«Мы сидели за столом. Борис похвалил: «Картошка вкуснейшая. Очень вкусная». Продолжил: «Вот ты спрашиваешь про мой первый полет. Ну слушай. Ты помнишь, как складывались отношения между Союзом и Египтом в конце 60—70-х годов? В Египте был президент — Гамаль Абдель Насер. Хрущев наградил его Героем Советского Союза. Мы с Египтом очень сильно дружили и снабжали их военной техникой в их борьбе с Израилем. У нас в Харькове был пединститут. Вдруг его преобразовали в университет и сделали переводческое отделение. И парни — 4-й курс в 1970 году — ездили в Египет, воевали, сидели в окопах, сходили с ума, получали огромные бабки, ездили на «Волгах» и покупали трехкомнатные кооперативы. В то время, представь, когда я наскребаю три копейки на трамвай, студенты 4-го курса приезжали на занятия на 21?«Волге»! На новых «Волгах»! Студенты в то время! Это я тебе фон обрисовал. — Борис постучал по тарелке. — Это фон. И вот. В 1970 году у Гамаль Абдель Насера был массажист — израильский агент. Он под видом массажа втирал ему яд.
Гамаль Абдель Насер был просоветский, и он умер, потому что израильский агент-массажист А в газетах потом написали, что он умер от инфаркта. После Насера приходит Анвар Садат, которого потом убили на стадионе во время парада. Это потом даже по ТВ показывали, ты помнишь. И что происходит? Пока Насер был жив, в Египте находилось 15 тысяч советских советников, и пока это сохранялось, у нас, у переводчиков, были перспективы отправиться в Египет. Я выпускался в 1973 году и ясно видел себя в египетском шоколаде. Ты спрашиваешь о моем первом полете, и вот, когда это дело в 72-м году, когда Садат выгнал всех из Египта, все 15 тыс. наших, и получается по отношению к переводчикам кризис перепроизводства. И весь наш предыдущий курс, все попали в деревню из-за того, что злобный массажист отравил Насера. Вот что произошло. И мы, как уроды, тоже должны были отправиться в деревню вместо Египта. У нас в 1973 году выпускной, приезжает из Москвы полковник, который должен отбирать нас в армию. Но лучше в армию, чем в деревню, тем более что отбирают нас с формулировкой: «Рекомендуется для многократных выездов за границу в составе воздушных экипажей и надводных кораблей». Первая партия ребят угодила потом на бомбардировщики «Ту» какие-то, не помню номер, и они барражировали над морями.
Переводчик сидел в кабине стрелка сзади, вместе со стрелком, в кабине, предназначенной для одного человека. Мы спрашивали: «Как там, нормально?» «Нормально, — говорили они, — первые 32 часа нормально, а потом уже все равно». Потом мы поехали в Москву в «десятку», в Генеральный штаб. Из Горького было 30 человек переводчиков, а из Харькова — два: Валера Соловов и я. С ребятами из Горького приехал полковник с военной кафедры тамошнего иняза, и он за них бился, за каждого, и все они получили распределение за границу на два года. Мы завидовали, как этот полковник за каждого мазу тянул, то есть пекся о ребятах. Мы, из Харькова, зашли последними, и нас направили во Псков. Ты спрашиваешь про первый полет, ну слушай. Вот когда в Генштабе на распределении прошли ребята горьковские, московские, киевские, витебские, осталось нас двое: я и Валера. Он пошел первый, я последний. Валерий вышел. Я говорю: «Валера, как?» Он говорит: «Хорошо!» Я захожу в кабинет, докладываю: «Выпускник Харьковского иняза Гринь прибыл». Сидит полковник, трет виски, говорит: «А ты знаешь, что наши самолеты летают за границу?» Я про себя думаю, какие самолеты, куда летают? Но я говорю: «Так точно». — «А ты знаешь, чтобы самолет не туда не залетел, там сидит переводчик?» Один к одному тебе рассказываю.
«Хочешь быть таким переводчиком?» Я говорю: «Так точно». — «Тебе выдадут форму гражданской авиации, и ты будешь летать за границу. Вы третьего сентября полетите в Сирию, но для этого нужны иностранные паспорта. Ты понимаешь это?» Я говорю: «Да. Так точно. Но у меня нет загранпаспорта». Он говорит: «Ты не волнуйся, нужно будет, подвезут». Такая фраза. А ведь для загранпаспорта тогда надо было пройти собеседование в ЦК КПСС. Я говорю: «Товарищ полковник, а как же паспорт мне иностранный получить?» Он говорит: «Мимо Москвы не пролетите». И опять: «Нужно будет, подвезем. Все, иди». И я не понял, что попал в армию. Я еду во Псков, там стоял полк военно-транспортной авиации. Прихожу в штаб в строевой отдел. Начальник строевого отдела капитан Карамышев посмотрел документы, снимает трубку, звонит в общагу, говорит «Поселите, где меньше пьют и меньше бьют». Я думаю — нормально. Он мне дает бумаги, отправляет на склад за формой, я все еще не врубился, что я в армии и должен служить. Помнишь прапорщика, маленькие хитрые глазки бегают, вороватые такие? Он форму выдавал. Я прихожу к прапорщику, который выдает обмундирование, огромный склад. У меня простыня — список, что выдать. Он выдает мне сапоги хромовые, сапоги пехотные, форму повседневную, полевую, парадную. Я говорю: «Зачем мне это все?»
