«Сколько тебе лет? Почему ты молчишь? Вам что, запрещают общаться с иностранцами? — великий французский актер Робер Оссейн держал мою руку и изучающе смотрел в глаза. — О, тебе 23 года. Тогда можно, ты уже все знаешь. Марина уже в 14 лет все знала, пойдем!» Об этой встрече с первым мужем Марины Влади я Высоцкому не рассказывала», — вспоминает Лариса Лужина.
О том, чтобы написать мемуары, я думала давно. Мне повезло — я дружила с такими великими людьми, как Александр Галич, Булат Окуджава, Владимир Высоцкий, дышала с ними одним воздухом… В моей судьбе было много удивительного, о чем хочется рассказать. Книга «Жизнь по вертикали» выйдет в свет в марте, к моему дню рождения. Так что читатели «Семи Дней» будут первыми, кто прочтет отрывки из моих воспоминаний.
Сейчас я считаю своим городом Москву: с 60-го года здесь живу. Но родилась я в Ленинграде, а выросла в Таллине, на старинной улице Каупмехе. Эту улицу в советское время знали и в Москве, и в Ленинграде, и в Одессе, и в Ялте. Сюда, в дом № 6, приезжали съемочные группы крупнейших киностудий Союза — в павильоны «Таллинфильма». Но кроме атмосферы средневекового города режиссеров привлекала и другая натура — девушки с европейскими лицами. На роли иностранок старались приглашать девушек из Прибалтики…
У меня самой по маминой линии есть и эстонцы, и норвежцы. Моего дедушку, маминого папу, звали Адольф Густавович Трейер. А у папы вообще что-то невероятное! Фамилию (Лужин) он носил материнскую, а отца его звали Иоганн Робертович Шведе. Наш предок служил комендантом шведской крепости и во время Северной войны сдал эту самую крепость Петру I. Причем без боя. После этого прапрапрадеду пришлось остаться в России, царь его держал при себе и оберегал. А если Петра спрашивали: «Кто это?» — он отвечал просто: «Швед…» Отсюда пошла фамилия — Шведе, вот такая история... Среди наших предков много известных людей — художников, инженеров… Портрет одного из них висит в Третьяковской галерее. Он, имея большую семью, полюбил крестьянку из Тверской губернии, Анну Ивановну Лужину. И не побоялся написать прошение самому Николаю II, чтобы ему было позволено покинуть семью. За десять лет, что он прожил с Анной, родилось четверо детей, в том числе и мой отец Анатолий. Поскольку он был незаконнорожденным, ему дали фамилию Лужин. В сороковые годы брат отца был отправлен устанавливать советскую власть в Таллин. Он-то и пригласит нас с мамой пожить у него, потому что после войны мы все потеряли…
Мои отец и мать поженились в 1937 году, в Ленинграде. Они очень любили друг друга. Для моей 23-летней мамы это был уже второй брак, предыдущий был неудачным — муж очень сильно пил. Поскольку она с 16 лет занималась хозяйством и детьми, то никакого образования у нее не было. И она пошла на завод «Красный треугольник» рабочей. Отец ходил в загранку на корабле «Лахта», названном в честь исторического района Санкт-Петербурга. Когда началась война, мама целыми днями вынуждена была работать на заводе. Мы с сестрой Люсей оставались дома одни и при первых же звуках сирены, чтобы не идти в подвал по длинным темным лестницам, прятались под кроватью. Там мама нас и находила. Папа был ополченцем. При защите форта «Серая лошадь» недалеко от Кронштадта он был ранен.
Госпиталь оказался переполненным, и папочка долго и мучительно умирал дома от ран и голода. Когда его не стало, под подушкой мы обнаружили несколько корочек хлеба, которые папа не ел, оставлял нам. Папе было чуть за тридцать. Только недавно я нашла его могилу. В поисках мне помогла программа «Моя родословная». Мы шли по Пискаревскому кладбищу от Вечного огня до монумента «Мать-Родина» по длинной аллее… Вдруг я заметила чайку, которая села на одну из братских могил. Я сразу подумала — это папа мне знак подает. Подошла, чтобы положить цветы, и на земле увидела растущий весенний крокус. А через несколько дней раздался звонок из администрации Пискаревского мемориала: «Лариса Анатольевна, мы разыскали место захоронения вашего отца». Оказалось, что он захоронен именно в этой могиле, куда я положила цветы! Теперь, приезжая в Санкт-Петербург, я обязательно иду к папе...
