Александр Зацепин: «Гайдай спас наши песни, вставив в финал фильма... взрыв»

«Цензорам не нравились ни «Песня про зайцев», ни «Остров невезения». Во всем видели намеки на советскую действительность. Но с «Бриллиантовой рукой» Гайдай перестраховался, придумав неожиданный ход. В главке схватились за голову: «Мало нам криминальных песен в комедии, уберите хоть это!» Так ему удалось отстоять и наши песни, и другие важные фрагменты, сократив в картине нарочно вставленную сцену», — в 80-ю годовщину Победы Александр Зацепин вспоминает о войне и о своей работе в кино.

— Александр Сергеевич, 10 марта вам исполнилось 99 лет, поздравляем! Вы идете в ногу со временем — вижу, что на вашем рабочем столе появился новый огромный монитор, которого не было в последнюю нашу встречу.

— Спасибо, ну а куда деваться? Все телефоны поменяли, и я тоже, теперь и очередь монитора пришла. А я ведь еще помню телефоны с раздельными наушником и микрофоном, у которых крутили ручку и просили диспетчера: «Соедините меня с абонентом таким-то...» Да, все меняется…

— Говорят, что чем старше становишься, тем меньше что-то хочется менять в своей жизни. Правда, вы с детства интересовались техникой, следили за новинками...

— Да, когда-то ламповые приемники паял, изучал их устройство в радиокружке на станции юных натуралистов и техников. Шел 1941 год, уже война началась, мы с ребятами ловили и слушали Би-би-си на самодельном приемнике. Мы тогда обожали джаз. Хотя маме моей наше увлечение, конечно, не нравилось. Она же на другой музыке росла. Старшему поколению всегда не нравится то, что делает молодежь.

— А вам свойственно брюзжать на молодежь?

— Нет! Мне может быть не интересна современная музыка, я на другой воспитан. Но навязывать что-то свое или отрицать то, что нравится молодежи, — боже упаси. Я помню, как менялась музыкальная мода в ХХ веке. До войны были популярны фокстроты, танго, в 50-е появилась мода на латиноамериканскую музыку, босанову, в 70-е мы открыли для себя рок. Это было настоящим прорывом... Помню, когда моя дочь училась в десятом классе, она однажды вернулась из школы и сказала: «А мальчики говорят, что ты пишешь музыку для своего поколения». В тот день я задумался. Представил реку, по которой плывет огромная масса людей, от нее отделяется узенькая протока, и в нее устремляется молодежь… И чем дальше я буду плыть с другими по широкому руслу, тем труднее будет против течения вернуться к этой протоке...

— Интересный образ.

— Да, мне это запомнилось. Я тогда подумал: у меня потом сил не хватит догнать молодых. А сейчас пусть буду у них в хвосте, но все-таки с ними. И я немедленно принялся самостоятельно изучать новое музыкальное направление — рок. Мне важно было вывести основные принципы, теоретическую основу сформулировать. Ведь мне предстояло все это объяснить музыкантам, чтобы добиться от них нужного рокового звучания. А наши, даже самые лучшие музыканты, из оркестров Людвиковского, Гараняна, были заточены под свинг… Между прочим, когда я работал на «Красной палатке» Михаила Калатозова, меня пригласили в Италию, и я побывал на записи в студии Эй-би-си. И оказалось, что там тоже есть проблемы: многие рок-музыканты — самоучки и нот не знают. Так что во всем мире ситуации повторяются, важно учиться новому. Это потом уже появились профессиональные рок-музыканты.

— Что стало первым итогом вашего увлечения роком?

— Если бы я не проникся этим направлением, то не написал бы музыку к фильму «31 июня». Она была бы другой, и, может, не случилось бы такой восторженной реакции зрителей...

— Фильм «31 июня» показали 31 декабря 1978 года по Центральному телевидению...

— Да, но в такое время — кажется, часов в семь вечера, — когда все или собираются в гости, или готовят, — чтобы как можно меньше людей посмотрело. И все равно картина произвела фурор, а музыку сразу стали записывать кустари на рентгеновских пленках — «на ребрах» — и подпольно продавать. Это было серьезным показателем успеха.

— А через полгода исполнитель одной из ролей Александр Годунов остался в Америке во время гастролей Большого театра, и, увы, фильм положили на полку.

