«Он изящно вел машину, перехватывая руль то правой, то левой рукой, красиво держа его двумя пальцами снизу и придерживая сбоку. Говорил легко, при этом зорко контролировал ситуацию, посматривал на меня. Мы не виделись лет десять. Тогда он был резкий, взрывной, категоричный. Сейчас я видел другого человека. Он был уверен в себе, тверд, от него исходило спокойствие. Было еще что-то, чему я не мог подобрать подходящего определения — какая-то ясность, что ли. «Ты переменился», — сказал я. «Да», — сказал он. Я остановился: «То есть?» «Перестал торопиться, — он посмотрел на меня, улыбнулся, произнес: — Некуда спешить, куда торопиться?» — «Любопытно. И как тебе это удалось?» — «Я кое-что понял». — «Что же?» Он убрал ногу с педали газа, машина сбросила скорость. Расстояние до переднего авто увеличилось. Он глядел в левое зеркало, я не видел, что там. Тотчас слева прилетел черный «БМВ», впрыгнул перед нами, так что пришлось еще притормозить, затем резко ускорился и рванул в правую полосу.
И далее помчался зигзагами. «Вот, — показал он рукой на уехавшую машину, — раньше я разразился бы потоком брани и помчался бы его наказывать. Теперь я не ведусь на это. Все это так мелко, несерьезно, просто смешно». Он повернул лицо ко мне, я видел, он совершенно владеет собой. Он повернулся к дороге, продолжил: «Раньше я не умел ценить свободу. Самую простую, например, по своей воле перемещаться куда хочешь. — Он пожал плечами. — Ну хотя бы ехать на этой машине не куда она везет, а куда тебе нужно. Или иметь возможность выбрать. Дело не в том, что ты выбираешь то, что тебе нравится или не нравится, главное — иметь право выбора. А может, не иметь, а знать, что оно у тебя есть». Он сделал указующий жест вперед, я понял, что он говорит об умчавшемся «БМВ»: «Вот они думают, что они свободны, но они просто следуют за своими прихотями, и это скоро приведет к потере свободы. Сначала их задержит ДПС, и это будет первый знак. Скорее всего они не поймут. Потом их затормозит жизнь. Если и это не образумит, придет главный учитель. Вот тут и нужно понимание, что лучше остановиться самому, чем ждать, пока тебя остановит старушка с косой». — «Интересно, очень интересно. Как же ты пришел к этому?» — «Есть один секрет». — «Что за секрет?» — «Рассказать?» — «Расскажи». — «Дело было так.
Началось это однажды утром. Жена с дочерью должны были ехать в школу. Я провожал, встал, накинул халат. Жена с дочерью позавтракали, оделись, были готовы выходить. Открываю дверь. Видимо, они ждали за дверью. Дверь сама собой распахивается, врываются люди с оружием. Крики: «Стоять, не двигаться. Лечь!» Напор, натиск, шум. Первая мысль: «Бандиты». Но они говорят, что из милиции. Хотя все в штатском. Их много. Кладут на пол, надевают наручники. «Вы обвиняетесь в легализации незаконных доходов и контрабанде». Я лежу спокойно, удивляясь собственному спокойствию. Вероятно, я еще думаю, что это шутка. Или ошибка, сейчас все выяснится, они скажут: «Извините, ошиблись квартирой» — и отчалят. Однако время идет, недоразумение не разъясняется, если это и ошибка — она затягивается. Начинается обыск. Он длится четыре часа. Видя, что я адекватен, снимают наручники. «Одевайтесь, поедете с нами, вы задержаны». Я надеваю костюм: брюки, пиджак. Старший, наблюдавший за моими действиями, говорит: «Наденьте что-нибудь попроще». Тогда я облачаюсь в джинсы и свитер. «Возьмите документы». Беру. Выходим». Я перебиваю: «А жена, ребенок?» — «Они сразу убежали, все было похоже на разбой. Тут надо ребенка спасать. Она сделала правильно. Потом выяснилось, что это милиция». — «Понял». — «Мы спускаемся по лестнице.
Меня усаживают в зарешеченный отсек «уазика», трогаемся. Привозят на Шаболовку, там хотели, чтобы я дал показания на одного коллегу, с которым работал, — я отказался. Привезли на Петровку в изолятор временного содержания. За спиной захлопывается дверь камеры. Я ожидал увидеть полно народу. Оказалось немноголюдно. В камере два человека. Я представился. Старший камеры жестом указал на четыре кровати: «Располагайся где хочешь». После объяснил тюремные правила. Правил много. Каких-то я не знал, например, не пользоваться парашей, когда все обедают. Какие-то знал — не брать без спросу чужое. В тюрьме нет банкиров, служащих, рабочих — все просто люди. Первые сутки я есть не мог, спать не мог, в груди горело, в голове гудело от мыслей. Желал, мечтал: вот засну и проснусь в своей кровати. И все кончится. Мечта проснуться в своем доме не покидала меня несколько месяцев.
В тюрьме человек раскрывается быстро. Через несколько дней все ясно. Если в человеке есть дрянь, она вылезет. А если человек нормальный, то он и останется таким. В тюрьме особый язык. И это правильно. То, что там происходит и что там есть, не может быть названо человеческим языком.
Кровать называется «шконка». Язык не поворачивается назвать это кроватью. Металлическая скамья приварена к полу, на ней — матрац толщиной со скатерть, серые простыни. Миска для еды такого вида, что ее справедливо обозвали «шленкой». Жена нашла адвоката, передавала продукты и деньги. Процесс шел медленно. Мне объявили, что, так как я могу препятствовать следствию, принято решение о заключении под стражу. Потом перевели в «Бутырку». В камере на двадцать две шконки нас было одиннадцать. Надо отметить, еду едой назвать трудно: капуста и то, что там коричневое такое (типа мясо), проходило под кодовым названием «свискас». В камере кроме шконок есть стол, подле него железные скамьи намертво прикручены к полу. Есть шашки, шахматы. Через четыре месяца перевезли в «Лефортово». Это тюрьма особого режима. Строгие порядки, никакой связи с внешним миром. Там еда гораздо лучше. Там я провел еще полгода. И вот что ты начинаешь понимать и ценить. Вот ты делаешь несколько шагов — упираешься в стенку. И все — стена. Ты поворачиваешь назад, там тоже стена. Ты не можешь выйти, ты не можешь делать еще тысячу вещей. Ты лишен свободы — это лишение свободы можно понять только там. Это прожигает тебя насквозь. Ты спутан, связан, воля твоя изнасилована. — Он шумно выдохнул. Тряхнул головой, сбрасывая воспоминания. — Через год выпустили, суд оправдал».
Помолчал, сказал: «Это страшный опыт, но это опыт». Добавил: «Как сказал Питер Лоуренс: если не учиться на своих ошибках, нет смысла их делать».
На правой руке наблюдается прямоугольная конструкция с внутренними прямоугольниками (рис. 4, красный). Это выражение тюремного заключения. Возраст соответствует 42—44 годам. Выше на этой же руке имеется еще один значок прямоугольной формы (рис. 4, синий), указывающий на столкновение с органами власти. Это дублирующий рисунок. Существует довольно много схем отсчета времени по ладони. По одной схеме знак кратковременного лишения свободы расположен в поле 14 d (рис. 4, красный), по другой — в поле 8 (рис. 4, синий). Это указывает на то, что временная точка некоторым образом «размазана» по всей поверхности руки. Такой эффект обычно наблюдается при голографической записи информации.
