«Линчевание» остановил директор театра: «Что же вы такое говорите?! Зельдин без единого замечания столько лет служит театру. Вы же пьете, прогуливаете, опаздываете на репетиции. И теперь предлагаете выгнать артиста, на которого к нам ходит зритель?!» Когда Владимир Михайлович мне об этом рассказал, я была потрясена, спросила: «Как же вы это пережили?» Он ответил: «Олечка, я тогда все про коллег понял, мне было очень больно и страшно», — вспоминает актриса Театра Российской армии народная артистка РФ Ольга Богданова.
«Ребята, никогда ничего не бойтесь, — постоянно говорил нам, своим коллегам и друзьям, Владимир Михайлович Зельдин, — пока я жив, с вами и нашим театром ничего плохого не случится!» Вот уже три с половиной года его нет с нами, но мы помним его слова и продолжаем чувствовать, что он рядом — сохраняет и оберегает нас.
Всенародный успех к Владимиру Зельдину пришел в 26 лет, после выхода музыкальной комедии «Свинарка и пастух». На главную мужскую роль пастуха Мусаиба, в пару к своей жене Марине Ладыниной, режиссер Иван Пырьев выбирал актера очень тщательно. Конечно, на пробы пригласили профессиональных артистов из национальных театров кавказских республик — широкоплечих, белозубых джигитов с огненными взглядами. Но ассистенты присматривались и к московским актерам. Им очень понравился Владимир Зельдин, игравший грузина (рядового Гоглидзе) в спектакле «Генеральный консул» Театра транспорта. Он естественно смотрелся в гриме и отлично передавал акцент. И Зельдина тоже пригласили на «Мосфильм». Когда пробы были закончены, Иван Александрович зашел в тупик: кого предпочесть? Ошибиться с исполнителем главной роли было нельзя. И тогда Пырьев пригласил в просмотровый зал всю женскую часть съемочной группы, чтобы они выбрали лучшего Мусаиба. Большинством голосов на главную роль был утвержден Владимир Зельдин.
22 июня 1941 года съемочная группа должна была вылететь из Кабардино-Балкарии — как раз закончились съемки эпизодов пастуха Мусаиба. Когда на перекладных вернулись в Москву, Владимиру Зельдину пришла повестка — ему надлежало отправиться в танковое училище. Но вскоре вышел специальный указ министра кинематографии Большакова о том, что съемки картины необходимо продолжить, и все артисты, занятые в фильме, получили «бронь». Музыкальная комедия о мирной и изобильной жизни призвана была поддержать веру советских граждан в скорую победу. Только в знаменитую песню о Москве (музыка Т. Хренникова, слова В. Гусева. — Прим. ред.) дописали один куплет: «А когда вражьи танки помчатся, / Мы с тобою пойдем воевать! / Не затем мы нашли свое счастье, / Чтоб врагу его дать растоптать». Фильм вышел в 1941 году и очень полюбился публике. А исполнитель главной роли Владимир Зельдин в одночасье стал кумиром женщин. До конца жизни Владимир Михайлович был благодарен Пырьеву за первый успех. И в каждом своем концерте Зельдин обязательно посвящал несколько песен своим сверстникам, прошедшим дорогами войны, и тем, кто с нее не вернулся.
После победы Владимира Михайловича пригласили в труппу Центрального театра Красной армии, где он прослужил до конца своих дней (больше 70 лет). Зельдину сразу предложили главную роль в музыкальном спектакле по пьесе Лопе де Веги «Учитель танцев». Создатели спектакля ждали от артиста легкости, романтизма и обаяния пастуха Мусаиба из фильма «Свинарка и пастух». А у Зельдина роль, что называется, «не пошла». Пьеса в стихах, и все получалось как-то искусственно. Вопрос стоял о закрытии спектакля или снятии Зельдина с роли. На решающий прогон пришел руководивший в то время нашим театром Алексей Дмитриевич Попов — гениальный человек, артисты ему верили свято. Он посмотрел и сказал: «Володя, на завтрашнюю репетицию надень белоснежную рубашку апаш». Это рубашка с большим раскрытым воротом, открывающим грудь, и свободными рукавами. До этого Зельдин репетировал в тесном историческом костюме, сковывающем его пластику. Владимир Михайлович рассказывал: «Надел я эту рубашку и сразу почувствовал себя испанцем Альдемаро. И все то, что казалось театральным, вдруг стало по-настоящему романтичным». Правильный костюм не только помог войти в образ, но и удивительно шел Зельдину, с его ровной прямой спиной и потрясающей скульптурной линией шеи.