— Да, но песни исполнять не запретили — вышла официальная пластинка. Так что лично на мне эта драма мало отразилась. А режиссеру Леониду Квинихидзе я говорил: «Леня, запасись терпением, вот увидишь: пройдет какое-то время, и картина вернется на экраны». Потребовалось семь лет…

— Прошлой осенью Александру Годунову могло бы исполниться 75 лет. А в мае будет ровно 30 лет со дня его смерти. Вы после его эмиграции с ним встречались за границей?

— Да, случайно столкнулся в Америке. Я поднимался в студию и встретил его прямо у входа. «Саша!» — воскликнул я. Он рассказал, что дела его складываются не лучшим образом. Его же не взял в свой коллектив Михаил Барышников*. Но пессимистического настроения я не заметил, он надеялся на лучшее: «Уеду куда-нибудь, попытаю счастья в другом месте...» Увы, результат был трагическим: его не стало в 45 лет.

— Почему на многие роли в фильме, в том числе на главную — принцессы Мелисенты, взяли артистов не кино, а балета?

— Леонид Квинихидзе решил сделать акцент на хореографии — языке тела. Поэтому пригласил Наталью Трубникову, Александра Годунова, Людмилу Власову, Юрия Ветрова, а балетмейстером — француженку Веру Боккадоро.

— Кто выбирал солистов для записи песен? Главные партии за героинь в фильме «31 июня» исполнили Лариса Долина, Татьяна Анциферова, Жанна Рождественская.

— Мне режиссер полностью доверял: «Саша, давай сам, ты все это знаешь, я не буду вмешиваться — кого пригласишь, с теми и будем работать». Анциферову и Долину мне порекомендовал Виталий Клейнот, который подбирал для меня музыкантов. Про Ларису он сказал: «Есть интересная девочка, правда, она очень громко поет, но у нее широчайший диапазон». Татьяна же Анциферова была солисткой украинской группы «Музики». Тогда как раз коллектив приехал из Ужгорода в Москву, музыканты со мной связались, и мы стали сотрудничать. У меня в то время была своя домашняя студия, куда участники коллектива приволокли здоровенный деревянный музыкальный инструмент, называющийся фендер-пиано. И он долго заменял мне синтезатор, которого в стране еще не было. «Музики» попросили: «Александр, послушайте, пожалуйста, записи нашей солистки». И дали пленки с тремя песнями: украинской, русской и на английском языке. Мне очень понравились интонации Татьяны, ее выразительность, необычный тембр, который всегда можно узнать с трех нот...

Между прочим, Первый канал выходил ко мне с предложением: «Александр Сергеевич, хотим переснять «31 июня». Но я был категорически против: «С кем вы будете записывать? Вы не найдете сейчас таких исполнителей и аранжировку не сделаете лучше». — «Давайте так, — ответили мне, — мы сделаем для примера одну аранжировку и покажем вам». И на этом все заглохло.

— А когда переснимали «Кавказскую пленницу», спрашивали вашего согласия?

— Был разговор с моим менеджером. И мы решили назвать заведомо завышенную сумму за передачу авторских прав, чтобы они отказались. Продюсеры действительно стали сокрушаться: «Ой, таких денег нет…» Но в итоге заплатили, и пришлось дать согласие.

— Говорят, что, работая над оригинальной «Кавказской пленницей», вы чуть не рассорились с Леонидом Гайдаем.

— Да, могли и совсем разбежаться. Но наши отношения спас Иван Александрович Пырьев и сценаристы.

— До вас, то бишь до картины «Операция «Ы», Гайдай работал с композитором Никитой Богословским. А почему они перестали сотрудничать?

— Гайдай не рассказывал, а я его не спрашивал. Но у Лени случались моменты, когда он начинал решительно все отрицать — не принимать. По слухам, однажды работая с Богословским на записи в студии, режиссер завел свою пластинку: «Это мне не нравится! Так не хочу!» И композитор не выдержал, сломал дирижерскую палочку и заявил примерно следующее: «Все, ноги моей здесь не будет…»

Я сам через это проходил. В сценарий «Кавказской пленницы» сразу была включена заявка на молодежную ритмичную песню, которая могла бы стать хитом. И мы с Дербеневым написали первый вариант. Песня получилась средней, честно сказать. И Гайдай ее стал показывать друзьям, врагам — кому только мог, чтобы проверить «на зрителе». Потом сообщил мне: «Знаешь, 50 процентов сказали, что хорошая песня, а другая половина — что плохая. Надо написать новую». И я поехал в Иваново, в Дом творчества, где и работал... во всю ивановскую. Написал пять мелодий и послал пленку Гайдаю в Алушту на натурные съемки: «Леня, считаю, что одна из этих песен вполне может быть в твоем фильме. Но если тебе не нравится, пригласи другого композитора, например Арно Бабаджаняна». Гайдай ответил: «Да, третья неплохая, но думаю, я приглашу Бабаджаняна».

