Иван Стебунов давно полюбился зрителю как характерный и разноплановый герой. Ярко заявив о себе в «Курсантах», он создал много запоминающихся образов в кино. А еще актер 20 лет служит в театре «Современник», в прошлом сезоне сыграл главную роль в новой постановке по пьесе Чехова «Дуэль», сейчас ждем премьеру «Женитьбы Бальзаминова». А в кинотеатрах с 9 октября — премьера фильма Артема Михалкова «Первый на Олимпе», где Иван сыграл одну из главных ролей.
— Иван, совсем скоро на экраны выйдет фильм «Первый на Олимпе» — с интересным сюжетом, красочными съемками на природе. А помните, как вас утвердили в этот проект?
— Пробы прошли интересно. В прошлом году я впервые в жизни решил заняться голоданием, прилетел в Горный Алтай в специальный санаторий. Там провел без еды десять дней — только вода и масса всяких приятных процедур. (Кстати, через полгода я повторил эту процедуру в Тарусе, там был курс восемь дней.) В общем, открыл для себя интересный вид оздоровления, поднятия энергии. Именно в этот момент мне позвонили с предложением о проекте. Попросили прислать фото, как я выгляжу, потом записать самопробу. И вот тут все совпало: я худой, загорелый, в горах на берегу Катуни, все так невероятно красиво обставлено. Еще надел красную рубаху, которую зачем-то взял с собой. Меня сразу утвердили, хоть это и было дистанционно. Роль серьезная, это предполагает общение с режиссером и все остальное, но, видно, горели сроки, и, в общем, все удачно совпало. Это было замечательно — находиться на Алтае, уже зная, что вернешься в Москву и сразу же поедешь в Петербург на съемки.
— Как вам работалось с режиссером, Артемом Никитичем Михалковым?
— Артем — профессиональный человек, для которого очень важно, что он делает. И это, безусловно, передается всем, кто работает с ним на площадке. Мне самому было дорого находиться в такой атмосфере, где есть ощущение, что для каждого члена съемочной группы проект важен. Обычно кино интересует только режиссера, может быть, в меньшей степени оператора, сценариста — в общем, небольшую когорту людей... На этом проекте каждый был увлечен. Как там костюмеры работали, гримеры — с большой любовью и к режиссеру, и к оператору, ну и ко мне, в частности, и вообще ко всем артистам. Да, команда собралась классная: что ни фамилия, то настоящий профессионал.
— Ваша роль предполагала спортивную активность?
— Да. Я играю военного летчика, очень уверенного в себе человека, знающего, как надо жить, что в этой жизни правильно, что нет, что такое черное, что такое белое, где добро, где зло. Как правило, женщины быстро устают от таких мужчин... Не буду забегать вперед и раскрывать сюжет. Пусть женская аудитория решит, кого должна была выбрать главная героиня — меня или моего соперника. Там есть любовный треугольник. Я не видел финального результата — не стал этого делать, хоть и была такая возможность. Хочу сесть и посмотреть фильм целиком вместе со зрителем, делать для себя какие-то открытия.
— Знаю, что вы любите играть военные роли...
— Очень люблю, мне нравится надевать военную форму, а здесь еще период — конец 40-х — начало 50-х годов. Форма тех лет, конечно, любого мужчину украшает очень сильно. Особенно когда это летчик. Тут что ни костюм, то восторг. Девочки-костюмеры видели, что мне очень нравится белый китель, но по сюжету у нас не было сцен, где я могу его использовать. В итоге они сказали: «Ладно, мы придумали, давай вот в этой сцене ты заедешь за ней в белом кителе». Да, мне невероятно нравится вся эта история.
— Иван, вы упомянули родные места, Алтай, так понимаю, регулярно там бываете. Но значительная часть вашей жизни протекала в Новосибирске. Как вспоминаете свою жизнь там?
— Я действительно своей родиной считаю Алтайский край. Мне там хорошо и комфортно. В детстве ездил на лето в две деревни, мамину, Колыванское, и папину, Шарчино. А родился я в Павловске. Просто моя мама меняла театры, искала лучший для себя вариант, мы сменили несколько городов. До этого был Оренбург, потом перебрались в Новосибирск. И у меня была постоянная смена школ, смена коллектива. Не могу назвать этот город своим, хотя там были и школа, и первые два года театрального училища, и первые влюбленности, первая серьезная дружба, которая до сих пор остается. И первые выходы на сцену в театре «Глобус», где работала моя мама.
— Лет в пять у вас это уже было?
— Да. Не скажу, что мне это нравилось. Нравился спектакль «Карлсон», потому что у реквизиторов оставались пирожные и они меня все время угощали. И спектакль «Золотой слон», мы там играли детей из деревни, где находят золотого слона, и весь колхоз пытается понять, что с ним делать. Очень смешная, мудрая, хорошая пьеса. В колхозе для массовки всегда требовались дети. Это было для нас счастье, потому что там тоже был задействован реквизит, много всякой еды, и было здорово. У нас не было никакого жесткого рисунка, никаких конкретных задач, мы могли просто веселиться и дурачиться на сцене. В общем, это две пьесы, в которых я впервые начал выходить на сцену. Зарплата нам выдавалась в эклерах.
И плюс, конечно, возможность быть рядом с мамой. В этом смысле я абсолютно закулисный ребенок. Знал текст за каждого персонажа, и была смешная история, когда один артист в какой-то из праздников решил сократить слова, чтобы быстрее отыграть уже третий или четвертый спектакль за день... А я сидел на балкончике в зрительном зале и громко сказал: «Дядя Володя, вы текст перепутали!»
