Карл Фаберже родился 30 мая 1846 года в Санкт-Петербурге, ровно 170 лет назад. Его отец — ювелир Густав Фаберже, происходил из немецкой семьи, а мать — Шарлотта Юнгштедт, была дочерью датского художника. За четыре года до рождения сына Фаберже-старший основал ювелирную фирму. Готовя мальчика себе в наследники, Густав обеспечил ему прекрасное образование. Карл много путешествовал по Европе, где обучился всем тонкостям ювелирного дела.
Уже в 24 года, в 1870-м, Карл возглавил семейное предприятие и оказался очень успешным руководителем. Его изделия очень скоро стали невероятно популярны в Европе, а многие родственники императорской семьи, проживающие за рубежом, получали невероятно красивые сервизы, посуду и украшения в подарок. Среди постоянных клиентов Фаберже были болгарский царь, австро-венгерский наследник, короли и королевы Англии, Италии, Испании, Греции, Дании, Норвегии и Швеции. Императору Японии однажды были подарены пуншевая чаша, два канделябра, ваза из агата, серебряный сервиз и ручное зеркало матового золота в стиле Людовика XV.
Востребованность изделий Карла Густавовича к началу ХХ века была настолько велика, что в Зимнем дворце имелась специальная кладовая, где хранился запас готовых подарков «от Фаберже» — императорская семья много путешествовала и по пути раздаривала тонны разнообразных предметов с клеймом фирмы. Добрых три десятка лет Карл Фаберже оставался на гребне популярности...
В материале рубрики «Кумиры прошлого» мы расскажем, как сложилась дальнейшая карьера, судьба и семейная жизнь знаменитого русского ювелира немецкого происхождения.
О самом прославленном ювелире Фаберже известно немного. Его личный архив исчез в революцию, а в воспоминаниях современников Карл Густавович остался человеком замкнутым, скромным, чуть ли не затворником. Зато история ювелирных шедевров с клеймом фирмы Фаберже достойна стать сюжетом настоящего авантюрного романа!
Кареты с вензелями в одночасье исчезли с улиц, и вместо великих князей к витринам теперь стремились разудалые матросы с фабричными девицами под ручку — со смесью трусости и наглости в голосе требовали показать «яхонтовые бусы», указывая грязноватыми пальцами на тридцатитысячное колье.
На Большой Морской, издавна облюбованной столичными ювелирами, закрывался магазин за магазином. А старик Фаберже целый год еще жил так, будто в Петрограде ничего не произошло. И даже сам выходил к покупателям, если таковые находились. При этом формально Карл Густавович уже не был хозяином — еще в ноябре 1917 года по распоряжению новых властей фирма перешла в руки комитета работников. Просто с собственными работниками у Фаберже с давних пор сложились прямо-таки родственные отношения.
Фаберже велел сворачивать производство только в июле 1918-го, когда до Петрограда дошла весть об убийстве императора Николая Александровича и всей его семьи. А в ноябре того же года мистер Дерик, секретарь английского посольства, передал Карлу Густавовичу великодушное предложение короля Великобритании (давнего клиента фирмы): под видом английского дипкурьера выехать с супругой за границу.
Прославленный ювелир не стал долго раздумывать: «Я только зайду домой. Дайте нам с женой 10 минут, чтобы надеть пальто и шляпы!» Англичанин понимающе усмехнулся: ходили слухи, что кроме драгоценностей на 60 миллионов долларов, конфискованных большевиками из сейфов фирмы Фаберже, у Карла в загашнике имеется и еще кое-что, хорошенько припрятанное, миллионов этак на 45.
На сборы у Фаберже ушло даже меньше десяти минут. Пропустив жену вперед, он на секунду замер у порога, оглянулся, вздохнул, еще чуть-чуть помедлил и, наконец, шагнул на улицу. Ему было семьдесят два года, и он навсегда покидал этот великолепный дом: на подвалах, четырехэтажный (на этаж выше, чем у единственного серьезного конкурента — шведа Болина), объединявший и жилые помещения, и мастерские, и хранилище, и магазин.
