Эта загадочная француженка отличается от всех остальных актрис своего поколения тем, что похожа на прежних звезд кинематографа. В ней есть природная эфемерность, она неуловима и непредсказуема, полна противоречий — словно прилетела к нам, грешным, с другой, гораздо более прекрасной планеты. Даже ее красота какая-то неземная, несовременная. Иными словами, Марион — чудо из чудес. И продюсеры во всем мире это уже давно хорошо поняли.
— Марион, в мае вы стали матерью — у вас и вашего друга Гийома Кане (известный актер и режиссер. Они познакомились на съемках его фильма «Влюбись в меня, если осмелишься» в 2003 году, а сейчас он снял свою возлюбленную, которую, впрочем, упорно именует женой, в своей новой картине «Маленькие секреты» («Пустяковая безобидная ложь»). — Прим. ред.) родился сын Марсель. Материнство вас как-то изменило? Вы, вообще, не сомневались в своей способности быть матерью? Многим женщинам, особенно востребованным актрисам, такие мысли не чужды…
— Да нет. Став матерью, я, напротив, абсолютно успокоилась. Затихла. Радость и полное удовлетворение настолько меня переполнили, что для стрессов и переживаний места внутри просто не осталось. То же самое произошло и с моим телом.
С первого дня беременности я абсолютно адекватно воспринимала все происходящие с ним изменения. И после родов никаких проблем или негативных эмоций не испытала. Я была полностью расслабленна с самого первого дня. Ведь все происходящее имеет такой глубокий смысл. Я даже стала думать, как обычно пишут в женских романах: «Ну вот, наконец я точно знаю, зачем живу». (Улыбается.)
— Вы начали сниматься практически сразу же после рождения сына — в «Воскрешении Темного рыцаря»…
— Когда мне позвонил мой американский агент и сказал, что Кристофер Нолан пишет сценарий и в нем есть для меня роль, я была в экстазе. Потому что «Бэтмен» — удивительная фантазийная история, я ее обожаю. Люблю все фильмы об этом персонаже — он для меня воплощение самого понятия «герой».
Крис сумел не только принять эстафету от Тима Бертона — а это непросто, вселенная Бертона слишком своеобразна и могущественна, — но и реинкарнировать Бэтмена. Так случилось, что к моменту начала съемок я была беременна. Но Крис смог перенести съемки и пообещал, что атмосфера на площадке будет дружественной и для маленьких деток. (Смеется.) Я снималась между двумя обязательными кормлениями Марселя.
— Очень много прекрасных и талантливых актрис в Голливуде так и не смогли сделать карьеру из-за проблем с языком…
— Я приехала в Нью-Йорк семь лет назад — вскоре после съемок у Тима Бертона в «Крупной рыбе», где работала, почти ничего и никого не понимая.
И с тех пор упорно продолжаю учить английский язык. А сколько я потратила сил и времени на произношение, правильное использование языка, развитие специальных челюстных мышц! И это, пожалуй, стало самым трудным делом в моей жизни — учиться правильно говорить на английском языке. Ведь большая разница — просто учить язык или учиться на нем правильно говорить.
— Вы себе нравитесь на экране?
— Что вы! Я даже не смотрю никогда отснятые эпизоды. В последний раз, во всяком случае, когда я это сделала, у меня был жуткий нервный срыв, прошло десять дней, прежде чем заставила себя вернуться на площадку. Думала: «Боже, ты же обыкновенная мошенница — обманываешь всех вокруг, а на самом деле — худшая из актрис».
Надеюсь, когда-нибудь обрету большую уверенность. Но, знаете, я была очень застенчивым ребенком. А где-то лет в девять меня настиг психологический кризис. Перестала понимать, для чего я живу, где мое место в этом мире. Словно мой мозг в мгновение ока утратил присущую детям счастливую невинность. Я не могла жить в неведении, хотела получить ответы на множество вопросов, злилась и негодовала на себя и на других. При этом у меня была прекрасная семья, любящие родители, бабушки. Но откуда-то взялась ужасная темнота, которая поселилась во мне на долгие годы. И только, пожалуй, поступление в Консерваторию драматического искусства избавило меня от этой саднящей душу печали. Когда я ее окончила, то поклялась себе: сделаю все, чтобы быть актрисой. «Все» — это, разумеется, не значит что-то плохое или неприличное. (Улыбается.) — Странно, ведь ваши родители — актеры, и вы, наверное, с детства играли?
— Лет в пять друг родителей задумал снимать телешоу и почему-то предложил мне там небольшую роль.
