«Свою провокацию я рассчитала до минуты. Милицию вызвала заранее, чтобы те приехали как раз к началу конфликта. Сама сидела в засаде и волновалась: а вдруг милиция не успеет?» — рассказывает актриса об одном из драматических эпизодов своей жизни...
— Обычно актеры рассказывают какую-нибудь историю вроде «я шел по улице, и тут по счастливой случайности меня увидел Спилберг, пригласил сниматься, и я стал звездой». Вранье! Может, одному из миллиона и посчастливится.
Но, как правило, «если звезды зажигаются, значит»… кто-то чиркнул спичкой. (Смеется.) Чаще всего «спичкой чиркают» либо мамы, либо папы, либо мужья, либо любовники... Но бывают люди, которые ухитряются зажечь свою звезду сами. И таких людей я безмерно уважаю, даже если это мои личные враги. Потому что знаю на собственном опыте, чего стоит пробиться в этом мире самостоятельно… Я окончила «Щуку» в конце 90-х. Получить работу в кино в это время было практически нереально — особенно без имени, без связей, без поддержки и без денег. Знаете, как говорится, в ад я не верю, но верю в безработицу… Первым делом я отправилась на «Мосфильм». Там каким-то чудом еще теплилась жизнь в 2—3 павильонах. В каждую из киногрупп я сходила и везде получила отказ. Разной степени вежливости. Тогда я сделала фотографии и стала обходить с ними всех существующих кастинг-директоров.
Глухо! За год ни одна дверь передо мной не открылась. А между тем было известно, что в Москве есть одно крупное и влиятельное актерское агентство, которое гарантирует роли. Вот только попасть туда со стороны невозможно. Только по блату. Гонят к чертям прямо с порога! И знаете, что я придумала? Я стала следить за директрисой агентства. Буквально! То есть прямо как частный детектив. Я узнала об этой женщине все — вплоть до мельчайших бытовых подробностей. Чем занимается в свободное время, что покупает в магазинах, что любит...
«Я становлюсь как цунами...»
Иногда меня спрашивают, не родственница ли я писателю и сценаристу Радию Петровичу Погодину. Нет, к нему я никакого отношения не имею.
Хотя в моей родне действительно имелся один писатель — Андрей Упит, в Латвии он очень известен и почитаем.
В раннем детстве меня то и дело возили к родственникам в Прибалтику. Сосны, дюны, Балтийское море, янтарь, дом-музей Упита — все это было так уютно, так мило и романтично… И, как вскоре выяснилось, не имело вообще ничего общего с реальностью, в которой мне предстояло жить. Собственно, вся моя семья к реальной жизни была приспособлена неважно. Несмотря на то что папа занимал неплохую должность — начальника главка Министерства химического и нефтяного машиностроения. Но при этом папа, к примеру, стеснялся получить от государства нормальную квартиру, и мы все, включая бабушку, ютились в сорокаметровой двушке в Орехово-Борисово. Для нашей семьи характерна была такая картинка: стоит папа, держит в руке утюг и обращается к маме: «Лия, утюг сломался, почини».
Мама могла починить что угодно, хотя по профессии она актриса — когда-то играла в Горьковском драмтеатре, но после моего рождения работу оставила. Кстати, я переняла у нее обе способности — я и актриса, и с мелким ремонтом техники, сантехники и всего прочего легко справляюсь. Что касается бабушки, которую я очень любила, она родом из-под Риги и с детства привыкла к определенному образу жизни. К примеру, она не понимала, зачем нужно запирать входную дверь. Словом, семья у нас была интеллигентная, добрая, открытая и совершенно незащищенная.
Некоторое время я тоже считала себя слабой, незащищенной и открытой. Впрочем, недолго. До тех пор, пока не пошла в школу. Я очень хорошо помню этот момент, когда 1 сентября я собиралась в первый раз в первый класс.
На мне была новая форма — не покупная, а сшитая мамой. По цвету, по фасону вроде бы такая же, как у всех, — но нет! Чуть-чуть особенная… Помню, стою я в этой форме с ранцем перед зеркалом и изливаю на маму свой восторг: «Неужели я иду в школу! Как здорово!» Только вот не прошло и месяца, как, собираясь в школу, я стала думать ровно противоположное: «Боженька, за что же мне такое наказание!»
Это была не какая-нибудь спецшкола, а обычная, кондовая школа в спальном районе. Обстановка в классе была крайне недоброжелательная. Постоянно возникали жесточайшие конфликты. У меня не укладывалось в голове, как можно ни с того ни с сего отнять что-то у человека, выхватив прямо из рук, оскорбить его, плюнуть в его сторону, нахамить.