В новую жизнь Карл Густавович взял с собой лишь саквояж. «Будем надеяться, с вашей поклажей ничего не случится, — сказал англичанин, кивнув на саквояж. — Дипкурьеров даже большевики пока не додумались обыскивать». «Пускай обыскивают, если хотят. Тут нет ничего, кроме смены белья», — рассеянно ответил Карл Густавович, думая какую-то свою, грустную думу. «Так и сказал? Нет ничего, кроме смены белья?! — встревожился сын Фаберже, Агафон Карлович, когда мистер Дерик чуть позже описал ему всю эту сцену. — Ну, значит, так оно и было. Не удивлюсь, если старик просто забыл про бриллианты. А что? С него станется…»
Сам себе не ювелир
Добрых три десятка лет Карл Фаберже оставался на гребне популярности. Среди его постоянных клиентов были болгарский царь, австро-венгерский наследник, короли и королевы Англии, Италии, Испании, Греции, Дании, Норвегии и Швеции, а также король Сиама по имени Чулалонгкорн.
В Зимнем дворце имелась специальная кладовая, где хранился запас готовых подарков «от Фаберже» — императорская семья много путешествовала и по пути раздаривала тонны разнообразных предметов с клеймом фирмы. К примеру, императору Японии были подарены пуншевая чаша, два канделябра, ваза из агата, серебряный сервиз и ручное зеркало матового золота в стиле Людовика XV.
Китайскому богдыхану — две диадемы, три серебряные вазы с хрустальными вкладками, два графина и шпилька для шляпы. Каждый Божий день между 16 и 17 часами к дому номер 24 по Большой Морской съезжались великие князья — посмотреть, что нового Фаберже выставил на продажу. В Зимнем, собираясь в специальном курительном закутке у Церковной лестницы, мужская половина семьи Романовых щеголяла портсигарами от придворного ювелира — высшим шиком считалось иметь каждый день разные.
Однажды в семидесятых годах из-за Фаберже в высочайшем семействе разразился скандал: император Александр II сослал своего троюродного брата Николая Константиновича в Туркестан за… клептоманию. На великого князя пожаловалась его собственная мать — великая княгиня Александра Иосифовна, страстная коллекционерка творений фирмы Фаберже: мол, сын то и дело таскает у нее экспонаты. Николай Константинович — человек весьма эксцентрический и — увы! — не раз позоривший семейную честь Романовых — оправдывался тем, что хочет учиться ювелирному делу и нуждается в образцах для подражания.
Он даже попросил Карла Густавовича составить список необходимых инструментов. «А зачем в работе с золотом нужен тонкий кожаный ремень без пряжки?» — поинтересовался великий князь. «Без битья по рукам мастерству не научишь!» — пояснил Фаберже…
Карл Густавович имел все основания так говорить. В том смысле, что его самого по рукам не били, вот он толком и не выучился мастерству. Ведь ювелир, с легкой руки Романовых провозглашенный «величайшим гением современности», был скорее историком, знатоком и ценителем искусства, чем истинным художником. И было время, когда к собственной ювелирной фирме Фаберже относился с неслыханным равнодушием!
Ювелирное дело в Петербурге основал его отец, Густав Петрович — полуфранцуз-полунемец. Прожив в России 18 лет, Фаберже-старший вдруг решил навсегда обосноваться в Дрездене. Предполагалось, что руководить фирмой станет Карл. Но тот с легкостью перепоручил дела управляющим, а сам предпочел проводить время в реставрационных мастерских Императорского Эрмитажа.
Какой-нибудь полуразвалившийся золотой гарнитур эпохи Перикла занимал Карла куда больше, чем товар собственного магазина — густо усыпанные бриллиантами броши, перстни, колье, — вещицы весьма заурядные, но пользующиеся неизменным спросом у купеческих любовниц. Примечательно, что в Эрмитаже Карл трудился совершенно бесплатно. Его просто забыли оформить в штат, а сам он за 15 лет так и не удосужился напомнить. Позже умные люди заподозрили в этом хитрый ход — мол, Фаберже таким образом втирался в ближний круг царской семьи.