— То есть вы сами ему предложили другого композитора?

— Да. И я пошел к Ивану Александровичу Пырьеву, который был художественным руководителем комедийного подразделения на «Мосфильме», подал заявление об уходе с картины. Иван Александрович возмутился: «Что же это такое? Мы за «Операцию «Ы» тебя хвалили. Я рекомендовал Гайдаю продолжать с тобой работать: ты чувствуешь эксцентрику». Он порвал заявление и отправил нас с Дербеневым в Крым на съемки.

В Алуште, в гостинице, Гайдай встретил нас сурово — мол, кто вас звал? Но нам с Дербеневым повезло: одновременно с нами приехали и авторы сценария Костюковский и Слободской. И они нас поддержали: «Леня, ты что?! Такая музыка хорошая, мы сразу ее запомнили!» — и стали напевать. «Ну пусть Дербенев пишет стихи», — распорядился Гайдай. В сценарии песня была обозначена как «студенческая», а значит, она могла быть о чем угодно.

— И родилась «Песенка о медведях». Она не показалась вам или худсовету легкомысленной?

— Мне и сценаристам понравилась: такая веселая! Но они предложили заменить неблагозвучное «чешут медведи спину о земную ось». И Дербенев с ходу придумал «трутся спиной медведи…»

— А когда песня прогремела на весь Союз, Леонид Иович признал, что был не прав?

— Гайдай никогда не хвалил меня. Но если его устраивала музыка, он мог сказать: «Саша, а побыстрее нельзя?» Он любил быстрые по ритму мелодии. «Леня, — отвечал я, — уже максимальная скорость, пианист быстрее не сможет сыграть». А потом включались мои фантазия и инженерные навыки радиолюбителя. Я искусственно умудрялся ускорять записанные инструментальные партии. Технически тогда никто не умел подобное делать — это были мои ноу-хау. Так появилась мелодия в «Операции «Ы», когда Шурик садится в автобус, или музыка, под которую мадам Грицацуева в «12 стульях» гоняется за Бендером.

— Много позже на эту музыку к «12 стульям» в фильме-концерте по вашим песням к кинофильмам Леонида Гайдая прозвучала композиция «Полосатая жизнь». Откуда она взялась?

— А эту песню вырезали из «12 стульев», потому что «черный цвет, а потом будет белый цвет…» — это нехорошо. Также цензорам не нравились ни «Песня про зайцев», ни «Остров невезения». Во всем видели намеки на советскую действительность. Но с «Бриллиантовой рукой» Гайдай славно придумал: перестраховался, вставив в финал картины атомный взрыв. В главке схватились за голову: «Мало нам криминальных песен в комедии, так еще и взрыв! Уберите хотя бы это!» — взмолились они. «Я подумаю», — ответил Гайдай. Так ему удалось отстоять и наши песни, и другие важные для картины фрагменты, убрав нарочно вставленную сцену со взрывом.

— Как вы работали с Леонидом Дербеневым?

— Он всегда писал стихи на мою музыку, никогда не наоборот. Просил: «Саша, напой мне десять куплетов». Я удивлялся: «Зачем тебе так много?» — «Ты же знаешь, я включаю магнитофон, хожу по комнате и под музыку сочиняю. А когда всего три куплета, мне надо прерываться, перематывать кассету — и за это время я теряю идеи».

— Почему вам надо было их напевать, а не наигрывать?

— Я тоже задавал этот вопрос Дербеневу. «Нет, мне нужно, чтобы ты мне напел своим грустным голосом», — просил он. Поэтому я напевал три куплета, копировал их раза три-четыре, и получалось куплетов двенадцать.

— Александр Сергеевич, в этом году мы отмечаем восьмидесятилетие окончания Великой Отечественной войны. А разговор начали с того, что в 41-м году вы с товарищами ловили Би-би-си. Не опасно было слушать вражеское радио?

— Может, и опасно, но мы, подростки, об этом не задумывались. Хотя приемники у всех были отобраны под расписку — работали только репродукторы. Музыку мы слушали на патефонах, которые заводились с помощью ручки. У отца была очень большая библиотека классической музыки, мы с ним около часа каждую субботу ее слушали. Так папа меня просвещал. Поэтому я с детства знал все классические оперы и балеты.

