«Микаэлу Таривердиеву было совестно за то, что струсил. А мне — неловко за него, моего любимого человека, который так ужасно себя повел. Микаэл получил условный срок — у него был очень известный адвокат…» — вспоминает актриса Людмила Максакова.
— Впервые я увидела Микаэла в Крыму, в санатории «Актер».
Не заметить его было невозможно: очень модный композитор, а кроме того, у него была элегантная, самая модная одежда, невероятные по тем временам собственные водные лыжи и в придачу ко всему личная «Волга» с оленем на капоте! Таривердиев меня тоже заметил, на пляже подошел познакомиться, пригласил в ресторан. То ли от выпитого шампанского, то ли от галантного ухаживания моя голова немного закружилась. Договорились встретиться на следующий день — я должна была зайти за Таривердиевым в его гостиницу. Прихожу к нему в номер и вижу Микаэла в спортивном костюме с вытянутыми коленками! Это мне очень не понравилось: мы же только что познакомились, и я ждала продолжения романтических ухаживаний. А Таривердиев тем временем сел за рояль. Поиграл немного, потом томно подошел ко мне и эффектным жестом развязал поясок на моем платье.
Я шарахнулась от него к двери, завопила на всю гостиницу: «Немедленно откройте!» — и принялась барабанить что есть силы. Таривердиев очень удивился: «Вы зря так стараетесь — дверь никто не запирал. Если повернете ручку, дверь откроется». Я выскочила в коридор, убежала в свой санаторий, и… больше в тот год мы с Микаэлом не виделись. Но от судьбы не уйдешь. Следующим летом я опять поехала в «Актер». Гуляя с приятельницей, шла к гостинице, где в прошлом году жил Таривердиев. Со смехом рассказала ей о своем несостоявшемся романе. И как только произнесла фразу «А дверь оказалась открытой…», увидела его, выходящего из дверей санатория. Мы оба — он и я — оторопели. Потом Микаэл подошел к нам, и мы уже втроем посмеялись над этой историей. И дальше у нас с Микой начались нежные и подлинно романтические отношения.
На этот раз он уже не позволял себе «фамильярных треников». (Смеется.) В тот период мы оба были свободны, и наше счастье длилось три года. Отношения закончились после нашумевшего в свое время трагического случая…
Два года назад в журнале «Караван историй» было опубликовано интервью с вдовой Таривердиева Верой, где она рассказывала, как 40 лет назад машина, в которой ехали мы с Микаэлом, насмерть сбила человека. Вера утверждает, что ее муж спас меня от тюрьмы: дескать, Микаэл Леонович взял вину на себя, заявив, что за рулем машины сидел он, в то время как вела автомобиль я. Говорили даже, что потом эта история легла в основу фильма «Вокзал для двоих». Прочитав это, я была поражена, ведь Вера говорила явную неправду. Это чудовищный миф! Ведь все произошло в центре Москвы, на глазах у десятков свидетелей!
Я думаю, кто-то сознательно придумал версию моей причастности к той аварии и внушил Микаэлу, что так он будет выглядеть благородней. В результате Таривердиев через годы и сам поверил в то, чего не было. С того дня прошло действительно много времени, но то злополучное 9 мая помню очень хорошо. Мы ужинали в «Национале» — я, Микаэл, композитор Леонид Афанасьев, еще несколько наших друзей. Настроение у всех было отличное. Вдруг ко мне подошел знакомый тележурналист, поздоровался и спросил: «Ну как там Гриша?» Он имел в виду режиссера Григория Чухрая, у которого я снялась в фильме «Жили-были старик со старухой». С Григорием Наумовичем мы вместе ездили на разные кинофестивали. Микаэл позеленел и в приступе ревности — далеко не первом — выпил рюмку водки. Потом «отошел». А после ужина посадил всю нашу компанию в свою машину, чтобы развезти по домам.
Нарушая правила дорожного движения, мы на большой скорости помчались по улице Горького. Повсюду праздничная иллюминация, все залито огнями, по тротуарам гуляют толпы людей... И вдруг на «зебру» напротив гостиницы «Советская» неожиданно выскакивает парень, и Таривердиев, не успевая затормозить, сбивает его. Как потом выяснилось, это был 16-летний мальчик, который торопился на свидание к девушке. Она ждала его на противоположной стороне улицы и все видела… Самое ужасное, что Микаэл не остановился, а, наоборот, прибавил скорость! И я, и другие пассажиры кричали ему: «Стой! Жми на тормоз!!!» А он продолжал гнать машину, как будто не слыша нас. Наверное, у Таривердиева случился шок от того кошмара, который он только что натворил. Минут через пять нашу машину настигла «Волга», и какой-то военный закричал, открыв окно: «Что же ты, сволочь, делаешь?!