На самом деле с ближним кругом все вышло совершенно случайно — в 1884 году нижегородское купечество преподнесло императрице Марии Федоровне вещицу, купленную в магазине у Фаберже, и подарок понравился. Это был букетик ландышей из жемчуга и бриллиантов в миниатюрной золотой корзиночке — копия с древнего китайского оригинала, Бог весть как затесавшаяся среди продукции фирмы. Так «предметные фантазии от Фаберже» вошли в моду при дворе. А сам Карл Густавович уверовал в новый жанр!
Теперь он дни напролет проводил в фирме. Давал идеи мастерам. Присматривался к подмастерьям и, заподозрив искру таланта, переводил в мастера. Отбирал лучших выпускников училища технического рисования и щедро платил им за эскизы.
Ведущим ювелирам Фаберже позволял ставить на их творения личные клейма. Состарившихся служащих не гнал, платил жалованье даже 82-летнему, совсем ослепшему граверу, работавшему в фирме с 25 лет. И — о чудо! — никто никогда не уходил от Фаберже, чтобы открыть собственное дело, а ведь могли бы — мастера-то подобрались экстра-класса!
Так что же, кроме руководства (сегодня сказали бы «менеджмента»), Фаберже делал сам, своими руками? Только две вещи. Во-первых, разбивал специальным молоточком, который постоянно носил с собой, любое изделие, если оно ему не нравилось, — цена здесь не имела значения!
И во-вторых — в том случае, если изделие нравилось, — торжественно носил его по всем мастерским, демонстрируя рисовальщикам, ювелирам, златокузнецам, камнерезам и эмальерам, со словами: «Посмотрите на эту замечательную вещь, она закончена!» Это могло быть что угодно — инкрустированный рубинами портсигар за 30 тысяч, яшмовая ручка для зонтика за 3 рубля или «предметная фантазия»: букет цветов с эмалевымилепестками и бриллиантовыми тычинками в вазе с «водой» из горного хрусталя, обсидиановый тюлень, носорог из серой яшмы, фигурки «Камер-казак Кудинов», «Певица Варя Панина», «Дворник»…
Когда в Петербурге широкое распространение получило фотодело, Фаберже стал выпускать рамки для фотографий. Появилось электричество — дверные звонки. Одному журналисту Карл Густавович объяснял: «Есть люди, которым давно надоели бриллианты и жемчуг. Иногда и неудобно дарить драгоценность, а такая вещица подходит».
С легкостью истинного художника Фаберже уравнял в правах драгоценные камни с полудрагоценными, бриллианты со стеклом, фарфором, костью, эмалью. «Если сравнивать с моим делом такие фирмы, как Тиффани, Бушерон, Картье, то у них, вероятно, драгоценностей больше, чем у меня, — сказано в том же интервью. — У них можно найти готовое колье в полтора миллиона рублей. Но ведь это торговцы, а не ювелиры-художники!»
Дорого яичко ко Христову дню
Что же касается гордости и вершины творчества фирмы Фаберже — ювелирных пасхальных яиц для императорской семьи, то, по легенде, создание первого из них связано с убийством Александра II. Мол, императрица Мария Федоровна, жена Александра III, была слишком потрясена видом истекающего кровью свекра, когда того принесли умирать в Зимний дворец. Вот новый император и задумался, каким бы занятным подарком хоть на время отвлечь супругу от тяжких дум. А тут как раз приближалась Святая Пасха, и ювелир Фаберже вызвался изготовить пасхальный сюрприз, достойный императрицы…
Но, как известно, народовольцы убили Александра II в 1881 году, а первое яйцо для императрицы было заказано к Пасхе 1885-го. Впрочем, православная Пасха с ее обычаем христосоваться для титулованных особ и сама по себе нелегкое испытание!
Однажды император записал в дневнике, что обменялся пасхальными поцелуями с 280 лицами во время ночной церковной службы, а в пасхальное утро — с 730 военными. На долю царицы едва ли приходилось меньше. А если учесть, что Мария Федоровна в недавнем прошлом называлась датской принцессой Дагмарой и с детства к русским обычаям приучена не была, то ей оставалось только посочувствовать. Ну, или порадовать каким-нибудь милым и занимательным сюрпризом.