Потом я редко снималась, в этом смысле у меня было самое обычное детство. В 16 лет я сыграла в сериале типа продолжения «Горца», тоже на телевидении.
— И вот благодаря участию в «Такси» Люка Бессона вы стали звездой во Франции…
— Ну, вы преувеличиваете мой звездный статус. Да, эти фильмы имели огромный успех, но я не чувствовала себя востребованной актрисой. В то время я была уверена, что меня как актрису вообще всерьез не воспринимают. Страсть, которую я всегда испытывала к игре, несовместима с ожиданием звонков и гонорарами за те роли, которые не по душе.
Я чувствовала, как во мне растет неудовлетворенность, злость, ревность. И однажды сказала себе: «Все. Забудь. Возьми тайм-аут». Тогда и раздался звонок от Тима Бертона. И я подумала: «Вот ты хочешь все бросить, уйти, а разве случайно пришло подобное предложение из самого Голливуда, от самого Тима Бертона? Нет, нет, так что подумай дважды». И я согласилась. (Улыбается.) Но только после фильма «Долгая помолвка» (Марион получила за эту роль «Сезар», французский аналог «Оскара». — Прим. ред.) французские продюсеры задумались, наконец, а не способна ли я на что-то большее, чем участие в коммерческих проектах. И вскоре возникло предложение сыграть Эдит Пиаф в фильме «Жизнь в розовом цвете». Это было очень здорово, но страшно.
Играть легенду, женщину в 19-летнем возрасте и вплоть до ее смерти в 47 лет, когда она временами выглядела на все восемьдесят... Но чисто технические проблемы (грим, свет и так далее) были решены. А вот психологически я еще очень долго не могла выйти из роли. Пиаф меня словно не отпускала. И я, из уважения к ней, продолжала грустить, скорбеть по ее уходу из жизни.
— Наверное, вы все равно не ожидали, что получите за эту роль «Оскар»?
— Конечно, нет. Я до сих пор, знаете, не верю в это, как не понимаю, почему люди узнают во мне только ту актрису, которая играла Пиаф, хотя в моей фильмографии около сорока фильмов. (Грустно улыбается.) Мы отмечали нашу общую победу в тот день, открыв любимое шампанское Эдит «Bollinger».
Без «Оскара» я вряд ли смогла бы работать в Голливуде. А я всегда этого хотела и поэтому счастлива, что меня там приняли.
— И теперь у вас там много друзей и партнеров — Расселл Кроу, и Джонни Депп, и Леонардо Ди Каприо, а в «Заражении» Стивена Содерберга вы вообще должны были перезнакомиться со всеми голливудскими звездами…
— Расселл — милейший человек, всегда старается, чтобы всем вокруг было комфортно и удобно. Настоящая наседка. Нет-нет, я знаю о его, так сказать, репутации, но… это то, что я знаю. С Джонни Деппом мы болтаем по-французски — он великолепно знает язык — и встречаемся иногда не только в Америке, но и во Франции, где он живет. Правда, во время съемок «Джонни Д.», где я играла его подружку, подружку великого и неуловимого гангстера Джона Диллинжера, не могла себе позволить перейти на французский.
Ведь тогда вся работа над американским произношением пошла бы прахом. А там еще пришлось осваивать специальный акцент — смесь языка индейцев чероки с луизианским, что-то в этом роде. Так что мы только изредка, когда не хотели, чтобы нас другие поняли, перебрасывались фразами на французском. (Улыбается.) Стивен Содерберг — невероятный человек. Он все делает сам на площадке — и свет ставит, и плотника может заменить. На съемках же «Начала» было не до дружбы — слишком сложный сценарий, я дважды его перечитывала, прежде чем поняла. Лео Ди Каприо, вернее, его герой умеет читать чужие мысли и проникать в чужие сны. Я бы тоже хотела обладать таким даром. Только, конечно, не для того, чтобы воровать сны и манипулировать потом людьми с помощью этих знаний.
Я бы хотела, например, увидеть сон какого-нибудь животного — леопарда или кошки, к примеру. Вот было бы интересно!
— Оказывается, вы активно боретесь с загрязнением окружающей среды, являетесь членом международной организации «Гринпис» — это влияние голливудских звезд?
— Нет. Просто я испытываю чувство вины. Постоянно. Вы не представляете, сколько мусора в Париже и сколько там выбрасывают вещей вместо того, чтобы попытаться хотя бы отдать их на переработку. Еще в юности, когда я жила одна, обращала на все это внимание. На эти горы бумаги, которые мы выбрасываем в мусорные корзины. Всегда хотела знать, что я ем и что покупаю. А началось все с детства — так что Голливуд или какие-то современные веяния тут совершенно ни при чем.