Спектакль «Учитель танцев» стал театральной легендой. Успех был немыслимый. В каждом уголке Советского Союза люди, уставшие от войны и тягот послевоенной жизни, хотели видеть «Учителя танцев» на гастролях. Например, Ленинград ежегодно запрашивал по десять спектаклей, они проходили в самых больших залах Дворцов культуры. Зельдина выручали железная дисциплина и отсутствие вредных привычек. В день спектакля артист очень мало ел, только пил чай. Обязательный отдых днем, за два с половиной часа до начала — разминка. А после — сразу в номер отсыпаться. До и после спектакля ДК охраняла конная милиция: до — потому что всем желающим не хватало билетов, а после — потому что сотни людей собирались у служебного входа в ожидании артиста. В основном это были женщины. Однажды ленинградские поклонницы Зельдина взяли в аренду открытый автомобиль и целый день катали своего кумира по городу, показывая достопримечательности Северной столицы.
Этот спектакль Владимир Михайлович за тридцать лет сыграл больше тысячи раз. Последний раз Зельдин исполнил роль Альдемаро на своем 60-летии. Я была на этом вечере с моим другом Стасом Садальским — мы были начинающими актерами. Вместо цветов Садальский где-то достал бутылку хорошего коньяка — в то время мы были уверены, что это лучший подарок. В огромном зале театра сидели на ступеньках — мест не хватало. Когда на сцену вышел Зельдин в роли героя-любовника в гриме и испанском парике, мы с Садальским переглянулись — нам, молодым, он показался очень старым. Но тут же на наших глазах случилось чудо: между залом и артистом установился невероятный обмен энергиями. Зал и Владимир Михайлович дышали в унисон — больше я никогда не испытывала ничего подобного в театре. Танцевал Зельдин и в 60 лет блестяще и в танце превращался в молодого героя. А зал после каждого такого номера устраивал овации, как нам казалось, по полчаса. Во время поклонов Владимир Михайлович сказал зрителям: «Спасибо вам за ваши долгие аплодисменты. Они давали мне отдохнуть». И тут Садальский выбежал на сцену с бутылкой и вручил ее Владимиру Михайловичу. Тот принял презент, но изобразил такое удивление на лице, что весь зал грохнул от смеха. Мы юмора не поняли, но потом нам рассказали, что Владимир Михайлович совсем не пьет.
При моем поступлении в Театр Советской армии Владимир Михайлович сыграл решающую роль. Зельдин всегда был главным по приему артистов в труппу, потому что у него был вкус на талантливых и красивых. Сегодня представление об актерах как о красивых людях исчезает, но Зельдин был воспитан по-другому. Он всегда отмечал высоких, широкоплечих, с поставленным голосом актеров-мужчин. А уж когда говорил о женской красоте и женских достоинствах, остальные замолкали. Кроме того, Зельдин, как никто, понимал природу обаяния. Я показывала отрывки из «Хозяйки гостиницы» и «Бесприданницы». Причем спросила худсовет: «Могу сыграть «Хозяйку гостиницы» на русском языке, могу на французском. Как вы хотите?» В рамках нашего обучения в Школе-студии МХАТ мы готовили отрывки на французском языке. И именно Владимир Михайлович сказал: «Конечно, на французском, это интереснее». После показа мне так улыбались члены худсовета, что я почувствовала: все за меня. Но спустя время Владимир Михайлович мне раскрыл некоторые тайны. Оказалось, что мнения сильно разделились. Против моей кандидатуры выступали те, кто после показа улыбнулись мне самыми