— Расскажите о ваших родителях. Сергей Дмитриевич Зацепин был врачом. Он откуда родом?

— Папа родился в селе Пичугово, потом окончил Томский медицинский институт, и его послали работать в Новосибирск в инфекционную больницу. Раньше это называлось «заразная больница». Первенец родителей заразился от папы какой-то инфекцией, принесенной с работы, и умер. Поэтому, когда появился я, надо мной мама уже тряслась. Отец перешел в новосибирскую городскую больницу, параллельно подрабатывал в диспансере и в поликлинике НКВД, а с начала войны, с 1941-го, папа был переведен в военный госпиталь. Так он стал военным врачом, получил форму майора. А раненых было очень много — папа днями напролет делал операции. Но вскоре его посадили.

— За что его репрессировали?

— Папа и двое его друзей пригласили в компанию какого-то незнакомого человека для игры в преферанс. Мама, будто предчувствуя беду, говорила: «Зачем вы его позвали? Он же не из вашей компании, а в преферанс можно играть и втроем». Этот человек оказался агентом, из-за него посадили всех участников игры.

Я прекрасно помню, в чем обвинили отца. Уже началась война, и вышел приказ правительства, что за 15 минут опоздания на работу можно судить. И папа сказал: «Наконец-то советская власть взялась за этих лодырей!» Он сам никогда не опаздывал, был очень ответственным. На допросе отца спросили: «Вы это говорили?» — «Да». — «Значит, вы считаете, что советская власть до этого ничего не делала?» — «Нет, я этого не говорил». — «Но вы же сказали «наконец» — значит, до этого правительство сидело сложа руки?!» И месяц отца мурыжили, пытали, обливали ледяной водой, зубы передние выбили… Допрашивали круглыми сутками, не давая спать. А после таких истязаний человек подписывал что угодно. Отцу дали десять лет, сослали в Тайшет — город в Иркутской области. Но, как доктора, определили работать в больнице, выделили относительно хорошую отдельную комнату в бараке. В ссылке отец и женился: он не знал, выйдет ли когда-нибудь из лагеря.

— Не разводясь с вашей мамой, женился?

— Это судьбоносная история. Ведь семьи его друзей тоже были репрессированы с конфискацией всего имущества. А нашу не тронули, потому что оказалось, что мама с папой в 1929 году развелись. Они тогда сильно поссорились — по какой причине, не знаю. И мама на эмоциях побежала в загс и развелась. Но потом они помирились и прожили вместе еще больше десяти лет. Развод родителей и спас нас с мамой от ссылки после ареста папы.

После смерти Сталина отца реабилитировали. И он вместе с новой женой уехал в Саратов, где у его супруги жил сын Юра, который, как и я, родился 10 марта. Я к ним приезжал туда несколько раз. Папа счастливо прожил остаток своей жизни, он ушел в 68 лет.

— Ваша мама Валентина Болеславовна Оксентович кто по происхождению?

— Мама русская, а ее отец — сын ссыльного поляка. В 1860-х было восстание в Польше, мятежников сослали в Томск. Они шли пешком три года, представляете? И дед мой Болеслав родился в пути. Он, несмотря на польское имя, по сути, был настоящим русским мужиком, так как вырос и выучился в России. Стал фармацевтом, был хорошим охотником, призы по стрельбе брал — попадал в тарелку на лету! Дедушку Болеслава я хорошо помню.

Мама родилась в Томске, там они с отцом и познакомились. Она училась в университете, изучала русский язык, а папа был студентом медицинского. Поначалу мама работала преподавателем русского, но когда я родился, ушла с работы, чтобы заниматься моим воспитанием. В детский сад меня не отдавала.

— Как выживали в войну? Вы же остались без кормильца…

— Да, было непросто. Сперва мама продавала какие-то наши вещи, а потом устроилась в женскую консультацию посуду мыть, чтобы у нас были продуктовые карточки. По-моему, на рабочего давали 800 граммов хлеба, на взрослого иждивенца — 400, а на ребенка — 300. Хлеба нам хватало. А потом выделили участок, где мы стали сажать картошку. Вывозили ее на телеге, запряженной лошадью, — нанимали кого-нибудь.

— Какие отголоски большой войны доходили до Новосибирска? Наверное, эвакуированных привозили?

— Конечно, одна такая интеллигентная семья из Ленинграда жила и у нас. Глава семейства был токарем высшего разряда… А мы, школьники, помогали фронту. Летом я работал в колхозе трактористом, окончив соответствующие курсы.