Моя любимая бабушка, когда готовила, никогда ничего не выбрасывала. И я невольно это наблюдала, когда жила у нее в доме в Бретани, — так и вижу бабулю на большой старинной кухне, где все блестит и сияет чистотой, а на стене сверкают медным сиянием самые разные кастрюли и сковородки. И родители мои всегда учили нас, меня и моих братьев-близнецов Квентина и Гийома, относиться с уважением ко всему, что нас окружает. К дому, к месту, где живем, к саду. Я долго жила в провинции, в небольших городах, привыкла видеть вокруг природу, поначалу было тяжело в Париже. А как член «Гринписа» неоднократно ездила в Конго — там пытаются спасти один из самых древних лесов в мире. Даже ночевала в деревне в этом лесу. Общалась с удивительными людьми, мечтающими о спасении леса, о том, что им удастся победить коррупцию и равнодушие местных жителей.
Надежда есть — постепенно люди понимают, что нужно вернуть себе законную власть над лесными богатствами. Но вы правы — еще десять лет назад на меня смотрели как на сумасшедшую, когда я начинала говорить обо всем этом: о проблемах окружающей среды, о том, что нужно беречь деревья, не выбрасывать бумагу, — когда пересела на машину с гибридным двигателем. Многие думали, что я помешанная хиппи, которая хочет жить вместе с животными в хижине без электричества и есть только собственноручно сделанный сыр. (Смеется.) Слава богу, все изменилось, и в том числе во многом благодаря тем же представителям Голливуда. Помню, на съемках мюзикла «Девять» я вызвалась добровольно заниматься… мусором. То есть сама себя назначила ответственной за все, что отправляется в помойку, — а вы, наверное, догадываетесь, сколько мусора образуется на площадке, где работает огромное количество людей.
Так вот, я сортировала отбросы. И режиссер Роб Маршалл сказал, что я, наверное, прилетела к ним с другой планеты. (Смеется.) Но меня очень поддержала Николь Кидман — мы с ней подружились. Она сама живет в провинции с мужем, у них свой сад и огород, свои животные, и они поддерживают соседнюю ферму, покупая у них овощи и фрукты.
— Вы производите все-таки двойственное впечатление: с одной стороны, кажетесь эфемерным существом, словно с другой планеты, как верно заметил Роб Маршалл, а с другой — не похоже как-то, что вас можно легко контролировать или заставить что-то делать… — Но я и сама ничего не пытаюсь контролировать в своей жизни.
Потому что не чувствую, что должна это делать. Происходят прекрасные события, они все равно происходят, несмотря ни на что, и я просто стараюсь полностью прожить их, не упустив ни одного мгновения. Когда я знаю, что вот это занятие или роль для меня жизненно важны, необходимы, то полностью в них погружаюсь. Но далеко не со всем так происходит. Например, я вяжу роскошные шарфы с невероятно сложными рисунками, но вот попросите меня связать свитер — я не сумею. Утешаю себя, что еще много времени впереди, чтобы научиться. (Улыбается.)
— Зато вы умеете играть, как говорят, чуть ли не на всех музыкальных инструментах.
— С детства мечтала быть певицей. А не актрисой. Играть в мюзиклах. Очень хотела сама петь за Эдит Пиаф, однако слишком мало было трех месяцев, чтобы научиться имитировать ее голос.
Но почти во всех фильмах я немного пою. Когда позволяет время, выступаю на сцене под именем Симона (так звали мою бабушку, и она всю жизнь мечтала стать певицей) вместе с рок-группой своего приятеля — музыканта и певца. Пою и играю на бас-гитаре. И на пианино, и на ударных. (Смеется.) Началось все с того, что он пригласил меня в студию спеть дуэтом одну из его песен. А потом уговорил петь соло, а потом убедил взять в руки гитару, ну и так далее.
— Не боитесь, что слава может привести к таким же последствиям, к каким привела Эдит Пиаф, к примеру? Станете такой же требовательной и одновременно несчастной… — Нет-нет!
Эдит была настоящим тираном. Но нужно понимать, где корни подобного поведения. Она была отвергнутым ребенком. И всю жизнь смертельно боялась остаться одна. Мое же детство было совсем иным. И подобный страх мне не знаком. Напротив, иногда я очень даже хотела бы остаться ненадолго одна.