ослепительными улыбками. Тогда я поняла, что театр — структура тонкая, сложная, многослойная и здесь нужно всегда держать ухо востро. Владимир Михайлович сам не понаслышке знал, что такое предательство коллег. Он, столько помогавший артистам, приносивший столько радости зрителям и такую материальную выгоду театру, однажды опоздал на спектакль. Играли в каком-то подмосковном ДК, до которого Зельдин решил добраться самостоятельно — на мотоцикле, взятом у товарища. По дороге мотоцикл заглох. Пришлось ехать на перекладных. Начало спектакля задержали на сорок минут. Опоздавший Зельдин влетел в гримерку и через несколько минут был на сцене. А потом случилось невероятное. Или, наоборот, закономерное, потому что ревность и зависть к успеху Владимира Михайловича в театре были страшные. Ему устроили товарищеский суд, на который пришла вся труппа, и речь шла о том, чтобы выгнать Зельдина из театра. Владимир Михайлович вспоминал: «Я не верил своим ушам. Был настолько растерян и раздавлен, что даже не было желания себя защищать». Это «линчевание» остановил директор театра: «Что же вы такое говорите?! — обратился он к труппе. — Зельдин без единого замечания столько лет служит театру. Вы же пьете, прогуливаете, опаздываете на репетиции. И теперь предлагаете выгнать артиста, на которого к нам ходит зритель?!» Когда Владимир Михайлович мне об этом рассказал, я была потрясена, спросила: «Как же вы это пережили?» Он ответил: «Олечка, я тогда все про коллег понял, мне было очень больно и страшно. Но я не хочу этого помнить!» И в этом был один из его секретов и жизненных принципов: не таскать за плечами мешок обид и не помнить зла.
Я свою первую главную роль в театре сыграла в спектакле режиссера Бориса Щедрина «Ужасные родители» по пьесе Жана Кокто. Молодых героев играли я и Федор Чеханков, а роли старших героев Владимир Зельдин, Нина Сазонова и Вера Капустина. Репетиции у нас были потрясающие. Нина Афанасьевна Сазонова — актриса психологической русской школы, всегда репетировала с полным погружением и самоотдачей. Очень много мучилась, сомневалась — ее постоянно что-нибудь не устраивало. Владимир Михайлович был другой породы — у него на репетициях всегда проявлялся здоровый пофигизм. При всей его невероятной собранности, подготовленности к роли он часто повторял: «Понимаешь, не нужно играть каждую секунду, есть сцены, которые лучше отдать партнерам, — в это время ты можешь передохнуть. Какое-то время помолчать, понаблюдать за тем, что происходит на сцене. Не надо мельтешить. Но когда пробьет час твоего аккорда — важно прозвучать без фальши. Все как в оркестре». И, мне кажется, это очень грамотно. Нина Афанасьевна же говорила: «Неправда! Играть нужно каждую секунду. Даже если ты молчишь, а кто-то в это время на сцене говорит, ты должна сопереживать. Когда я посмотрю в твои глаза, я должна увидеть, что они наполнены слезами!» Это были совершенно разные подходы, и мы, молодые партнеры, оказались между молотом и наковальней. Конечно, иногда они сталкивались между собой. Однажды Нина Афанасьевна пришла и начала выговаривать нашему молодому режиссеру Борису Щедрину: «Вы не объяснили, как мне в этой сцене действовать. Я не понимаю!» И сама стала заводиться. А Владимир Михайлович смотрел-смотрел на это и говорит: «Ну знаешь, Нина, за такую зарплату, которую ты получаешь, можно было свое «актерское хозяйство» и дома разложить!» Как же мы хохотали.