Следом за отцом тогда, в блокаду, ушли моя шестилетняя сестренка Люся и бабушка. Как мы с мамой выжили, знает только Господь Бог… Потом нас с ней эвакуировали в Ленинск-Кузнецкий Кемеровской области. Мы жили в землянке, предназначенной для хранения овощей, ютились там до конца войны и постоянно дрожали от холода… Но ребенок есть ребенок. Я вместе с другими ребятишками весело каталась с горок, прыгала с каких-то крыш, причем чуть ли не босиком, и снег был такой глубокий и мягкий, как перина! И надо же — никто не болел, мы не знали, что такое грипп или ангина.
Мама устроилась на работу на мясокомбинат. Под Новый год руководство предприятия устроило для детей работников праздник. Я читала стихотворение Твардовского «Рассказ танкиста». Это был мой дебют, и я чувствовала себя настоящей актрисой… В зале все женщины плакали, а директор взяла меня на руки, отнесла за сцену и там подарила мне котлету. Этот вкус и запах я запомнила на всю жизнь… Потом, когда Ленинград был спасен, мы поехали домой. Помню, как ранним утром распахнулась дверь нашей теплушки, и в солнечных лучах возник силуэт молоденького солдатика, который прокричал: «Бабоньки, до Ленинграда осталось сорок километров». В вагоне заволновались, женщины стали переодеваться, причесываться… А мы с мамой как сидели на полу, так и не пошевелились, у нас не было никаких вещей. И в Ленинграде никого. Куда податься? Вот мы и поехали в Таллин, где жил дядя Карл…
Роман с Кореневым продлился недолго
В Таллине мы поселились в хорошем немецком доме, где все было продумано до мелочей. В подвале — прачечная, на подъездной двери — домофон, а в квартире — хорошая ванная, даже было биде. И это в 45-м году! Обо всех этих западных чудесах мои коллеги-артисты узнали, только когда стали бывать за границей. А я-то среди этого росла! Моей «детской площадкой» был весь старый Таллин, который мы с друзьями обследовали досконально. Однажды даже нашли клад: в подвале, куда можно было попасть только через подвальное окно, стояли большие сундуки со всяким добром. Мы не понимали, что такое баккара и красивая фарфоровая посуда, нам нравилось бить хрусталь — он при этом издавал такой мелодичный звон... Один сундук оказался с книгами, до сих пор помню красочную книгу «Пещера Лейхтвейса», я ее долго читала. Теперь от всего клада у меня сохранилась только сахарница 1876 года…
В Таллине я прожила до 20 лет. Довольно бедно, во всяком случае есть хотелось всегда. В седьмом классе я пошла работать — правда, вынужденно. Так получилось, что у меня украли чужой велосипед. Чтобы отдать за него деньги, я все каникулы проработала уборщицей: мыла стекла, подметала полы в вагонах. Заработала 40 рублей, а велосипед стоил 60, маме пришлось добавить мне еще 20 рублей. И тут украденный велосипед неожиданно нашелся! На радостях я купила себе первое в жизни красивое платье.
О мальчиках в те времена я и не думала. Во времена моей юности влюблялись поздно: может быть, потому, что у нас было раздельное обучение. Как познакомишься? А вот когда нас объединили, меня, как и многих, настигло чувство влюбленности. Это случилось в десятом классе, когда к нам пришел новенький, Володя Коренев. Сейчас его все знают в первую очередь по фильму «Человек-амфибия», где он сыграл Ихтиандра. Но уже в школе девочки из-за него теряли голову, в свои 17 лет он был очень красивым, высоким, синеглазым, черноволосым… Мы с Володей сидели за одной партой, а после уроков вместе ходили в драмкружок. И у нас случился школьный роман. Первое трогательное чувство, наивное и чистое. Я помню, как, держась за руки, мы гуляли с Кореневым по городу, как целовались на знаменитой Горке для поцелуев. Для нас это была как бы «репетиция любви». Моя настоящая первая любовь случилась позже, на первом курсе ВГИКа: это был студент операторского отделения Алексей Чардынин, за которого я и вышла замуж.
