«Мои первые картины казались всем мимолетной удачей, но я стал режиссером недели, потом — месяца, затем — года, и лишь много позже мода на меня растянулась на десятилетия. Сейчас, спустя двадцать лет, я не «тренд», не режиссер на чей-то вкус, я — просто я», — без ложной скромности утверждает Тарантино.
Мы встретились с режиссером в Нью-Йорке накануне премьеры нового фильма режиссера «Джанго освобожденный».
— Квентин, вы сочинили себе малюсенькую роль в своем фильме. И у вашего героя отчетливый австралийский акцент. Почему именно австралийский?
— Я могу и сейчас с вами так поговорить. Боюсь только, будете в недоумении: «А? Что он сказал?» (Улыбается.) Я люблю австралийское кино и актеров. В одной из сцен Джанго, главного героя, везут на шахты, где рабов заставляют работать, пока они не умрут. Так вот его везут три австралийских шахтера — одного из них играет Джон Джаррэтт, другого — Майкл Паркс, а третьего — я сам.
— В фильме вы рассказываете историю раба Джанго на Диком Западе за два года до начала Гражданской войны в США. Как вам пришла в голову эта идея?
— Я всегда хотел снять спагетти- вестерн.
Идея для сценария родилась давно. Я хотел рассказать о рабе, который получает свободу, становится охотником за головами и начинает выслеживать своих угнетателей. Как-то в Японии в пресс-туре по своему фильму «Бесславные ублюдки» я сидел в гостиничном номере и слушал музыку из спагетти-вестернов. Они страшно там популярны, я нашел в Токио кучу дисков, которые нереально достать еще где-то. И вдруг неожиданно увидел в своем воображении первую сцену. И Джанго встал у меня перед глазами как живой. Я сел за стол и стал записывать. У меня даже блокнота с собой не было! Пришлось все писать на гостиничной бумаге. (Смеется.)
— И часто вам воображение преподносит такие сюрпризы — целые сцены из будущих фильмов?
— Частенько. А вообще, написание сценария может у меня занять долгое время.
Сижу в компании ручки и бумаги и творю. Годами иногда. А когда наконец сценарий закончен, начинается процесс съемки. Я не делаю никаких раскадровок, считаю это просто сумасшествием! Немножко репетируем и сразу снимаем.
— Ну а почему именно история о рабстве?
— Во-первых, можно по пальцам пересчитать фильмы, снятые на эту тему. Ну и потом, мне было интересно рассказать об этом периоде в американской истории. Ведь рабство было бизнесом. Сколько рабы стоили? Сколько в среднем рабов имел человек, живущий в Миссисипи? Как проходили аукционы по покупке-продаже рабов? Это же жутко интересно!
— Правда, что сначала роль Джанго должен был сыграть Уилл Смит?
Почему все-таки выбрали Джейми Фокса?
— Да, верно. Мы встречались с Уиллом в Нью-Йорке и отлично провели время! Он очень умный и классный парень. Но после я говорил еще с пятью актерами. Было важно, чтобы и нам, и актеру роль подходила. А вскоре я встретил Джейми и сразу понял: вот наш Джанго! Позвонил остальным актерам, в том числе Смиту, и сказал, что нашел своего героя. Пообещал в дальнейшем с ними поработать, чтобы не обижались. Джейми — феноменальный актер. И в нем есть что-то ковбойское. А мне и нужен был ковбой. Да. Вот именно чернокожий ковбой. Странное сочетание, поэтому другие и не подошли. Не были они ковбоями, ну хоть тресни. Тот же Уилл Смит, при всем моем уважении к его таланту. Джейми родом из Техаса. И сталкивался с расизмом.
Он мне первым делом сказал, что ему лошадь на день рождения подарили, а я, он слышал, собираюсь вестерн снимать. (Смеется.) И еще сказал, что ему все равно, кто еще на эту роль претендует, потому что он свой шанс не упустит. И мы его лошадь по имени Чита сняли. Правда, под другим именем — Тони. И Джейми научился с ней лихо управляться.
— Говорят, Леонардо Ди Каприо вам сам позвонил, так ему понравилась роль рабовладельца Кельвина Кэнди?
— Да! Я знаком с Лео много лет. Он всегда в курсе моих новых работ. У меня, признаюсь, были сомнения. Изначально я планировал на роль рабовладельца актера постарше. Но Лео очень настаивал, и я решил: почему бы этому злодею не стать своеобразным Калигулой, мальчишкой с императорскими замашками? Ему плевать на хлопок, плантации, которые он получил в наследство, куда больше его волнует, как меряются силой чернокожие рабы, и бордель, который он устроил в Кэндиленде, в своих угодьях.
Он — Людовик XIV. Король, обладающий всеми привилегиями, в его власти казнить или миловать. В процессе съемки и у Лео появились сомнения. Кэнди казался ему слишком жестоким. Но мы ведь хотели показать, какими были эти люди. Зачем менять историю?