Заказав для императрицы пасхальный сувенир у Фаберже, государь император не высказал никаких конкретных пожеланий. Любой другой ювелир принялся бы за колье, диадему или гарнитур. Возможно даже, что футляр был бы выполнен в форме яйца, скажем, из живых ландышей, а то и просто из искусно сплетенной соломы — так пасхальные подарки оформляли и задолго до Фаберже. Подарок выходил и в меру символическим, и практичным.
Сувенир же, доставленный в Зимний дворец Карлом Густавовичем, не имел никакого практического применения: десятисантиметровое яичко, снаружи белое (эмалевое), изнутри, как и полагается, желтое (золотое), в нем сидит на яйцах золотая курочка с глазами из рубинов и бриллиантовым гребнем. В свою очередь курочка тоже открывается, и в ней — рубиновое яичко и миниатюрная императорская корона.
Пустяк, игрушка, к тому же относительно недорогая. Но Мария Федоровна с тех пор и вообразить не могла, чтобы Пасха обходилась без яичка «от Фаберже». Когда умер ее муж, заказывать пасхальный сюрприз для нее стал сын — Николай II. Он, впрочем, просил делать по два яйца — еще для жены, царицы Александры Федоровны.
Всего для порфироносной семьи Фаберже изготовил то ли пятьдесят, то ли пятьдесят четыре яйца. Самое дорогое обошлось императору в двадцать пять тысяч рублей. Самое дешевое — чуть ли не в тысячу (для сравнения: тот же Фаберже за жемчужное ожерелье — обручальный подарок наследника-цесаревича Николая Александровича его невесте принцессе Алисе Гессен-Дармштадтской (будущей Александре Федоровне) — получил 166 500 рублей и еще 250 000 за другое колье — подарок той же Алисе от императора Александра III, будущего свекра).
Иной раз Фаберже делал яйцо из золота, потом — из горного хрусталя, а однажды — к Пасхе 1916 года — из стали. Называлось оно «Военное», по дизайну было весьма простым, а в качестве подставки имело четыре стилизованных патрона (кстати, настоящие патроны фирма Фаберже тоже делала — по приказу Военного ведомства от 1914 года). Одно из двух последних яиц, приготовляемых к Пасхе 1917 года, было из карельской березы — по понятным причинам вручить его заказчику не удалось, хотя Фаберже и докучал Керенскому просьбами разрешить посылку в Царское Село (именно там царская семья содержалась под домашним арестом).
Что же касается «начинки», Карл Густавович старался придерживаться принципа актуальности. В 1891 году, когда цесаревич путешествовал морем, Фаберже спрятал в яйце точную модель его крейсера из золота и платины — с крохотным капитанским мостиком, рулевым колесом, тончайшими парусами и всей оснасткой. К Пасхе 1897 года в яйцо «Коронационное» поместил копию кареты, в которой Николай и Александра полутора годами ранее ехали венчаться на царство: на оконцах из горного хрусталя выгравированы занавески, ступеньки поднимаются, крохотные, меньше рисового зерна ручки поворачиваются, открывая и закрывая дверцы, шасси амортизируют ход.
Наконец, весной 1904 года по случаю завершения строительства Транссиба изготовлено яйцо с царским поездом внутри — платиновый паровоз и пять золотых вагонов, из которых последний — походная церковь на колесах. Паровоз заводится золотым ключиком и тащит состав несколько метров, сверкая алмазными фарами и рубиновым фонарем. Надписи на вагонах можно прочесть только в микроскоп — ну чем не творение лесковского Левши?
Проект пасхального сувенира каждый раз держался в строжайшем секрете. Бывало, что кто-то из высочайшей фамилии проявлял нетерпение и спрашивал у Фаберже, каким будет следующее яйцо. Карл Густавович неизменно отвечал: «Не извольте беспокоиться. Ваши Императорские Величества останутся довольны!» Ему позволялось все. Подразумевалось, впрочем, что царские подарки не будут дублироваться. И вообще, заказы на простые ювелирные яйца принимать можно, а вот на яйца «с начинкой» лучше не надо. Пусть, мол, так и остаются царским эксклюзивом.
