сухорукова. В одной из сцен Броснан решил сам исполнить трюк, в результате повредил колено и угодил в госпиталь на пару недель. Из-за этого весь график полетел. А у Сухорукова дальше были съемки в фильме «Бедный, бедный Павел», где он играл главную роль. Так что продюсерам бондианы прошлось срочно искать нового артиста. И нашли меня. Мама моей нареченной дочери Ани Цукановой — профессиональная актриса, она и сказала мне, что идет кастинг российского артиста в фильм про Джеймса Бонда. Мол, попробуй. К слову, для бондианы я снял самопробы — наверное, первым из российских артистов. Видите, как давно это было! От актера на мою роль требовался хороший английский, а я в свое время четыре года прожил в США.
— А как вы там оказались?
— В начале 90-х заработать на родине актерским трудом было очень трудно. Я играл в Театре имени Маяковского около 40 спектаклей в месяц, но все равно получал копейки, не мог прокормить семью. Вот и решил попробовать другую жизнь, в другом месте. В США прошел путь от официанта в греческом рыбном ресторане (тогда мне казалось, что я на всю жизнь пропах рыбой) до бизнесмена, представителя российско-американской строительной фирмы в дорогом костюме и на крутой тачке. Язык, конечно, освоил очень хорошо. Но со временем желание играть, тоска по профессии стали настолько сильными, что я все бросил и вернулся на родину. И вот через годы знание английского помогло поучаствовать в таком масштабном проекте.
Благодаря «Умри, но не сейчас» я подружился с Пирсом Броснаном. Помню, передал ему настоящий, даже зарегистрированный жетон российского милиционера с номером 007 — его специально для «Бонда» изготовили наши стражи порядка. Он поблагодарил, потом куда-то отошел. А когда чуть позже я с коллегами проходил по коридору, Пирс вдруг выскочил из-за угла со словами: «Всем лежать! Рашен полис!»
— Российских актеров, участвовавших в международных проектах такого уровня, можно сосчитать по пальцам одной руки. А как вы вообще попали в кино?
— Первым моим фильмом — в 1986 году — был «Шаг» Александра Наумовича Митты (я тогда еще не окончил Школу-студию МХАТ). Сначала картина называлась «Живая вакцина», в ней рассказывалось, как советский ученый (его играл Леонид Филатов) изобрел очень эффективную вакцину от полиомиелита и помог спасти тысячи японских детей. В картину на небольшую роль пригласили моего однокурсника, моего дорогого дружка Мишу Ефремова, с которым мы подружились с первого же дня знакомства, а потом вместе работали в театре «Современник-2». Миша привел на киноплощадку меня и еще парочку однокурсников. В итоге Миша не снимался, а нам достались роли лаборантов. Еще на этой картине я познакомился с Гариком Сукачевым и «Бригадой С», с Серегой Галаниным. И с тех пор по сегодняшний день счастливо живу с моими друганами в рок-н-ролльном состоянии мировоззрения и духа...
Да, мне в кино очень повезло — сразу работать с Александром Наумовичем Миттой, Леонидом Филатовым, великой японской актрисой Комаки Курихарой, к которой на родине относятся как к божеству. Она до этого сыграла главные роли у Митты в фильме «Москва, любовь моя» и у Сергея Соловьева в «Мелодиях белой ночи».
Первый фильм стал для меня потрясающим профессиональным опытом, это было ярко, куражно, весело. Ведь мы были молоды! Ходили на рок-концерты, носили длинные волосы, за что нас гоняла милиция. Многое из этого Гарик Сукачев потом показал в своем фильме «Дом солнца».
— Теперь у вас за плечами больше полутора сотен фильмов, вы признанный артист…
— Самое главное признание в профессии — то, что меня на площадке все, не только актеры, но и «светики», «звукачи», художники по костюмам и по гриму, называют «дядя Миша». Это звание — настоящее! Это высокая оценка моей работы коллегами. Ведь так обращались к дяде Леве Дурову, к дяде Володе Самойлову. Самая драгоценная для меня награда! А не те железяки, которые сейчас часто вручают ужасающим спектаклям, из-за которых у меня сердце болит за наш современный театр...