— В фильме много жестокости. Чего только стоит сцена, где рабов бьют плетками до полусмерти. Не боялись негативной реакции зрителей?
— Нет! Ведь все, что я хотел, — это рассказать историю раба, получившего свободу и пытающегося освободить свою жену от рабовладельца. Мой фильм — это рассказ о любви. И все, что вы видите там, как бы жестоко это ни выглядело, уж точно не более кошмарно и вопиюще, чем было на самом деле в те времена.
Да, в нашем мире, к сожалению, происходит много трагедий. Вот на днях какой-то ненормальный застрелил в школе двадцать маленьких детей! Но это же не повод сваливать вину на фильмы, в которых есть сцены насилия. В данном случае это всего лишь вестерн. Вините в трагедиях виновных!
— А вам самому не тяжело было снимать такие сцены? Все-таки это не фэнтези, а реальная история…
— Конечно, непросто! Признаюсь, когда снимали сцену, где над рабыней Брумгильдой, женой Джанго, жестоко и зверски издеваются рабовладельцы, у меня самого были слезы на глазах. Да и всю нашу съемочную группу это эмоционально задело!
— У вас здорово получается разбавлять самые устрашающие моменты долей черного юмора!
— Куда же без него? Хороший пример — Джанго, практикующий навыки стрельбы. Можно было, конечно, поставить ряд банок, чтобы он в них целился. Но скажите, сколько раз вы видели это в фильмах? Сто? Тысячу раз? Да миллионы! Мы решили использовать снеговика как мишень. И засунуть в него стеклянные банки — в грудь, глаза, нос, рот. Так, чтобы, когда Джанго попадает в сердце, это было отчетливо видно. А ведь это его работа как охотника за головами — метко стрелять и уметь попадать в определенные места. Помню, когда додумался до этого, сказал: «Ух ты! Это же гениально! Никто этого раньше не делал!»
— Джон Джаррэтт, ваш любимый австралийский актер, назвал вас «сумасшедшим ублюдком».
И сказал, что сниматься в фильме у такого выдающегося сумасшедшего большая привилегия…
— Да-да! Я такой! Я был рожден таким! (Смеется.)
— А что у вас на съемочной площадке тогда — сумасшедший дом?
— Нет! Все под контролем! Даже когда снимаем такой эпический тяжелый фильм, у нас весело. Играет музыка. Звучит смех. И я наслаждаюсь каждым моментом. Очень поддерживают всех дружеские отношения. По пятницам мы расслабляемся. Например, когда работали в Новом Орлеане, ходили в бары. Там их миллион! Отжигали до семи утра! А на следующий день просто отсыпались и приходили в себя. Иначе не пережить эмоционального напряжения.
— Герои в ваших фильмах часто рассказывают истории про верность и преданность. А вам важна верность?
— Для меня это самая важная вещь в отношениях! Я наполовину итальянец, хотя рос не в этой среде. Итальянец во мне просыпается, когда дело касается верности. Если кто-то меня предает — все. Бум. Железная дверь за мной навсегда для этого человека закрывается. Вот многие говорят, что в Голливуде сложно найти верных людей. Я так не считаю. Во-первых, когда тебя подводят, это еще не предательство. Нужно это понимать.
— Вам в следующем году исполняется пятьдесят лет. Не задумываетесь о семейной жизни, детях?
— Вы мне напомнили про мои пятьдесят! Я про это забыл! Посмотрим. В моей жизни были отношения, которые, я предполагал, приведут к браку, но не сложилось.
Сейчас я спокойно об этом думаю, знаете, получится — хорошо, нет — тоже не беда. Все-таки я привык к холостяцкому образу жизни. Захотел пожить в Париже? Не вопрос. Увлекся изучением работ одного режиссера? Могу хоть сутки напролет только его фильмы смотреть. А семья — это обязанности. Хотя, с другой стороны, может, жена бы на меня хорошо повлияла — я бы стал более вежливым и менее отчужденным. (Смеется.)
— Ну а какой должна быть ваша супруга?
— Она должна любить мои фильмы и творчество! (Смеется.) Как Ума Турман, к примеру. Не обязательно быть фанаткой, конечно. Но уважать мою работу точно надо. Ведь это основная часть моей жизни. Я погружаюсь в съемки с головой, про все забываю.
Так что у моей потенциальной партнерши должны быть свои интересы и увлечения, своя жизнь. А все остальное, типа внешности, в общем-то для меня второстепенно.
— Вы не раз говорили, что в шестьдесят лет прекратите снимать кино. Почему?
— Не хочу быть старым режиссером! Чтобы про меня говорили: «Он до сих пор здесь? Мы думали, он давно умер». (Смеется.) Вообще, я могу и изменить свое мнение. Кто знает, может, у меня на старости лет будет столько идей и вдохновения, что меня сложно будет остановить? Пока я снял восемь фильмов, неплохо бы, конечно, хотя бы десять — для коллекции. Тогда я буду вполне удовлетворен своей фильмографией.