Рассказывают, что однажды честолюбивая американская миллиардерша мисс Вандербильд (уж не та ли, с которой несколько позже станет соперничать Эллочка-людоедка?) посулила Карлу Фаберже миллион долларов: «Мне нужно яйцо, по оригинальности решения сопоставимое с теми, что вы делаете для вашего императора». В положенный срок она получила от русского ювелира… шкатулку в форме кубика с запиской: «Соблаговолите принять квадратное яйцо».
И все же по прошествии многих лет выяснилось, что Фаберже обманывал своих высочайших заказчиков. Семь яиц в подарок некой Варваре Кельх почти в точности повторяли царские — за исключением разве что вензеля. Конечно, Варвара с мужем владели Ленскими золотыми приисками, железными дорогами и пароходством. Но как-то не верится, что дело тут просто в деньгах.
В конце концов, риск потерять доверие Императорского дома не стоил никаких денег! Можно предположить, что тут кроется что-то более личное. Недаром Варвара Кельх слыла женщиной жизнелюбивой, свободомыслящей и весьма кокетливой. В конце концов она убежала от мужа с очередным возлюбленным, прихватив с собой семь яиц «от Фаберже»…
Что же касается самого Карла Густавовича, то свою супругу Августу он уважал и оберегал от огорчений. Он женился задолго до своего взлета, и брак этот поначалу мог считаться выгодным: дочь мастера придворных мебельных мастерских Богдана Якобса имела и приданое, и связи. Главная же заслуга Августы в том, что она родила мужу четверых сыновей.
Это было уже совсем другое купеческое поколение: путешественники по Востоку, утонченные эстеты, светские повесы, они коллекционировали любовные победы, яхты, племенных жеребцов... Куда там их отцу Карлу в его вечном сюртуке с большими карманами! Но и дело младшие Фаберже знали. Младший сын, Николай, возглавлял лондонское отделение фирмы. Старший, Евгений, с двадцати лет руководил главным отделением — петербургским. Александр — московским филиалом. Агафон вместе с отцом заправлял всеми делами.
Когда фирма в 1916 году преобразовалась в акционерное общество, акции получили все сыновья, кроме Агафона. Не осталось никаких документов, проливающих свет на причину такой немилости. Возможно, дело тут в эстетических разногласиях: Агафон Карлович был знатоком камней, с двадцати двух лет занимал должности эксперта Бриллиантовой комнаты Зимнего дворца и оценщика Ссудной казны и, по мнению некоторых современников, имел куда более утонченный вкус, чем Фаберже-старший с его пристрастием к затейливым и помпезным игрушкам.
Агафон Фаберже не оставил профессию и после революции и оценивал для большевиков конфискованные у Романовых сокровища. Он прожил на родине аж до 1927 года, а потом перешел финскую границу. Другие сыновья Карла Густавовича тоже засиделись в Стране Советов дольше, чем большинство людей их круга. Просто у братьев Фаберже оставалось в России дело: драгоценности фирмы, столь легкомысленно брошенные их отцом.
Золотая лихорадка
В доме на Большой Морской имелся весьма замысловатый лифт-сейф. Днем на нем можно было разъезжать с этажа на этаж, а ночью его частенько держали под током — если было что с особым тщанием укрывать от воров. Понятно, что большевиков электричеством не остановишь, но братья Фаберже придумали хитрый ход: после отъезда Карла Густавовича сдать дом в аренду посольству Швейцарии. Ведь во всем мире территория представительств иностранных государств считается неприкосновенной.
Вот только шесть чемоданов с семейными драгоценностями провисели на уровне второго этажа на Большой Морской лишь до мая девятнадцатого года. Затем в дипломатическую миссию ворвались чекисты и взломали сейф. Один из них — начальник особого отдела Гатчинского ЧК — тут же и сбежал, прихватив с собой ценностей на 100 тысяч старыми деньгами.