— Война еще не закончилась, когда вас призвали в армию...

— Да, в январе 1945 года. Сперва меня зачислили в маршевую роту в Омске, новобранцев которой две недели готовили перед отправкой на фронт. Помню, нас гоняли по степи в страшную холодину: «Ложись, заряжай винтовку, стреляй!» Один солдат из нашего взвода все время опаздывал с выполнением команд, из-за чего мы постоянно слышали общий приказ: «Снять перчатки!» А морозы стояли градусов тридцать. Парень снова опаздывает. Тогда новый приказ: «Все пошли строем, запевай!» Никто не запевает. В наказание команда: «Набрать песок в шинели и бегом марш!» И опять: «Запевай!» В общем, вот такая была подготовка… Мы ворчали: «Лучше поскорее на фронт уехать, там хоть какая-то польза от нас будет! Чего мы тут ерундой занимаемся?» Познакомился я с солдатом из другой роты, и он однажды сообщает: «А мы завтра на фронт уходим! Пошли с нами!» На построении я встал в чужой взвод рядом с товарищем. Идет старшина, всех осматривает: «А это кто?» Я рапортую: «Солдат Зацепин. Очень хочу со своим приятелем на фронт пойти». — «Нет, вон отсюда!»

Потом приходит генерал отбирать новобранцев для отправки в пехотное училище: «Так, Зацепин, ты пойдешь в Тюменское пехотное училище. Будешь офицером. Доволен?» Я отвечаю: «Нет». — «Как нет?! Ты не хочешь стать советским офицером?» Я говорю: «А разве позорно быть советским солдатом?» — «Молчать! Поедешь в училище, как все!» Генерал думал, я обрадуюсь тому, что меня не заберут на фронт. А я вам скажу следующее: когда 9 мая война закончилась, нас в этом пехотном училище вывели на улицу на построение и объявили о Победе. И новость мы приняли молча, стояли грустные и растерянные. Ведь мы не успели повоевать за Родину, нас не использовали по назначению — вся подготовка была впустую... По такому случаю дали месяц отпуска, я поехал домой в Новосибирск. А перед отпуском познакомился с армейским музыкантом Эдиком Сальницким, и он посоветовал: «Зачем тебе в пехоте бегать?.. Купи кларнет, потренируйся — ты же школу музыкальную окончил. (Музыкой Александр Зацепин занимался с восьми лет и окончил стандартную семилетку по классу фортепиано. — Прим. ред.) Скоро демобилизация, будет не хватать музыкантов, тебя возьмут в музвзвод».

В Новосибирске я первым делом купил недорогие кларнет и аккордеон. На инструментах тренировался каждый день. Вернулся из отпуска — прямиком в музвзвод, показал свои умения. Капельмейстер спрашивает: «А ты ноты знаешь?» — «Я школу музыкальную окончил». — «А-а-а, ну ладно, пойду к генералу, чтобы разрешили перевести тебя к нам». Потом я отправился к начальнику клуба: «Я киномеханик (курсы я окончил до армии на станции юннатов и техников), еще играю на аккордеоне, могу в самодеятельности участвовать». И тот тоже к генералу пошел просить за меня. Кино меня перетянуло. Как киномеханику, мне поручили ходить в город, в прокат за новыми фильмами. Зимой возил банки с пленками на санках, показывал в клубе кино, а после — танцы, на которых я аккомпанировал на аккордеоне. Все танцевали в шинелях, потому что стекла в клубе были выбиты, — а на улице 30 градусов мороза! Представляете, каково играть голыми руками… Потом уже приноровился в перчатках играть, иначе пальцы не шевелились.

— Трофейные картины показывали? Какие фильмы вас поразили?

— Музыкальные. Например, американский фильм «Серенада Солнечной долины». Потом был английский фильм «Джордж из Динки-джаза», там герой играл на банджо. Да и немецкие музыкальные фильмы были очень хорошие.

— А командир взвода у вас был сам Евгений Матвеев — будущий выдающийся кинорежиссер!