Сбил человека и уехал?!» В этот момент Микаэл как будто очнулся, пришел в себя, остановился на светофоре и развернул автомобиль. И мы возвратились на то страшное место. Туда уже приехала «скорая», толпились милиционеры и масса свидетелей. На ватных ногах я вышла и сразу увидела большую вмятину и кровавое пятно на правом боку автомобиля. В это время носилки с мальчиком грузили в «скорую». Он еще был жив — умер через три дня… На месте преступления нас продержали до шести утра — допрашивали, заполняли протоколы, перемеряли тормозной путь. Потом, полуживых от усталости и стресса, отпустили. Молча мы с Таривердиевым разошлись по домам — на душе было так мерзко, что разговаривать не могли. Ему было совестно за то, что струсил, а мне — неловко за него, моего любимого человека, который так ужасно себя повел.
Микаэл получил условный срок — у него был очень известный адвокат… Об этой истории в Москве долго шумели. В какой-то степени она исковеркала Таривердиеву жизнь — он перенес несколько инфарктов и умер довольно рано… После того трагического случая наши пути с Таривердиевым разошлись. Иногда мы пересекались на фестивалях, встречались на спектаклях, естественно, здоровались. По-моему, Микаэл даже продолжал меня любить. Но близкие отношения прекратились… Хотя роман наш был очень красивый.
Безусловно, мы могли бы пожениться, но нам не хотелось регистрировать брак. Я никогда не стремилась во что бы то ни стало затащить мужчину в загс. Вот и с Львом Збарским, отцом моего сына Максима, мы прекрасно жили в гражданском браке.
У него в кармане никогда не было 15 рублей, чтобы поставить штамп в паспорте после расставания с предыдущей женой, а я была слишком занята работой в театре, на съемках и меньше всего думала о походе в загс. Вот мы и не зарегистрировались… Лева — сын знаменитого Бориса Ильича Збарского, гениального биохимика, который бальзамировал Ленина. А сам Лева был талантливым художником — работал в театре «Современник», сотрудничал с Сергеем Юткевичем в кино. Разносторонний человек, с потрясающей фантазией и невероятно обаятельный — его все обожали. И очень ценили — у него не было отбоя от заказов на иллюстрацию книг. Правда, Лева всегда стремился довести работу до совершенства и вечно затягивал сроки сдачи. В результате при больших возможностях заработать сидел в долгах.
А еще он обожал судиться. Так и говорил: «Я должен был стать юристом!» Однажды его машина столкнулась с автобусом. Лева сломал ключицу. После чего страстно доказывал в суде, что пострадала не только его машина. Его — художника — лишили трудоспособности, теперь он не может работать! И ему выплатили большую сумму! А еще Лева был первым человеком в Москве, кому разрешили оборудовать под мастерскую «пентхаус» — огромный чердак в старинном доме на Поварской улице. Кроме нас там обосновались еще Борис Мессерер с женой Беллой Ахмадулиной, Юрий Краснов и Беня Подольский. Веселое было время. Лева творил и наслаждался общением с друзьями — мы постоянно принимали гостей. А я готовила — иногда на полсотни человек, таскала сумки с продуктами, накрывала столы, потом убирала, мыла посуду, причем вода на чердаке была только холодная.
Под утро падала замертво… В 29 лет я забеременела. Врачи тут же меня записали в «старородящие». Ребенка носила тяжело. На последних месяцах в крови поднялся белок, так называемая эклампсия, начались судороги. Меня срочно положили в больницу, посадили на строгую бессолевую диету — кошмар! Когда родился Максим, я привезла его в мамину квартиру — малышу наша богемная мастерская с ее неустроенным бытом явно не подходила. Я попробовала жить на два дома. Вечером после спектакля бежала на Поварскую, наводила там порядок, утром возвращалась к сыну, чтобы сменить няньку, и неслась в театр. И так каждый день… Маме все это очень не нравилось... В итоге этот мой «бег по кругу» разрушил нашу с Левой большую любовь. Чувствуя, что просто погибаю от усталости, однажды сказала мужу: «Все, больше не могу».