У него маленькие глаза становятся огромные. Он говорит: «Тут так написано». Я приношу в комнату два мешка формы, и в том числе форму гражданской авиации. А завтра идти на построение. Я пришиваю погоны на китель гражданской авиации. На следующий день я в форме гражданской авиации являюсь на построение. Представь, весь полк в военной форме, зеленой, а я в синей. Командир полка был Урцев. Он посмотрел и спрашивает, что это за чудак на букву «м»? Полк хохочет. Отвечают, это переводчик новый. Он говорит мне: «Выйти из строя и одеться по форме». Вы прибыли во Псков через год после меня, это было 18 августа, День авиации. Сам понимаешь, что в полку творится. Я вас увидел в общаге. Я к вам выхожу, а я ж только вернулся из Сомали. Мы работали в Сомали полгода, и мы вывезли две сотни тысяч человек. В провинции четыре года не было дождей. Засуха. И люди в отдаленных районах гибли. Их надо было перевезти в столицу, в Могадишо. И Советское правительство принимает решение помочь дружественной Сомали, вступившей на путь социалистического строительства. Руководил там тогда бригадный генерал Моххамед Сиад Барре, и он был нам как родной. И вот наши экипажи на самолетах «Ан-12» в течение нескольких месяцев перевозили людей, которые умирали и умерли бы там все, если бы не мы.
У меня есть грамота от Моххамеда Сиада Барре за спасение людей. Мы несколько раз в день пересекали экватор, и так несколько месяцев ежедневно. Забирали людей с двух аэропортов — Мерка и Дафет. Их я помню наизусть. Я думал тогда, вот кончится все, я заведу двух собак и назову их Мерка и Дафет. Мы загружаем людей на самолет по сто с лишним человек и везем в Могадишо. Они изможденные, худые, страшные, в лохмотьях. В Могадишо 25 градусов, и такая дымка, и океан рядом Индийский, чистый. Садимся, открывается борт, они выпадают, и на асфальте — лужи, они падают и купаются в этих лужах. А в самолете остаются трупы, среди них были прокаженные, которые умирали. Они черные, а на ногах розовые огромные язвы. А когда самолет взлетает, он втягивает розовую пыль — говорили, что это алюминий. Пыль оседает на днище самолета, и мы после полета, весь экипаж и командир, берем тряпочки, сгребаем все, что там, — не только пыль, а все, что осталось от них. А водой смыть нельзя, вода ж просочится и замкнет, и вот после прокаженных это сгребали, а перчаток не было. Мы ж не знали. Вот что было к тому 18 августа, когда я вас тогда увидел в общаге во Пскове первый раз. Был День авиации. Я говорю, сейчас, ребята, поговорим, ухожу на 10 минут трезвый, прихожу через пятнадцать с бутылкой самогона, яблоками и пьяный.
Вот что было в общаге. А общага была из досок. Солдат идет по улице и дышит, и ты в общаге слышишь, как он дышит. Зимой до мая у меня одеяло примерзало к стенке. Но ты спрашиваешь про первый полет. Я прибыл пятого августа, а третьего сентября мы вылетели в Сирию. Полет проходил через Одессу, Турцию, Кипр. Следовало в Дамаск три наших самолета «Ан-12», или, как говорят, три борта. Мы садимся в Одессе, и выясняется, что у меня нет загранпаспорта. Мне говорят: «Что ты делаешь? Ты срываешь правительственное задание. Задачу, которую поставило государство и ЦК КПСС!» Дошло до командующего. Я потом объяснительную писал. А у меня в голове та фраза полковника: «Не волнуйся, если надо будет, подвезем». Через пять часов нашли мой паспорт в Витебске, в штабе дивизии. Погрузили паспорт на самолет «Ан-12» и с этим «пассажиром» летят в Одессу. Так что у меня был самый дорогой паспорт в военно-транспортной авиации. Мне вручают паспорт, мы взлетаем и берем курс на Турцию. А меня ж никто не консультировал, никто мне про радиообмен ничего не рассказывал, ребята-переводчики, которые были до меня, дембельнулись до того, как я прибыл во Псков. При подходе к зоне Турции надо связаться с диспетчером и запросить разрешение на пересечение границы. В эфире треск, шум, десятки бортов говорят, не пробиться, я называю свой позывной, мне что-то говорят, я ничего не разбираю.
Вторглись в Турцию без всякого разрешения, на мне жуткий комплекс вины: мало того что паспорт, так я еще профнепригоден. Тогда я включаю микрофон и говорю в эфир: «Это аэрофлот номер такой-то, простите меня, это мой первый полет, говорите, пожалуйста, медленнее». И что ты думаешь? Все вокруг замерло, даже треск прекратился, и все стали мне помогать. Диспетчера говорили медленнее и так внимательно, с заботой, а неизвестные борты, которые шли рядом: английские, французские, кипрские, турецкие — повторяли мне команды с земли. Это меня вдохновило, и я почувствовал, что все не так плохо в этой жизни. И мы долетели до Дамаска и сели. Вот такая история».
Рассмотрим необычный рисунок. Теория утверждает, что программа психофизического развития, которая сводится на руку в виде рельефа и линий, в своей первооснове является смысловой, содержательной, а содержание может проявляться не только в кодированном виде (линии и геометрические фигуры,) но непосредственно (прямо) в форме образов. На руке нашего героя можно обнаружить линейное изображение птицы — самолета (рис. 4, красный) в той части ладони, которая представляет период времени от 21 до 23 лет, когда он служил в авиации.
Конечно, образность бывает не всегда, а в тех случаях, когда это действительно важно.