— Да, и первая наша встреча получилась любопытной. Какое-то время я ночевал в клубе у нашего художника в его маленькой мастерской — помогал ему работать. Там на полу лежал глиняный барельеф профилей Ленина и Сталина — метра на полтора. Мы его обклеивали газетами, чтобы потом снять слепок из папье-маше. Художнику выдали газеты, муку для клея и трехлитровую банку масла, чтобы глину смазывать. А я ему однажды предложил: «Давай лепешки сделаем, у нас же все ингредиенты есть». Комната обогревалась печкой, которая топилась из коридора. На ней мы наши лепешки и разложили. Лепешки получились снаружи обугленные, а внутри сырые, но мы и таким были рады. Спать я устраивался тоже на этой печке, правда, ноги у меня свисали. А чем укрываться? Карта только есть. И вот товарищ заворачивал меня в эту карту, и я, как запеленатый младенец, спал. Как-то раз приходит новый командир взвода лейтенант Матвеев: «Так, подъем!» А я встать не могу, я же в рулоне из карты. Художник меня развернул. Я принял стойку смирно, смотрю на Матвеева и вижу, как он пытается сделать строгое лицо, хотя изнутри его разрывает смех.

А потом Евгений тоже пришел в самодеятельность, и мы подружились. Помню, они с напарником делали скетч — пьяный пытался причесаться перед пустой рамой от зеркала, а второй человек копировал его, имитируя отражение. Это было очень смешно! Я же все представление сопровождал как аккомпаниатор, а для некоторых номеров писал музыку. И знаете, меня заметили — после районного смотра самодеятельности перевели в ансамбль песни и пляски Западно-Сибирского военного округа.

— Сколько вы прослужили вместе с Матвеевым?

— Наверное, год. Потом я с ним встречался в Новосибирске — он уже работал в театре «Красный факел». Мы случайно столкнулись на улице. Евгений рассказал: «Не поехал я ни в Ленинград, ни в Москву. Хочу пока здесь остаться, тут очень хороший театр, поработаю, наберусь опыта». И он правильно сделал, несколько лет проработал в Новосибирске, много ролей переиграл...

— А с Матвеевым вы в Москве потом встречались?

— Конечно! Одна встреча очень интересная была. Матвеев тогда жил на Ленинском проспекте недалеко от метро «Парк культуры». Опять встретились случайно на улице, Женя предлагает: «Пойдем ко мне, посидим, поговорим». Поднимаемся на второй этаж. Выясняется, что Матвеев ключи забыл в квартире. Я говорю: «Попроси соседа, чтобы он меня пустил в квартиру и на балкон, чтобы я к тебе перелез». Между соседними балконами было метра полтора, не очень хотелось прыгать, но другого выхода не было. И потом, я же занимался в юности акробатикой, для меня это в общем-то сложности не представляло. Перепрыгнул удачно и открыл дверь в квартиру Матвеева изнутри. Вот так посидели…

— Александр Сергеевич, расскажите, какой режим дня у активно работающего 99-летнего человека. Какой у вас график?

— Вы удивитесь, сейчас у меня график и режим жестче, чем раньше. Я никогда не вставал очень рано и ложился поздно: в час-два ночи. А сейчас подъем в семь утра. Потому что не хватает времени для работы! Делаю зарядку 30—35 минут, потом душ, завтрак. Убираю постель: когда хаос, не могу работать. Потом сажусь писать музыку. В час обед, потом сон — 13 минут. Просыпаюсь сам через 12 минут — на полминуты раньше будильника. И снова за работу.

— А почему именно 13 минут, а не полчаса?

— Жалко времени, понимаете? В пять часов кофе пью. В это время часто приходит моя соратница, друг, режиссер и художественный руководитель театра при Фонде «Планета Зацепина» Муза Ли. Мы обсуждаем работу, музыку, наши планы, и я снова сажусь писать. Ужинаю часов в восемь вечера — и опять за работу. Спать ложусь в 23:00. И так каждый день, без выходных и праздников. В моем возрасте режим и правильное питание очень важны. Один из основных принципов — никогда не переедать.

— Александр Сергеевич, а любимое занятие, кроме музыки, у вас есть?

— Любимое занятие — что-то новое писать. За полтора года совместной работы с Музой Ли я написал абсолютно новую музыку для четырех мюзиклов: «Сказка о царе Салтане», «Путешествие Маленького принца», «Снегурочка» и «Иван Васильевич меняет профессию» — и одного балета «Принцесса Турандот», который сейчас ставят Леонид и Михаил Лавровские. И на этот год у меня грандиозные планы — мы с Музой Ли уже работаем над мюзиклами «Золушка», «Тайна трех планет», а в планах сделать еще восемь мюзиклов и несколько балетов. Все это осуществляется силами театра Фонда «Планета Зацепина». Так что репертуар у нас уже есть — дело за зданием театра! Переговоры ведутся. Я свои планы привык осуществлять.

Катки в Москве 2025-2026: куда пойти, чтобы здорово провести время

Читать материал