Вернулась к маме, а вскоре пошла в суд. Не разводиться, нет, поскольку, повторяю, брак мы не регистрировали. Я подала иск на разусыновление Максима. После нашего расставания Лева решил эмигрировать в Америку. Перед тем как принять окончательное решение, Лева попросил нашу общую знакомую Лилю Митту, жену известного кинорежиссера: «Позвони Людке, если она ко мне вернется — останусь». Лиля не смогла меня разыскать — я тогда была на гастролях. И Лева сказал: «Значит, уезжаю». Но у него же рос сын, которого Лева официально усыновил, дав ему свою фамилию и отчество. И по советским законам Збарского обязали выплатить мне алименты лет за 15 вперед, до совершеннолетия Максима. Это была колоссальная сумма, которой у Левы не было. Кроме того, я понимала, что судьба сына эмигранта в Советском Союзе незавидна. Максим не попал бы в хороший институт, у него возникли бы сложности с работой, да его просто никогда не выпустили бы за границу.
И ради будущего Левы и Максима мне пришлось пойти на обман: я написала заявление в суд, в котором указала, что ввела Збарского в заблуждение по поводу отцовства моего ребенка, а сейчас хочу восстановить справедливость и дать мальчику свою фамилию. Ситуация была кошмарная, но женщина-судья все поняла правильно и просьбу мою удовлетворила. После заседания Лева пришел в гости к нашим приятелям Квашам и там от всего пережитого упал в обморок. А я в тот день чуть не попала под машину. Шла как сомнамбула по Садовому кольцу, прямо по проезжей части, и рыдала так, что не видела ничего вокруг. Не помню, как оказалась на Арбате. Там случайно встретила подругу — актрису Театра сатиры Татьяну Егорову. Она привела меня к себе домой, успокаивала как могла…
— Как же Максим перенес отъезд отца?
— Спокойно, он же был совсем маленький.
А вскоре в нашей с ним жизни появился Петр (по-домашнему Ули), мой нынешний и единственный официальный муж, отец моей дочки Маши. Петр вырастил Максима, любит его как родного. И для Максима он родной человек, хотя «добрые люди» рассказали сыну правду о его настоящем отце. Несколько лет назад сын летал в Нью-Йорк, и перед отъездом Петр не раз говорил ему: «Обязательно позвони Леве». Но Максим этого так и не сделал. Почему? Не знаю. Я виделась с Левой 20 лет назад, когда была в Нью-Йорке. Мы встретились в отеле «Плаза», где я жила, и всю ночь проговорили как самые близкие люди.
Все мои обиды давно перегорели. В конце концов, не расстанься я с Левой, никогда не познакомилась бы с Петром… А история нашего знакомства забавная. В те годы, как теперь говорят, тотального дефицита купить что-то приличное в магазинах было немыслимо. И тут из Польши Тане Егоровой привезли кроличью шубку. Она предложила ее мне: «Бери немедленно — тебе очень пойдет!» Это радостное событие удачно совпало с присвоением мне звания заслуженной артистки РСФСР. В один из вечеров позвонила подруга — актриса Микаэла Дроздовская. «Слушай, — говорит, — столько людей хотят тебя поздравить, приезжай сейчас ко мне!» Я попробовала отказаться, так как уже несколько дней отмечала это событие — в тот момент звания присвоили сразу нескольким артистам в нашем театре, и каждый по очереди устраивал маленький банкет. Но Микаэла никаких отказов и слушать не хотела.
А для верности прислала за мной двоих «конвоиров»: Лилю Митту и в качестве шофера высокого парня в нелепой ушанке и со смешным прозвищем Ули. Я подумала: «Ой какой занятный!» Только потом узнала, что на самом деле его звали Петер Пауль Андреас Игенбергс, что он из ФРГ, а в Москве работает в фирме «Антон Олерт» и представительстве «Сименс». В ресторане Ули начал за мной бешено ухаживать. А провожая домой, предложил выйти за него замуж. Естественно, я не восприняла его слова всерьез. Но когда выходила из машины, с ужасом обнаружила, что польская шубка оставила след на плюшевых сиденьях — ворсинки белого меха четко обрисовали мой силуэт. Ну вот, думаю, наделала человеку проблем, да еще как будто знак какой-то оставила. После этого вечера Петр звонил по пятьсот раз в день, встречал и провожал с цветами.