Однажды, мне тогда было лет восемь, у меня самой отобрали новые заграничные туфли, привезенные папой из какой-то командировки. Когда я, заплаканная, поведала об этом маме, она очень внятно сказала: «Я не пойду в школу. Ты должна вернуть свою обувь сама. Меня не волнует, какими способами будешь это делать. Но знай: если завтра же не увижу тебя дома с туфлями, я перестану тебя уважать». Это было сильным аргументом. Я не спала всю ночь, обдумывала план. Утром пошла в школу. Трусила жутко — там же враги, банда. Но во мне вдруг обнаружилась такая сила гнева, я с таким грозным негодованием налетела на обидчиц, так неистово потребовала вернуть отобранное, а получив отказ, с таким бешеным напором кинулась в драку, что они отступили. Сдались!.. С тех пор положение мое в классе стало другим, и я сама почувствовала себя по-другому.
Я вынуждена была вытравить из себя ту открытость, нежность и слабость, которую впитала с раннего детства. Поняла очень важную вещь: я в силах сама за себя постоять! Вот только после того случая ходить в школу мне расхотелось окончательно. К моему счастью (как это ни странно, но я действительно воспринимала это как счастье, как отдушину), я довольно часто и тяжело болела. Иной раз приходилось по несколько месяцев проводить в больницах. Выздоравливать и снова отправляться в заведение под названием «школа» мне всякий раз не хотелось.
Из тридцати человек в классе приличных было только трое. Я и еще две девочки из нормальных семей. Одна из них — Ира, человечек умный, тонкий, нравственный, — стала моей ближайшей подружкой. Мы с ней вместе и противостояли всей этой школьной шобле, всегда вдвоем держались.
Разлучались, только когда я в очередной раз ложилась в больницу. Однажды, в старшем классе, как раз во время моего отсутствия девицы-одноклассницы втроем поймали Иру на улице, затащили на какой-то пустырь и жестоко избили. Ира — благородная душа, зная мой характер, ничего мне об этой отвратительной истории не рассказала. Узнала я о ней из случайного разговора, много позже, когда школа была уже позади. И я приняла твердое решение: эти гадины, избившие Иру, должны быть наказаны. По-серьезному. Официально обращаться в милицию после стольких лет было бессмысленно. А поскольку на драматургические способности я никогда не жаловалась, я придумала сценарий мести. Опять же в рамках Уголовного кодекса. Ире я ничего рассказывать не стала. Разыскала свою одноклассницу, ту самую — третью интеллигентную (уже этим самым она, помнится, вызывала агрессию в классе).
И уговорила ее стать главной участницей моего плана. Сознаюсь: это была чистой воды провокация. Рассчитала я все до минуты. Одноклассница вызвала тех негодяек на встречу и завела разговор в несвойственной ей оскорбительной манере. Милицию мы вызвали заранее, чтобы те приехали как раз к началу конфликта. Сама я сидела в засаде и волновалась: а вдруг милиция не успеет? Конечно, был риск. Но все получилось идеально. Милиционеры приехали тютелька в тютельку, и я успела направить их к месту происшествия как раз в тот момент, когда агрессорши набросились на мою приятельницу. Пострадавшая написала заявление о разбойном нападении. На первый раз уголовного дела не завели, но напуганы девицы были страшно. А Ира — отомщена!
Через несколько лет моя лучшая подруга попала под машину.
Нелепая смерть Иры нанесла мне жуткую душевную травму. Это ведь был очень близкий мне человек… Собственно, Ирина смерть стала последней каплей в бесконечной череде несчастий, выпавших тогда на мою долю. Сначала у мамы случился микроинсульт. Чувствовала она себя безумно плохо. Нужны были врачи, уход, лекарства. А папа как раз в это время потерял работу. В тот период рушилась промышленность, в том числе и нефтехимический комплекс. Все было расформировано, разворовано, а люди выкинуты на улицу. Папа решил создать частный концерн по производству холодильных установок для нефтегазовой отрасли — в конце концов, именно этим он всю жизнь занимался. А поскольку человек он по природе своей очень наивный, доверчивый и совсем не бизнесмен, вокруг него немедленно собралось дикое количество аферистов.
Они бессовестно использовали папино имя, а потом навесили на него какие-то жуткие долги по кредитам. Начались бесконечные суды, нервотрепка, угрозы... У папы случился первый инфаркт. Меня от греха подальше отправили за границу, в Болгарию. Вернулась я оттуда через год и обнаружила, что папа очень сильно сдал. Пришлось продать кооперативную квартиру на Сивцевом Вражке, которую мы купили незадолго до перестройки, и вернуться в ненавистное Орехово-Борисово. Вскоре умерла моя обожаемая бабушка... Вот такая получилась картина: папа и мама — совершенно беспомощные пожилые люди. А я только что после театрального института, работы нет, перспективы туманны. Конечно, захлестывало отчаяние.