Так как наш театр ведомственный, военный, мы с Владимиром Михайловичем постоянно участвовали в шефских концертах. Летали даже в горячие точки, например два раза в Афганистан. Это не было «обязаловкой», но мы, молодые артисты, чувствовали, что не имеем права отказаться. А Владимир Михайлович, конечно, мог бы не ехать, как не поехала Нина Афанасьевна. Но Зельдин был фаталистом и ничего не боялся. Компания артистов подобралась замечательная, в дороге мы все время хохотали. Шутки закончились, когда прилетели в Кабул. Жили при военном госпитале с медицинским персоналом по 12 человек в комнате. Владимир Михайлович если и страдал от этого, то виду не подавал, хотя ему тогда уже было под 70. Мы все старались относиться к нему почтительно и бережно. Если он спал, ходили на цыпочках. Самым тяжелым испытанием для всех были туалеты. Если мы вылетали на передовую, в лучшем случае в поле стоял продуваемый всеми ветрами деревянный сортир. Но и на базе не было комфорта — общие туалеты без унитазов и каких-либо перегородок. Но Зельдин не растерялся: вытащил из стула сиденье и по утрам через плац шел в туалет со стулом через плечо. Все военные с улыбками провожали его взглядами. А на наши шуточки он отвечал с доброй улыбкой: «Просто вы плебеи, а я аристократ».
Самым опасным приключением в Афганистане была поездка в крепость Газни. Она все время переходила из рук в руки: то наши войска ее контролировали, то душманы отбивали — в общем, перетягивали, как канат. Наши кураторы сказали: «Давайте не будем рисковать жизнью Владимира Михайловича — оставим его на базе». Ну мы и сочинили для него легенду: «Едем на экскурсию, а вас просим отдохнуть». Принесли ему свежих газет, он обожал читать, попивая чай. Но Владимир Михайлович мгновенно стал нас подозревать — интуиция у него была превосходная. Мы собираемся, имитируя беззаботность — напеваем что-то себе под нос. А Зельдин вдруг спрашивает: «Оля, а ты зачем косметичку в сумку положила, если на экскурсию едешь?» Я, вынимая косметичку, говорю: «Ой, по привычке взяла». Но его не обманешь, он же не только за мной проследил. Как же он нас стыдил! Сказал: «Бессовестные, я вам этого не прощу. Вы что, меня списали? А если с вами что-нибудь там случится, мне будет хорошо с этими газетами? Нет, раз я сюда прилетел, я поеду вместе с вами, и если что-то случится, то со всеми». В Газни мы летели на вертолете. Когда приземлились, нас сразу повели на импровизированную полевую сцену, потому что стрелять могли начать в любую минуту. Я вела концерт и заметила, как в какой-то момент несколько парней встали и ушли. А к финалу концерта эти ребята откуда-то привезли нам три огромных букета полевых цветов — мне, Алине Покровской и Людмиле Чурсиной. После выступления нам даже чая не предложили, быстро повели обратно в вертолет — опасно. И пока мы шли к вертолетной площадке с этими потрясающими букетами, импровизированный оркестрик из пяти бойцов играл мелодию песни «Миллион алых роз» — про художника, актрису и цветы. Это было трогательно до слез, я испытала особое чувство — гордость за то, что я актриса.
В двухтысячные годы с творческими вечерами Владимира Михайловича, которые я вела, мы постоянно ездили по России и Европе. В Париже экскурсовод привезла нас к дому, где в молодости жили Жан Кокто (с его пьесы когда-то началась наша дружба с Зельдиным), Жан Маре и Марсель Эме, который написал роман «Проходящий через стены». И Жан Маре, известный не только как артист, но и как скульптор, после смерти писателя создал в память о нем необычный памятник. Из стены дома проступает голова, рука и нога Марселя Эме — как будто он проходит сквозь стену. Эта скульптура считается магической, есть традиция потереть бронзовую руку и выпить рюмочку. Наш экскурсовод достала рюмочки, бутылочку коньяка, разлила… И непьющий Владимир Михайлович с прилежанием отличника исполнил весь ритуал. А в базилике Сакре-Кёр, которую мы тоже посетили, нужно было загадать самое заветное желание и потереть ногу статуи Святого Петра. Я думала: «Ну что может загадать почти столетний человек? Разве что здоровья себе и близким…» Правда, у Зельдина была любимая присказка: «Не желайте мне здоровья, пожелайте долголетия — на «Титанике» все были здоровы». Я отошла в сторону и стала наблюдать. Владимир Михайлович очень долго стоял и смотрел на святыню, а его губы шевелились в импровизированной молитве. Вот тогда я и поняла: желания нас никогда не покидают. И в сто лет можно жить полной жизнью и желать очень многого.