Великие актеры, как Дуров, передавали информацию не только словами, но и энергией, вибрацией, звоном, ветром, дыханием. Я видел, как это делал Армен Борисович Джигарханян, которого считаю не только коллегой (мы вместе работали в Театре имени Маяковского), но и учителем. Как это делала Наталья Гундарева (я играл в спектакле «Виктория?..», где главные роли были у нее и Джигарханяна). Наташа очень по-доброму ко мне относилась, хотя, когда была не в духе, могла и послать: «Мишка, ты что, охренел?! Иди и не жужжи тут!»
А Инна Михайловна Чурикова, моя родная королева! Судьба подарила мне шесть лет счастья общения с ней: я играл Черчилля в спектакле «Аудиенция», где она была английской королевой. В юности я 14 раз посмотрел спектакль театра «Ленком» «Тиль», где Инна Михайловна блистала вместе с Николаем Караченцовым. Когда не мог купить билет, попадал в театр через крышу. Так что, когда через 35 лет мы с Чуриковой познакомились, я сказал: «Это вы виноваты в том, что я стал актером. Большое вам спасибо!» Есть люди как черные дыры, которые засасывают в себя мусор, грязь. А есть светлые порталы таланта и добра — такие как Чурикова, Джигарханян, Федя Добронравов, Володя Ильин, Стивен Спилберг, Джеки Чан. Через этих людей льется на наши головы духовный свет.
— Михаил, вот вы снимались в Голливуде...
— Давайте уточним. У нас Голливудом называют все скопом зарубежное кино. Я большей частью снимался в английском кино. Но также и во Франции, и в Голливуде. И везде свой стиль работы.
— Голливуд чем отличается?
— Там умеют хвалить, искренне радоваться твоим удачам — хорошему дублю, сцене. Там совсем другие бюджеты, и на экране это видно. И еще всегда проводится невероятно тщательная подготовительная работа! В фильме «Шпионский мост», который снимал Спилберг, у меня было три переодевания. Немного, но, тем не менее, для пробы костюма и грима я специально летал в Берлин, причем на примерку мне принесли тридцать костюмов! Я скакал из штанов в штаны, а ассистенты Спилберга фотографировали и отправляли кадры не абы кому, а самому мэтру. Где-то на десятом переодевании говорю: «Братцы, может быть, хватит? Спилбергу что, делать больше нечего, как отсматривать тридцать моих костюмов!» А мне: «Майкл, не болтай! Работай: снимай штаны, надевай штаны...»
В Голливуде на каждом участке работают профессионалы высочайшего класса, при этом никто не лезет на чужой участок. Там специалисты узкого профиля, но они досконально знают дело и очень держатся за свое место. В том же «Шпионском мосту» одну из сцен снимали ночью. И я очень хорошо запомнил парня, у которого за спиной была большая пластмассовая баклажка — как рюкзак — с краником, а сбоку висела сумка с одноразовыми стаканчиками. Он ходил и всем на площадке предлагал: «Ночь холодная. Хотите горячего какао?» Он делал это с явным удовольствием, потому что чувствовал себя маленькой капелькой огромной команды, которая снимает кино. И это желание максимально хорошо работать чувствуется у сотрудников на всех уровнях. Том Хэнкс попросил меня подъехать к нему в отель и поработать над нашей сложной совместной сценой — мы репетировали несколько часов. Гэри Олдмен тоже просил помочь, потому что играл на русском языке. И мы долго репетировали...
У нас же в России кино пока снимают «вопреки». Вопреки обстоятельствам, вопреки недостаточности денег. Каждый раз как будто совершаем подвиг! У нас все часто держится, как говорится, «на скотче», и это тоже заметно на экране. Однако потихонечку мы приходим к правильному существованию, когда кино — не битва, а работа, которую надо делать в нормальных условиях.