И все же у сыновей Карла Фаберже оставались еще кое-какие «крохи». Евгений на отцовской даче в Левашове лично закопал чемодан с изделиями фирмы общей стоимостью в 2 миллиона долларов. Он так и не придумал, как переправить их за границу, и когда в воздухе запахло жареным, уехал налегке, планируя когда-нибудь вернуться в Левашово. Теперь дача Фаберже разрушена, место клада найти невозможно, но до сих пор находятся желающие попытаться.
Так же безуспешно роют землю и у финской границы — жена Агафона Карловича спрятала там золото-бриллианты «под приметным деревом». Третье место паломничества кладоискателей — усадьба Мудупи под Ригой. Там, где-то под голубятней, которой теперь нет и в помине, изделия Фаберже закопал некто Бауэр, акционер фирмы и бухгалтер московского отделения. В Латвию ценности провезла его супруга, спрятав в одежде и в каблуках туфель. Но воспользоваться ими все равно не удалось — слухи дошли до Евгения Фаберже, и тот примчался из Парижа в Ригу, чтобы заявить на Бауэра латвийскому министру юстиции.
Несколько недель бывшего бухгалтера протомили в тюрьме, а потом выпустили за отсутствием доказательств. В 1936 году он умер, указав родной сестре на ту самую голубятню. Только вот сестра не сумела удержать язык за зубами, а агенты братьев Фаберже были начеку. На этот раз в Ригу помчался Александр Карлович, перекопал усадьбу вдоль и поперек, но ничего не нашел и вообще еле унес ноги от советских солдат, внезапно оккупировавших Латвию. Ох, и недобрым же словом поминал он в те дни покойного батюшку...
...В 1920 году Карл Фаберже доживал свои дни в Лозанне, почти в нищете. Он вечно болел, хандрил и не испытывал желания разговаривать. Единственные слова, которые люди слышали от него достаточно часто, были: «Нет, это не жизнь!..» Когда же кто-то из сыновей спросил, почему Карл не воспользовался уникальной возможностью вывезти из России хоть что-то, старик удивился: «Что проку теперь было бы в бриллиантах?» Может, он имел в виду что-то вроде: потерявши голову, по волосам не плачут, и жалкие осколки былого богатства не утешат того, кто утратил дело жизни и любовь царей. А может, просто, что драгоценности к 1920 году до неприличия обесценились.
«От Фаберже» оптом и в розницу
В Питере в Гражданскую бриллианты шли за несколько картофелин. Да и в Европе дело обстояло немногим лучше: ювелирный рынок перенасытили драгоценности, привезенные ордами русских эмигрантов. Когда же к 1922 году цена на камешки и драгметаллы снова стала расти, большевики вспомнили, что в Москве, в Оружейной палате, еще со времен Керенского пылятся сотни ящиков с конфискованным имуществом императорской семьи.
Пасхальные яйца одно за другим стал забирать у Оружейной палаты Наркомвнешторг: Стране Советов требовались деньги на индустриализацию. Состоятельные иностранцы, понятное дело, не зевали. Директор Оружейной палаты Дмитрий Иванов бился за каждый музейный экспонат, писал объяснительные записки, которые потом никто не читал, а накануне изъятия последних десяти яиц Фаберже покончил с собой. Это, как ни странно, и спасло остатки коллекции — они и поныне хранятся в музеях Кремля.
При том, что художественная ценность яиц Фаберже в начале 2000-х многими ставилась под сомнение (мол, слишком пышно, слишком занимательно, на грани китча, одним словом — киндерсюрпризы столетней давности), на аукционах такие лоты неизменно производили сенсацию. Те, что были сделаны для Варвары Кельх, стоили дешевле императорских, но все равно цена доходила до трех с половиной миллионов долларов.
Самым же дорогим в то время считалось «Зимнее яйцо», проданное в 2002 году на аукционе Кристи за 9 579 500 долларов. В 2004 году коллекцию из 200 предметов с клеймом Фаберже (в том числе девять «императорских» яиц) российский нефтяник Вексельберг купил на аукционе Сотби. Стартовая цена составляла 90 миллионов долларов, но говорят, уплачено было значительно больше. И уж сколько стоит каждый из уникальных предметов по отдельности — тем более неизвестно…