В последние годы, когда Владимир Михайлович ездил на гастроли с сольными выступлениями, его обязательно сопровождала супруга Иветта Капралова. Она была третьей женой Зельдина и единственной, кого я знала, — предыдущие два его брака распались задолго до нашего знакомства. Капралова работала редактором в Бюро пропаганды советского киноискусства, занимавшегося организацией больших сборных концертов артистов кино по всей территории СССР (они назывались «Товарищ кино»). Артист нашего театра Владимир Сошальский принимал в них участие. Кстати, Иветта Капралова была знакома с Владимиром Сошальским со времен совместных съемок в фильме «Матрос с «Кометы», где она исполнила небольшую роль. Желая помочь подзаработать своему товарищу Зельдину, Сошальский порекомендовал его Иветте. Все сложилось, и Владимир Михайлович с бригадой других известных киноартистов отправился на гастроли. Когда вернулись в Москву, Владимир Сошальский предложил: «Давай пригласим Иветту в ресторан — поблагодарим за подработку». Была назначена встреча в «Национале», но в последнюю минуту Сошальский не смог, и Зельдин пошел один. Вот так «деловая встреча» превратилась в свидание. Надо сказать, что Иветта в то время была настоящей красавицей. За ней ухаживали самые известные артисты. Но свое сердце она отдала Владимиру Михайловичу, который был старше ее на 18 лет. Когда она сказала своей маме про свидание с Зельдиным, та удивилась: «Я его, конечно, знаю. Но зачем он нужен тебе? Он ведь старый!» До встречи с Иветтой Владимир Михайлович действительно выглядел старомодно. В театр мог прийти в трениках с вытянутыми коленями, только на сцену всегда выходил красавцем. А Вета придала ему невероятный лоск и привила вкус к одежде. При ней Владимир Михайлович стал настоящим денди! Костюмы на нем сидели как на модели.
Однажды в гостях у Зельдиных были Иннокентий Смоктуновский и Алексей Баталов. Смоктуновский увлеченно рассказывал о роли Войницкого, которую в это время готовил для фильма «Дядя Ваня» Андрона Кончаловского. «Все актеры уже утверждены, — сказал Кеша, — нет только исполнителя на роль профессора Серебрякова». В какой-то момент к разговору присоединилась Иветта. Она недавно вернулась из Италии и привезла много обновок Владимиру Михайловичу. «Володя, примерь, пожалуйста. Мы хотим посмотреть», — попросили друзья. Зельдин устроил для них настоящее дефиле. А когда он вышел к гостям в белом пиджаке, Смоктуновский воскликнул: «Вот же он — профессор Серебряков!» И порекомендовал Зельдина Андрону Кончаловскому. Эта работа помогла Владимиру Михайловичу перейти на возрастные роли в кино. Потом был Судья в популярнейшем фильме Станислава Говорухина «Десять негритят». А вот в театре до конца дней Зельдин играл романтические роли.
С годами совершенно стерлась разница в возрасте между Владимиром Михайловичем и Иветтой. Их союз получился прочным, продуктивным и долгим. Вета была не только хорошей женой, но и музой, продюсером, водителем и часто сорежиссером работ мужа. Они прожили более пятидесяти лет вместе и ушли с разницей в три месяца. Сегодня их союз стал легендой — грандиозной историей любви.
Кстати, насчет возраста. Отдельное место в творческой биографии Владимира Зельдина занимали его юбилеи. В театре их всегда отмечали широко и торжественно, а я и Федор Чеханков их вели. Владимир Михайлович к каждому юбилею, как правило, репетировал новую главную роль. К 90-летию Зельдина Юлий Гусман поставил спектакль «Человек из Ламанчи». Этой работой они совершили революцию не только в нашем театре, а вообще перевернули представления о человеческих возможностях — Зельдин вошел в Книгу рекордов Гиннесса: на протяжении трех часов, практически не уходя со сцены, он пел и танцевал. Люди выходили из зала просветленными. Все десять лет, что «Человек из Ламанчи» шел на сцене, паломничество зрителей со всего мира в наш театр не прекращалось.