Но между Кореневым и Чардыниным, еще в Таллине, было у меня еще одно увлечение: студент мореходного училища из Иркутска, Паша. Мне показалось, что я влюбилась. А уж как он клялся в любви! Мы гуляли с ним за ручку по городу, наш роман был платоническим. Когда он уезжал, обещал мне: «Буду тебе писать! Мы обязательно увидимся!» А потом его друг рассказал мне, что Паша меня обманул, что в Иркутске у него есть беременная невеста. Для меня это была трагедия, но когда через несколько лет на гастролях в Иркутске я встретила этого Пашу, подумала: «Слава богу, что не вышла за него замуж!» Он изменился, стал каким-то потускневшим… Выйдя за него и уехав в Иркутск, я вряд ли бы стала актрисой…
Как я уже говорила, мы вместе с Владимиром Кореневым занимались в драмкружке, нашими педагогами были актеры Русского драматического театра. В этот кружок ходили и будущие актеры Игорь Ясулович, Виталий Коняев. И они, и Коренев после школы сразу поступили в театральные вузы, только одна я провалилась! Дело в том, что на экзамене мне предложили спеть, и я заорала: «Легко на сердце от песни веселой…» По лицам членов вступительной комиссии Ленинградского театрального института я поняла, что пропала… Мне влепили двойку! Вернулась домой я с ощущением, что на моей актерской судьбе можно ставить крест. С отчаяния пошла работать на Таллинский фармацевтический завод. Работа была сдельная — мы заворачивали в целлофан таблетки, потом раскладывали по коробкам. Ни на секунду нельзя было отвлечься. Я не выдержала и через месяц ушла.
Тогда мама устроила меня на кондитерскую фабрику: благодаря этой работе я до сих пор не могу смотреть на сладкое! Потом я еще работала секретарем министра здравоохранения. Должна была носить ему чай, отвечать на звонки, составлять письма, принимать посетителей. И вот, сидя в приемной и листая газету, я прочитала, что Таллинскому дому моделей требуются манекенщицы. Я решила попробовать, и меня взяли. При росте 172 и объеме талии 60 см я демонстрировала подростковую одежду, правда, со временем мне стали доверять и вечернюю.
Выходишь на подиум в красивом платье, в блестках, с прической, в изящных туфельках, все тебе аплодируют, просто невероятно! Из Золушки я будто превратилась в принцессу. А потом ко мне подошла студентка ВГИКа, Лейда Лайус, спросила: «Хотите сняться в эпизоде?» Я, конечно, согласилась. «А вы петь можете?» Я тут же вспомнила свое неудачное поступление в театральный, но уверенно ответила: «Да». Так начались мои первые съемки. А что было потом, можно узнать из письма, которое я написала Лейде в конце 90-х. Написала не чтобы отправить — ее уже не было в живых, — а просто чтобы еще раз выразить мою благодарность…
«Милая Лейда! Не будь тебя в моей жизни, меня бы тоже не было — как Ларисы Лужиной, которую до сих пор знают и помнят… Ты, студентка ВГИКа, что-то во мне разглядела… А иначе зачем тебе было заниматься моей судьбой… Это ты атаковала Герасимова моими фотографиями из фильма «Незваные гости», показывая, какая в Таллине есть девочка. На что он ответил — пусть приезжает, я на нее посмотрю. Мы пришли на квартиру к Сергею Герасимову, ты сидела на диване и дико за меня переживала. Я уже сейчас не помню, что меня побудило прочитать монолог Ларисы из «Бесприданницы». Я читала, жалея и себя, и тебя, и у меня из глаз брызнули слезы, которые разжалобили С. А., и он сказал: «Я тебя беру».