Но я стряхивала с себя его тяжесть. Не могла позволить себе лежать в меланхолии на диване, отрешившись от всего и распустив нюни. Я должна была действовать! И от всего этого свалившегося на мои плечи груза, от этого злого отчаяния во мне вдруг зародился какой-то невиданный, яростный азарт, открылась какая-то мощнейшая внутренняя энергия, будто я — цунами…
Родители не должны терять детей
Я стала хвататься за все, что попадалось под руку, лишь бы только заработать. В основном это были съемки в рекламе, и еще — работа в одной политической пиар-компании. Вот это-то мне и пригодилось, чтобы заинтересовать собою ту самую директрису актерского агентства. Досконально изучив ее характер и привычки, я сообразила, что ей будет очень интересно и финансово выгодно поучаствовать в предвыборной кампании партии, на которую я сама тогда работала.
И я обратилась к этой женщине с предложением, от которого она действительно не смогла отказаться. Так я попала в актерское агентство. Которое тут же устроило меня на кастинг картины «Если невеста ведьма» с Сережей Безруковым. И меня утвердили на главную роль! Правда… без гонорара. Я подумала: «Ах вы гады, все же понятно — себе возьмете мои денежки». Но плюнула на это. К сожалению, таковы правила игры… Но зато это был прорыв! После «Ведьмы...» предложения пошли косяком. Сразу же. Уже к концу съемок меня пригласил Сергей Петрович Никоненко в фильм «Перекресток судьбы» с Димой Харатьяном. На этот раз даже деньги мне заплатили. И они были ох как нужны… Картину, на которую меня позвали после этого, мне больно даже называть.
Это была очень, очень хорошая роль, в большом кино, у отличного режиссера, за большие деньги. И вдруг… Неожиданно у меня возникают проблемы с левой рукой. Она распухла, побагровела и дико болит. Иду к врачу. Обнаруживается, что у меня опухоль. Называется энхондрома. Увеличивается стремительно. Поражает суставы и кости… Берется биопсия. Мучительные дни ожидания результата анализа. Каков приговор? Успела опухоль превратиться в злокачественную или нет? В голове молоточком стучит только одна мысль: «Самое ужасное — это когда родители теряют своих детей. Мои без меня просто погибнут. Господи, не допусти! Сделай так, чтобы я смогла, успела создать им хорошие условия для жизни. Они заслуживают этого, я должна…» Накануне решающего визита к врачу вижу сон.
Снится умершая бабушка. Она берет меня за руку, говорит: «Пойдем» — и увлекает за собой. Крепко так держит. Я было последовала за ней, но вдруг отдернула руку и закричала: «Бабушка, ты в своем уме?! Я не могу!!! Я же еще маме с папой квартиру не купила!..» Проснулась оттого, что сильно болит горло — сорвала голосовые связки... Опухоль оказалась доброкачественная. Но потребовалась срочная операция — замена сустава. С длительным восстановительным периодом. Моя роскошная работа в шикарном фильме была потеряна. В той роли прославилась другая актриса…
Но веру в себя я все равно не потеряла, вновь продолжила бороться, действовать. Подлечившись и привыкнув к своему титановому суставу, снова окунулась в съемки. И параллельно загорелась идеей создать свою собственную кинопроизводящую компанию.
Возможности получить соответствующее образование у меня уже не было. Но снимаясь в картине «Эшелон», я познакомилась с продюсером Владиленом Арсеньевым, и у нас с ним наладились дружеские отношения. А он преподавал во ВГИКе, написал учебник для продюсеров. Я этот учебник с кучей формул для расчета бюджета изучила и попросила у Арсеньева разрешения периодически приходить советоваться. Почему-то он поверил в меня, стал посвящать в тонкости профессии, объяснял, как добывать деньги на кино. Это для меня было очень важно. Я серьезно готовилась к созданию студии, понимала, что это шанс устроить свою жизнь по-настоящему, так, как мне хочется.
Как в свое время я тыкалась во все двери «Мосфильма», так теперь начала свое многолетнее путешествие по банкам.
Сотню обошла — никакого эффекта. И вдруг одна подруга познакомила меня со своим бывшим одноклассником, ныне банкиром. Очень серьезным человеком, влиятельным. И неожиданно он соглашается посмотреть мой бизнес-план. Я немедленно выкладываю ему все свои идеи, показываю готовые сценарии, рассказываю, как планирую снимать фильмы, как продавать, откуда брать прибыль. Денис подумал немного и вдруг сказал: «Ладно, давай попробуем». У меня перехватило дыхание, я захлебнулась от счастья. Не может быть! Неужели свершилось? Неужели мне так повезло?! Да, повезло. Все оказалось правдой.
В этот же момент я узнала Алексея Пиманова — как раз снималась в его картине «Три дня в Одессе». Благодаря тому, что Денис дал «добро», у меня уже появилась сумма, на которую можно было делать картину.