Знаете, за мной ухаживали многие мужчины, но Ули просто взял измором, «перепилил». Я его до сих пор зову — Тупая Пила. Если уж он чего-то захочет, обязательно получит, людям легче сказать ему «да», чем отказать. В какой-то момент я поняла: этот не отвяжется! И пришла в ужас. Ведь Петер Игенбергс — гражданин Западной Германии, а в те годы роман с иностранцем считался неслыханной дерзостью. Предосудительно было просто сесть в машину с номером иностранного торгпредства, а уж выйти замуж за западного немца… Это приравнивалось чуть ли не к предательству Родины. Полтора года я сопротивлялась судьбе, а потом сдалась. Мы подали документы в Грибоедовский загс (только там оформляли браки с иностранцами). Формально нам не отказали, но начали морочить голову и трепать нервы. Сначала вызвали Петра и спросили: знает ли он, что невеста...
уже не девушка. Жених ответил, что в курсе — ведь у нее есть ребенок. А потом работники загса стали требовать все новые и новые справки, в том числе о наших родственниках до десятого колена. На сборы документов ушло несколько месяцев. В итоге Петр пришел в загс с огромным портфелем, набитым кипой бумажек с печатями. Наконец у нас приняли заявление. Регистрацию по моей просьбе назначили на 27 марта, на вторник, когда в нашем театре был выходной день. Но так как на эту дату выпал Международный день театра, мне вечером назначили спектакль — «На всякого мудреца довольно простоты». Поэтому в день бракосочетания мы с утра съездили в загс, расписались и быстро вернулись домой. С друзьями символически выпили, после чего я пошла в театр.
Коллеги отнеслись к моему замужеству по-разному. Кто-то искренне радовался, кто-то завидовал, а многие просто… прекратили со мной общаться. Я не могла понять такой «переменчивости», не могла поверить в то, что люди способны вести себя так подло, завидовать, плевать в душу. Конечно, были и те, кто не отвернулся от меня: Людмила Целиковская и Юрий Любимов (они были у меня на свадьбе), актер Владимир Осенев. Кстати, его жена, вахтанговка Галина Львовна Коновалова (ей сейчас 93 года, и мы с ней очень дружны), однажды дала мне мудрый совет. Когда сообщаю ей очередную «прелесть» о людской непорядочности, она говорит: «Проглоти!» Я так и поступаю… А в то время у меня действительно были очень серьезные проблемы. Мне перестали звонить с киностудий. Раньше телефон разрывался, но я была очень занята в театре — 30 спектаклей в месяц, поэтому соглашалась только на самые интересные киносценарии.
— Многие до сих пор любят «Летучую мышь», «Неподсуден», «Плохой хороший человек», где вы играете с Олегом Далем и Владимиром Высоцким…
— Володю я хорошо знала со студенческих времен, он часто бывал у меня дома.
Когда заметил, что у нас в туалете на стене висит замотанная в шелк гитара, очень удивился. Мы таким образом сохраняли редкий инструмент от пересыхания. Когда же я сказала, что в нашей семье на нем сейчас никто не играет, он попросил отдать семиструнку ему и потом играл на ней всю жизнь… Так вот, после брака с иностранцем звонки от режиссеров почти прекратились. В течение шести лет — после «Летучей мыши» — я почти не снималась. А когда театр пригласили на гастроли в Грецию, на меня подготовили характеристику, в которой отсутствовали два ключевых словосочетания: «политически грамотна» и «морально устойчива».
Я поняла, что стала невыездной. А это такая клякса в биографии, которую не подотрешь — не будут давать ролей, перестанут брать на гастроли. Официально об отказе на выезд меня не уведомили. Спасибо, один актер «по дружбе» шепнул за день до отъезда. Что делать? Ужас! И я добилась приема у министра культуры Демичева. Он еще был членом Политбюро, поэтому один его звонок (уж не знаю куда) все решил. Я услышала, как он кому-то сказал: «Вы завтра едете в Грецию, уж не забудьте Максакову…» Когда на следующее утро я появилась в аэропорту, некоторые коллеги сделали вид, что со мной не знакомы… Наш брак осложнил и жизнь Ули — каждое оформление въезда и выезда стало проблемой.