И вот я во ВГИКе! На нашем курсе учатся Галя Польских, Жанна Прохоренко, Евгений Жариков, Николай Губенко, Сергей Никоненко, Жанна Болотова… Я — старше всех! Болотовой, например, 17 лет. Мне — 20! Благодаря Жанне Болотовой позже произойдет удивительное знакомство с Булатом Окуджавой, который, придя на нашу студенческую вечеринку, вдруг сел не рядом с ней, своей Музой, а выбрал место рядом со мной… Мне тогда было уже 23 года, а ему — почти сорок. Целый год нас связывал трогательный роман, он говорил обо мне: «Это Лариса, мой талисман». Мы ходили на дружеские посиделки, на квартирники, на выставки… Я знала, что у Булата есть семья, но совесть моя была чиста, ведь самое большое, что Булат себе позволял, — взять меня за руку, осторожно поцеловать…
В дальнейшем мне приходилось видеть многих красавцев, но ни один из них не производил на меня такого удивительного впечатления, как Булат. Поддерживала я добрые отношения и с Галичем. С ним связана забавная история, которая произошла со мной во Франции, во время Каннского фестиваля. Там мне посчастливилось побывать в гостях у Марка Шагала, и художник подарил мне свой рисунок с автографом. Вернувшись в Москву, я позвонила Александру Галичу, для которого приготовила роскошный подарок — красивую медную пепельницу. Но узнав, что он после инфаркта в больнице, я к этому подарку добавила и рисунок Шагала. Сейчас это может показаться невероятным, такое легкое отношение к работам великого мастера. Но тогда для меня порадовать Галича было главным!
Несколько лет учебы во ВГИКе пролетели быстро… А я до сих пор считаю своими вторыми родителями Сергея Аполлинариевича и Тамару Федоровну, да и они своих учеников считали детьми. Макарова ходила с нами, девочками, по магазинам, помогала выбрать одежду, украшения, и нередко за все платила. Специально для нас она проводила уроки этикета. Выглядело это так — она варила огромную кастрюлю сосисок, нарезала хлеб и потом учила нас пользоваться ножом и вилкой. А на самом деле — еще и кормила голодных студентов.
Спустя время судьба снова свела меня с моими учителями — в Иране. Мы ездили на Неделю советского кино. Помню, собираясь на прием, Тамара Федоровна жаловалась мужу: «Сережа, у меня опять пошла стрелка на чулках…» — «Да что ж такое! Мне все деньги, выделенные на поездку за границу, приходится тратить на твои чулки!» — отвечал Герасимов. Чулки эти он запомнил, и как-то, когда на заседании специальной комиссии обсуждался вопрос — платить ли студентам, снимающимся в кино, — сказал: «Вы знаете, сколько стоят, например, капроновые чулки? Разумеется, студентам и студенткам необходимы деньги… Сделайте ставку 25 рублей».
Общаться с Высоцким я перестала, когда у него появилась Марина
После поступления в институт моя жизнь круто изменилась. Во-первых, еще на первом курсе я снялась в фильме Станислава Ростоцкого «На семи ветрах», меня стали узнавать на улицах, приглашали на другие съемки. Во-вторых, я вышла замуж, и из студенческого общежития переехала в съемную комнату. Мы снимали ее у вдовы известного режиссера и актера Алексея Дикого. До нас в этот дом приходили интересные и известные люди — поэт Евгений Евтушенко, балерина Нина Тимофеева и многие другие. А к моему мужу стал забегать его друг Володя Высоцкий. Как-то раз Володя обратил внимание на гитару, которая висела на стене. Ее подарили Алексею Дикому цыгане. Инструмент был замечательный, краснощековский (работы знаменитого мастера Краснощекова), и Высоцкий загорелся его приобрести. Володя долго уговаривал хозяйку продать гитару. Кто мог устоять перед обаянием артиста?! Сдалась и тетя Шура, согласилась отдать — правда, за приличную сумму, за 100 рублей.
Мы дружили с Володей, когда он еще не был широко известен. Ему не разрешалось выходить на публику, петь свои песни. Его утверждали на роли, а потом запрещали сниматься, петь в фильмах. Но в то же время именно тогда Высоцкий жил на полную катушку — все запреты вызывали в нем дух сопротивления. А вот то, что происходило с ним в последние годы, когда у него уже было все — и любимая красавица жена, и поездки за границу, и гонорары, и зрители, — повлияло на Володю не лучшим образом. У него потух глаз, он стал мрачным. Наверное, понял: то, что хотел сказать, он сказал. А потом его стали просто использовать… Но сытая жизнь была не для Высоцкого. Часто вспоминаю его строчки из фильма «Вертикаль»: «И знаю я: печаль-тоску мне эту век возить с собой». Печаль его убивала изнутри…
Хорошо помню, как Говорухин отстаивал Высоцкого, когда начал снимать «Вертикаль». Художественный совет не соглашался, они говорили: «Нам не нужна эта головная боль». Станислав Сергеевич не сдавался. В конце концов снимать Высоцкого ему разрешили, но предупредили: «Никаких песен!» А Говорухин и тут сделал по-своему. Теперь без песен Володи невозможно и представить фильм «Вертикаль»…
Изначально Высоцкому никто не ставил задачу писать песни. Говорухин сказал так: «Напишешь — хорошо, нет — и не надо». Но Володя заразился горами и просто не мог не писать. Однажды во время съемок мимо проходила двойка альпинистов. Они сказали, что идут за помощью — погиб товарищ, и наши актеры помогли им спуститься в альплагерь. После этого родилась «Песня о друге».