И я предложила Леше: «Слушай, есть идея расширить производство. Можно будет делать такое-то количество картин в год. Вот бюджет. Давай попробуем вместе?» Леша размышлял месяц и… согласился. Мы создали компанию. И стали делать первый фильм — «Ненависть». Моя до мелочей выверенная схема заработала. Я стала директором компании, которая существует уже шесть лет. За эти годы мы сделали много картин…
Кошмаром пропитан воздух
На днях по Первому каналу прошел наш с Лешей Пимановым фильм «Отражение», который мы снимали два с половиной года. На первый взгляд фабула может показаться совершенно нереальной: в подпольной тюремной клинике женщины меняются лицами.
Но это не фантастика. Алексей раскопал информацию о том, что на Дальнем Востоке была колония, где функционировала подпольная клиника пластической хирургии.
Раньше мне не доводилось бывать в колониях. И когда в связи со съемками я там оказалась и увидела все своими глазами, пережила настоящий стресс, хотя, как уже можно догадаться, нервы у меня крепкие. Я отчетливо осознала, что по сравнению с этим все мои горести просто фигня. Там такой сгусток энергии беды — подлинной, неприкрашенной, жуткой. Раньше я думала, что такое бывает только в фильмах ужасов. Кошмаром пропитан воздух! И он физически давит на голову, на плечи. У всех членов нашей группы к вечеру давление подскакивало, до гипертонических кризов доходило. Мы провели там месяц, и все это время каждый день практически жили с заключенными.
Когда руководство колонии дало разрешение на съемку, я спросила начальника: «А можно будет в массовых сценах снимать женщин-заключенных?»
Он сказал: «Я разрешаю, но приказать им это не могу, не имею права. Поэтому, если сами договоритесь, значит, так тому и быть, а нет — так нет». Я попросила организовать мне беседу с девчонками. Их собрали в актовом зале. Сначала я должна была выступить как актриса. Меня строго-настрого предупредили: «Подходить к заключенным близко категорически нельзя — опасно. Со всех сторон СПИД, туберкулез, да и многие арестантки неадекватны. Все может быть — если что-то не понравится, ткнет иголкой в вену». Так что мне велено было сидеть на сцене и разговаривать с ними оттуда. Под присмотром охранников. После того как я закончила творческую часть, мы стали с женщинами беседовать.
Слово за слово, разговорились: я по их просьбе что-то рассказывала о себе и в какой-то момент почувствовала, просто по-человечески, что не могу больше сидеть на сцене. И спустилась к ним. Охранники напряглись. Но я села прямо рядышком с этими несчастными женщинами, и мы продолжили общение. Часа три проговорили по душам. Каких только историй я не услышала. Кто-то из них убийца, кто-то сидит за грабеж, кто-то за наркотики, кто-то смертельно болен… И что меня больше всего потрясло — что эти девчонки, хлебнувшие лиха, озлобленные, с покалеченными судьбами, вдруг говорят мне: «Представляешь, у нас девка есть — библиотекарша, красивая такая. Ей пятерик дали, уже больше двух лет сидит. Так, понимаешь, ни за что сидит-то. Точно! Это ее бывший муж- ублюдок подставил.
Отомстил, наркотики подкинул, вот ей и впаяли, не разобравшись. Может, сможешь помочь?» Я обалдела. Эти очерствевшие женщины, узнав, что генпродюсер картины — ведущий программы «Человек и закон», стали просить не за себя, а за другого, чужого, человека! А мне пытались внушить, что они хуже зверей… Человеческая душа очень многослойна. Собственно, эту мысль мы и хотели провести в нашем фильме. Две героини, плохая и хорошая, меняются лицами. А смысл в том, что это две половинки одного человека…
Кстати, Алексею удалось все-таки помочь той женщине. Она действительно очень красивая, с замечательным голосом — оперная певица. Пиманов приехал в тюрьму, встретился с ней, потом поднял все материалы ее дела и… через полгода ее выпустили. В тот же день она мне позвонила.
Непередаваемый был разговор. Это даже благодарностью назвать невозможно. Она произносила какие-то такие слова, которых вообще не бывает на свете… (Утирая слезы.) Вы не можете до конца понять то, о чем я говорю, потому что не представляете, что такое тюрьма. А я теперь уже представляю.
Сколько раз в течение жизни мне казалось, будто из-под ног моих выдернули землю! Сколько раз я впадала в бездну отчаяния — такого, что жить не хотелось. Но… Мне очень помогла услышанная однажды фраза: «Когда происходит что-то плохое, не стоит мучить себя вопросом: «За что мне это?» Следует поискать ответ на другой вопрос: «Для чего мне это?..» Я серьезно задумалась и нашла-таки свой ответ: мне лично испытания были даны для того, чтобы я поняла, какая я на самом деле сильная.