Мы горько шутили: если у нас родится мальчик, назовем его Овир, а если девочка — Виза. Однажды, когда Петру понадобилось срочно приехать из Мюнхена в Москву — моя мама была при смерти, наш МИД вдруг отказал ему во въездной визе. Я находилась в чудовищном состоянии — на руках маленький сын и умирающая мать, закончились деньги, и помощи ждать не от кого. В отчаянии набрала номер МИДа, представилась и попросила разрешения поговорить с министром Громыко. Меня мгновенно соединили с его помощником. Как же я кричала в трубку! А в конце завопила: «Если моему мужу не позволят въехать в СССР, я выброшусь из окна!» И Петру визу дали. Он приехал за два часа до кончины мамы...
— А почему вы не уехали с мужем в Германию?
— Никогда не хотела. Согласившись стать женой Петра, я поставила условие: из России не уеду. Вот ирония судьбы: родители Петра бежали от советской власти, а сын остался в СССР. Они родились в царской России, отец — в Латвии, мама, урожденная графиня Орлиевская, — в Эстонии. А встретились и поженились в Праге, там у них родились два сына — Петер и Эди. Когда кончилась война, по лживому доносу родителей обвинили в сотрудничестве с гитлеровцами и посадили в тюрьму. Чтобы вырваться оттуда, мама Петра горстями ела соль — поднимала себе температуру, ведь сыновья остались дома одни, сами ходили на барахолку, меняли вещи на продукты. Потом родителей выпустили, и семья уехала в Мюнхен. Но все эти годы родители Петра не забывали Россию. Моя будущая свекровь стала одним из организаторов Общества «СССР — ФРГ». А Петр, получив образование физика, подрабатывал гидом с туристами из СССР.
Потом нашел работу в Москве, где встретил меня… Муж очень любит Россию, но полностью русским все-таки не стал. Вообще я им горжусь: Петр — доктор физико-математических наук, написал диссертацию по физике плазмы, которая удивила весь научный мир. Теперь у мужа свой бизнес, он создал посредническую фирму, которая занимается многими проектами, в том числе автопромом. У Петра, как у большого ученого, на все особый, философский взгляд и катастрофическая беспомощность в быту. По-моему, он не знает даже, как включить плиту. Но самое главное — Ули абсолютно надежный человек. Он одинаково любит и Максима и Машу. Обожает всех внуков: Петю, Аню и Василису — детей сына, Илью и Люсю — Машиных ребятишек. И с уважением относится к тому, чем занимаются его жена и дети.
— Вы назвали дочь — она теперь известная певица — в честь мамы, знаменитой меццо-сопрано Марии Петровны Максаковой?
— Да, они полные тезки.
Моя мама прожила очень интересную, но трагическую жизнь. С одной стороны, она, бедная девочка Маша Сидорова из Астрахани, стала прославленной солисткой Большого театра, трижды лауреатом Сталинской премии. Но при этом десятки лет жила в непрерывном страхе. Шли аресты, процветали доносы. А у мамы имелось несколько «пятен» в биографии. Ее первый муж, от которого она получила фамилию Максакова, оказался австрийским подданным! Максимилиан Карлович Максаков увидел маму, выступавшую в Астраханской опере, когда ей было всего лишь 18 лет. Известный баритон и импресарио, 50-летний Максаков увез маму в Москву и стал для нее не только мужем, но и главным учителем, Пигмалионом.
Через три года Мария Петровна триумфально дебютировала в Большом театре. Они прожили вместе 16 счастливых лет. Но однажды маме при строительстве кооператива (в этом доме Большого театра я живу до сих пор) понадобился паспорт мужа. Она открыла документ, в который до этого никогда не вглядывалась, и похолодела: оказывается, ее дорогой муж — австриец с фамилией Шварц. И это в стране, где на каждом шагу ловят иностранных шпионов! Мама тут же плотно задернула шторы и сожгла паспорт на сковородке. Но страх за себя и за мужа остался. После смерти Максакова мама вышла замуж за дипломата Якова Давтяна, посла СССР в Польше. Через полгода прямо из этой квартиры Давтяна забрал НКВД, и вскоре Якова Христофоровича расстреляли.