Мы все умели делать, нас всему научили ребята-альпинисты. Хотя нам с Высоцким не нужны были альпинистские навыки, ведь он играл радиста, а я врача, но и мы старались не ударить в грязь лицом: учились ходить в триконях, зарубаться ледорубом, побывали даже на двух вершинах. Очень себя уважали за это — можем что-то, хоть и артисты! Мы сдали необходимые нормативы и получили значок «Альпинист СССР».
Помню, был случай, когда чуть не погиб один из наших актеров, Гена Воропаев. Наши палатки были наверху, а столовая — несколькими метрами ниже. Мы протянули веревку, нужно было идти очень осторожно. И вот Гена поскользнулся, стал падать, причем его несло прямо к трещине. Но каким-то образом он сделал «рыбку» и пролетел над этой трещиной… После этого случая мы стали еще больше тренироваться. Горы не прощают слабых. Был с нами Абалаков, старый альпинист, ему уже, наверное, к шестидесяти шло. Он делал с нами небольшое восхождение… Мы шли в связке, пять человек, последний — наш ассистент, здоровый такой парень. Вдруг он поскользнулся и стал катиться вниз, потащив нас за собой. Я слышу, Абалаков кричит: «Зарубайся!» Нас учили зарубаться так: ногу в трещину, а между ног — ледоруб. Я помню, что зарубилась от страха и неожиданности прямо в ногу. Володя был рядом. Мы оказались на волосок от смерти. Потом он часто рассказывал о съемках в «Вертикали» в своих выступлениях.
Кстати, Володя во время съемок не пил ни грамма… В гостинице Терскола, где мы жили, был бар, и деться больше некуда. После съемок все шли туда, принимали понемножку. Однажды наблюдали, как Володя приблизился к стойке, бармен налил ему стакан водки, Высоцкий выпил. Потом взял бутылку и ушел. Думаем: ну все, съемкам конец. Пошли к нему в номер, уговаривать. Открываем дверь, а Высоцкий смеется. Оказывается, они с барменом заранее договорились нас разыграть и не водка была в стакане, а вода.
После съемок фильма мы с Володей, наверное, еще пару лет дружили, он частенько забегал в гости. А в 1970 году мы с Чардыниным развелись. К сожалению, когда разводишься, не знаешь, чью сторону примут общие друзья. Высоцкий выбрал друга… К тому же у него как раз тогда появилась Марина Влади, и я сама уже не хотела общаться. Ведь десять лет длился его роман с актрисой Театра на Таганке Таней Иваненко, у нее есть дочка Настя от Высоцкого. И вдруг — Марина. Мне стало просто обидно. Может быть, тогда я вспомнила историю, связанную с именем Влади, произошедшую со мной в Париже.
Однажды я сидела за столиком в кафе, и вдруг ко мне подходит сам Робер Оссейн, известный актер, первый муж Марины. Я его узнала, потому что дома у Жанны Болотовой висел его портрет, вырезанный из журнала «Советский экран». Робер предложил мне выпить. «Сколько тебе лет? Почему ты молчишь? Вам что, запрещают общаться с иностранцами?» А нас перед поездкой действительно стращали: с иностранцами — ни-ни! Но все же я что-то стала отвечать. А Робер: «О, тебе 23 года. Тогда можно, ты уже все знаешь. Марина уже в 14 лет все знала, пойдем!» Он говорил по-русски, потому что у него самого русские корни. Я, разумеется, никуда не пошла и об этой истории Володе Высоцкому никогда не рассказывала…
А песню «Она была в Париже» я сначала не приняла. Что это: «Пусть пробуют они, я лучше пережду»?! А сейчас мне приятно думать, что Володя обо мне написал.