Мне нравились слова Владимира Михайловича, которые он часто повторял: «В нашем деле нельзя жить прошлыми заслугами. Да, когда-то ты играл блестяще, но театр — живое искусство, оно существует лишь сегодня, сейчас. Перед спектаклем я чувствую себя так же, как спортсмен, который подходит к снаряду. Вес должен быть взят! А если сейчас ты этот вес не возьмешь, твои прошлые заслуги не помогут». И до ста одного года — вес всегда был взят.
К 95-летию Зельдина Юлий Гусман совместно с Исааком Фридбергом написали биографическую пьесу «Танцы с учителем», в основе которой была биография Владимира Михайловича. Мне выпала честь в этом спектакле сыграть роль Ивушки, прототипом которой была Иветта — она сама утвердила мою кандидатуру на эту роль. Когда-то давно я играла «внучку» Владимира Зельдина в «Деревья умирают стоя». Потом перешла на роли его дочек, потом возлюбленных. А в «Танцах с учителем» сыграла его супругу. Шутила по этому поводу: «Наконец-то доросла до вашей жены».
Конечно, самым долгожданным и уникальным праздником в нашем театре и вообще театральным событием страны 2015 года стал сотый день рождения Владимира Зельдина. Перечислять всех знаменитых гостей нет смысла: там были все. Юлий Гусман, театр и Министерство обороны придумали и организовали потрясающее представление. Кто не видел — посмотрите в записи. Скажу лишь одно: человек в свой сотый день рождения два часа играл спектакль. Потом еще два часа на сцене принимал поздравления, стоя, хотя юбиляру вынесли кресло! А после выдержал еще и банкет, с которого они с супругой ушли последними в три часа ночи.
Он словно отменял понятие возраста. У всех в театре из-за Зельдина оно было сдвинуто. Например, встречает он меня, нарядную, спрашивает: «Куда собралась такая красивая?» Я говорю: «Да, генерала одного надо с 80-летием поздравить». — «80 лет? Мальчишка! Эх, где мои 80 лет!» Или, помню, мы репетировали «Деревья умирают стоя», я и Саша Домогаров. И Владимир Михайлович однажды на репетиции сказал: «Ой, ребята, ну и молодежь в театре пошла: безобразно себя ведут, никакой ответственности и дисциплины. То ли дело наше поколение: Нина, я, Олечка, Саша Домогаров…» Мы с Сашей очень долго над этим смеялись, как он приравнял нас к своему поколению.
А секрет молодости Зельдина был прост. Как-то раз на гастролях мы коллективно читали одну статью — перепечатку из болгарского журнала. Там говорилось о том, что человек должен быть постоянно влюблен. Когда ты влюблен, сразу подтягиваешься, загораются глаза, сердце охватывает трепет, а душу — волнение. В результате вырабатываются гормоны, омолаживающие клетки организма. Владимир Михайлович слушал с огромным интересом и потом сказал: «А я всю жизнь так и живу!» Он всегда был влюблен в молодых женщин и девушек, окружавших его в театре. Он умел быть галантным, ухаживать, делать комплименты. Только Зельдин всегда подмечал, если ты пришла на работу в новой кофточке. И все женщины отвечали ему взаимностью, а молодые девушки влюблялись в него даже девяностолетнего!
Много хороших театров в Москве, но наш выбивается из общего ряда уникальной особенностью: у нас был Владимир Зельдин. И мне иногда жаль артистов других театров потому, что они не имели такого счастья и опыта — изо дня в день видеть Владимира Михайловича, наблюдать за ним, репетировать, выходить с ним на сцену, учиться у него и бесконечно разгадывать его великие и прекрасные тайны. А мы, благодаря Зельдину, точно знаем, что возраста нет, что и в сто лет можно быть востребованным, собирать полные залы, быть любимым и необходимым! И это, наверное, главный урок, который мы вынесли из общения с ним.