Маму, как жену врага народа, должны были выслать из Москвы. Но на одном из приемов в Кремле Сталин спросил у кого-то из своего окружения: «А где моя Кармен?» (Он часто приходил на эту оперу, когда в ней пела Максакова.) И это решило судьбу мамы… Думаю, именно из-за многолетнего всепоглощающего страха мама так старательно скрывала от всех имя моего отца. Я узнала его случайно — от артиста МХАТа, когда летела на кинофестиваль в Марокко. По его словам, моим отцом был певец Большого театра Александр Волков. Для мамы рожденная в 38 лет дочь стала величайшим событием. А Волков ребенка не признал. Потом, в 1941 году, оказался в оккупации: давал концерт в подмосковной деревне, остался там заночевать, утром проснулся, а вокруг немцы, «гутен таг…» Каким-то образом потом он смог перебраться в США, открыл там театральную школу.
Ну как мама могла об этом кому-либо рассказать? Она не хотела мне судьбы «дочери предателя Родины», поэтому вычеркнула Волкова из нашей жизни навсегда… Растила меня мама нелегко. Долгие годы она была единственной кормилицей большой семьи — у нас в квартире всегда жили родственники из разных городов, которые спасались в Москве от голода и нищеты. А во время войны маму эвакуировали в Астрахань. У нее на руках была маленькая дочь, а сама она организовывала на новом месте филиал Большого театра…
Когда мы вернулись в Москву, оказалось, что дачу нашу сожгли, чтобы она не досталась немцам, машину забрали на нужды фронта. Но самый страшный удар ждал маму впереди — в 51 год ее уволили из Большого театра. На выступления Максаковой невозможно было купить билеты, а дирекция прислала ей уведомление об увольнении — маленький листок папиросной бумаги — по почте!
Чтобы прокормить семью, мама начала ездить с концертными программами по стране, она постоянно была на гастролях. Когда возвращалась, готовилась к концертам или занималась со студентками — среди ее воспитанниц была Лариса Голубкина. Поэтому в детстве я с мамой общалась мало. Все в жизни нашей семьи было подчинено искусству, а мною занималась бабушка. Долгие годы мама была для меня загадочным, высшим существом. Она ни разу не побывала в моей школе, никогда не разговаривала со мной по душам и не баловала, держала в ежовых рукавицах. Мне запрещали гулять, ходить в кино, в гости. Очень странно одевали, шили допотопные платья с оборками и пелеринами, старомодные капоры. Все это выглядело нелепо, а мне хотелось обычной одежды, как у остальных девочек.
Добавьте к моему образу виолончель в тряпичном чехле, которую приходилось таскать на занятия музыкой. Я чувствовала себя одиноким, несчастным пугалом, иногда даже специально прихрамывала, чтобы вызвать у прохожих жалость. Сверстники воспринимали меня белой вороной — мальчишки обзывали макакой и частенько били… Но все-таки в мамином жестком воспитании был один громадный плюс. Мама сама пахала всю жизнь и мне твердила: «Надо трудиться». Вот я и была все время чем-то занята: училась музыке, языкам, а еще вязала, вышивала, готовила. В 17 лет я запротестовала: оторвалась по полной, во всем шла маме поперек. Мама по-настоящему уважала только Художественный театр, а я «из принципа» поступила в Щукинское училище при Театре Вахтангова. Перекрасилась в платиновую блондинку, рисовала на глазах модные толстые стрелки, начала курить, приглашать домой веселые компании, хотя до этого никто из подруг дома у меня не бывал, стала ходить в ресторан Дома актера.
Мама с горечью наблюдала за тем, что происходит с ее чадом…
Хорошо помня, как страдала в детстве, на своих детей я старалась не давить. Особенно после одного случая с Машей. Лет в 12 она, так же как и я когда-то, стала безумно краситься: красная помада, черная подводка глаз, яркие румяна. Макияж наносился тайком от меня, в ванной комнате и в темноте, поэтому вид у дочери был чудовищный. Когда Маша утром выходила в полной боевой раскраске, я в ужасе ей выговаривала: «Машенька, ты выглядишь как цирковая лошадь!» Однажды не выдержала, затащила ее в ванную, открыла воду и всю эту «красоту» смыла губкой. Дочь вопила как сумасшедшая, потом в слезах убежала в школу, хлопнув дверью.
А вечером… попыталась взрезать себе вены. К счастью, раны были совсем не глубокие — Маша просто царапнула лезвием по коже. Уверена, она не думала всерьез покончить с собой, скорее это было юношеское желание доказать мне свою правоту, испугать, наконец. Вот тогда я и решила, что буду с детьми помягче. Максим, например, категорически отказался заниматься музыкой. Я мечтала, что он выучится играть на скрипке, но, когда нужно было заниматься, сын неизменно просился в туалет. Запирался и зависал там часа на два. И вытащить его оттуда не удавалось. Я помучилась так пару месяцев и поняла: музыка не его удел. Зато языки у Максима прекрасно пошли (а сейчас он занимается бизнесом, у него свое пиар-агентство по спорту). В 20 лет сын «обрадовал» меня известием о своей женитьбе. Его женой стала Катя Добрынина, внучка легендарного посла СССР в США — на днях Анатолию Федоровичу исполняется 90 лет, и у нас с ним до сих пор самые добрые отношения.
Перед свадьбой я Максима предупредила: «А ты знаешь, что делают после того, как женятся в двадцать лет?» Он удивился: «Нет, мамочка, а что?» — «Разводятся». К сожалению, оказалась права — так оно и вышло. Но от того скоропалительного брака у меня есть замечательные внуки — Петя и Анечка. И в их воспитании я принимаю живейшее участие. Аню по моему совету отдали в художественную школу имени Серова. Девочке 10 лет, и у нее феноменальные способности. Видя ее работы, развешанные на нашей кухне, гости обязательно спрашивают: «Это Лентулов или Матисс?» А я гордо отвечаю: «Нет, это моя Анечка!» Четыре года назад, когда старшему внуку Петру исполнилось 14 лет, я настояла на том, чтобы его отправили учиться в Лондон.
Жалко было отрывать мальчика от семьи, но меня очень беспокоил тот факт, что Петю окружали ребята из обеспеченных семей, с «улицы золотых унитазов», то есть с Рублевки. Им слишком легко все достается, они не знают цену деньгам. А при таком «воспитании» из ребенка может вырасти только безнравственный человек. За границей все-таки этого нет. Там дети миллионеров спокойно подрабатывают вечерами или на каникулах. Я рада, что Пете в Англии понравилось. Он уже окончил там колледж, а сейчас поступил в университет. Будет врачом-психиатром… Максим женился второй раз. Правда, его жена и трехлетняя дочка Василиса живут в Риме — там раньше у Максима был бизнес, а теперь сын работает в Москве. Вот ему и приходится мотаться между российской и итальянской столицами. Так что, к сожалению, мы с ним видимся редко.
А я очень люблю, когда за большим столом собирается все семейство. Это же наше фамильное гнездо.
— Пару лет назад писали, что ваша квартира сильно пострадала от пожара…
— У нас в этом доме две квартиры на одном этаже — одна мамина, а вторую мы с Петром приобрели много лет назад. Мы тогда затеяли ремонт и вещи из одной квартиры перенесли в другую. Сложили там все в одной комнате, набив ее под потолок. Неожиданно в розетке случилось короткое замыкание и начался пожар. Самое обидное, что в этот момент в квартире было полно рабочих. Но они растерялись, не сообразили, что пламя надо сбивать, накрывая вещи плотной тканью, одеялами, а не поливать все водой. В результате квартиру залили, а вещи не спасли — комната выгорела полностью.
Но я к потерянному имуществу отношусь философски, хотя там были замечательные работы великих русских художников: Роберта Фалька, Павла Кузнецова, Александра Куприна. Жалко, конечно, тем более что приобретала эти картины сама — 40 лет назад хорошая живопись была вполне доступна по ценам, не то что теперь. Но я себя из-за этого не терзала. Просто вся моя жизнь прежде всего посвящена работе. На примере мамы я поняла: актерская профессия требует абсолютного фанатизма. Единственный мой отдых — это короткие поездки на дачу в Юрмалу. Там у нас простой деревенский дом, вокруг тишина и покой, замечательные друзья. А как только возвращаюсь в Москву, сразу впрягаюсь в работу. И это мне в радость. В будущем сентябре исполнится 50 лет моей работы в Театре Вахтангова. Недавно сыграла Марию Васильевну Войницкую в «Дяде Ване» в постановке Туминаса.
Еще играю спектакль «Как жаль» в Мастерской моего любимого, гениального режиссера Петра Наумовича Фоменко. Летом снялась в восьмисерийном фильме «Крест в круге», а сейчас — в 12-серийном «Индусе». Я член жюри премий имени Станиславского и «Золотой лист», уже много лет преподаю в училище имени Щукина. Да, у меня свободной минуты нет… Вот и когда случился пожар, я репетировала новую роль у Фоменко — спектакль по Маркесу. И благодаря этому все пережила спокойно. Есть вещи и поважнее антиквариата!