— Прямо при всех?
— Да, при всех. «Вы сейчас не то сказали!» И начал повторять за ним реплику... В общем, не дал я ему возможности сократить спектакль. Ну, это мне лет пять или шесть было буквально.
У меня действительно было по-настоящему счастливое детство. Правильно Станиславский сказал, что мы счастливые люди, нам дали тысячу кубометров, в которых можем придумывать любой мир. Театр — это замечательное пространство, где ты можешь прожить любую жизнь. Поэтому, наверное, этим и занимаемся.
И мое детство так и прошло среди сказок. Это были и «Аладдин», и «Щелкунчик». Вообще, театр «Глобус» — это бывший ТЮЗ, он славится серьезным подходом. Есть там и студия пластики, и студия вокала. Если вы идете на спектакль «Летучий корабль», то увидите летучий корабль, яркую постановку с танцами, с массой артистов на сцене — все, как должно быть. Поэтому у меня очень высокий вкус к детским спектаклям, эта ниша у нас очень сложная...
— Иногда халтурка попадается.
— Да. А у меня действительно очень высокая планка, потому что я с детства знаю, как это может быть. И что нужно, чтобы ребенку не было скучно. Потому что он теряет интерес мгновенно, удержать это внимание очень сложно, все время должно что-то происходить. Вообще, это отдельный талант — заниматься детскими спектаклями. Люди, которым удается что-то сделать в этой области, заслуживают большого признания.
— Как вы в такой сказке выросли и все-таки подумывали о военной карьере?
— У меня в роду многие мужчины — военные... У мамы было три сестры, сейчас остались две, и все они вышли замуж за военных. Поэтому вся моя жизнь — люди в погонах вокруг, такая романтика. Да, где-то лет до четырнадцати я мечтал о Суворовском училище, просто грезил и о форме, и обо всем этом. Но из-за перелома, из-за спорта на тот момент это не получилось. И так сложилось — пошел в артисты, занимать чужие места. (Улыбается.)
Я сломал шейные позвонки на соревнованиях по борьбе, это известная история, и пришлось все отложить, а дальше уже было не встроиться. Именно в тот год, когда надо было поступать, после восьмого класса все это произошло.
— Я так поняла, что из-за юного возраста вы эту травму пережили спокойно...
— Пережил достаточно легко. Со своими нюансами, все-таки год я ходил в специальном корсете. Ходить мог, но спать — только на спине.
— Но, может быть, именно это уберегло вас от того, чтобы не пойти в борьбу профессионально, что опасно.
— Да, борьба — спорт сложный, травматичный. А началось все так. На урок труда зашли в класс два тренера, сказали: «Мы из «Спартака», набираем секции: вольная борьба и классическая. Кто хочет, записывайтесь». Это было здорово, все бесплатно, и, конечно, мальчишки выстроились в очередь. Не знаю почему, но слово «вольная» мне не понравилось, а классическая борьба, еще и греко-римская, — это прозвучало. Конечно, это то, что нужно нам, пацанам: и коллектив, и игры, и соревнования. И конечно, у нас в раздевалке висела знаменитая фотография Александра Карелина с Олимпиады, где он участвовал с травмой — отрыв большой грудной мышцы. Борцам известно, что это очень тяжелая травма. И он вышел бороться в финал с ней и победил.
Так вот, у нас висел огромный плакат именно с этим моментом — с его звериным лицом, когда он поднимает соперника. А мы еще знаем подтекст, что ему невероятно тяжело и он совершает просто гладиаторский поступок — с такой травмой выйти на ковер и бороться. Нас это вдохновляло. Тренеры нами занимались, борцовские лагеря у нас были каждое лето, и там бесконечные кроссы, борьба, соревнования... Это здорово, то, что нужно подростку.
— Спортивное прошлое помогает теперь в жизни?
— Да, бывают какие-то моменты, когда вдруг неожиданно это из меня вырывается. Был случай в Барселоне, ко мне привязались карманники. У них такая схема: они идут, начинают болтать с тобой, потом делают подсечку... Когда ты падаешь, якобы подхватывают, и в этот момент уже у тебя в карманах ничего нет. И вот они за мной увязались, раз — эту подсечку мне... И все, карманник отлетает от меня буквально на три метра. Я говорю: «What are you doing?» И они мгновенно отвязались.
— Поняли, что попали на профессионала.
— Да, серьезно, меня это спасло. Там рядом еще стояли барселонские девушки с пониженной социальной ответственностью, и они прямо аплодировали. Я даже сам не понял, как это произошло, у меня тело само сработало.
— Иван, знаю, что актерскому мастерству первые два года вы учились в Новосибирском театральном училище. Вы оттуда сами ушли или не совсем?
— Да нет, не сам, это молодость... Нам по 15—16 лет, 1996 или 1997 год, все были яркие, активные ребята. Там был какой-то конфликт, чуть-чуть подрались, просто шумно все произошло, потому что зеркало разбилось в фойе. Если бы не оно, все было бы хорошо. Но вот, зараза, разбилось, поэтому все и приобрело такой масштаб. Можно было остаться учиться, походить, попросить... Но я подумал: ладно, раз уж так совпало, это знак. Плюс у меня уезжала сестра в Москву, она устроилась работать в московский ТЮЗ... И маме было спокойнее, что с сестрой отправляюсь. Я приехал в Москву, не поступил, это тоже известно.
— А вы почувствовали разницу Новосибирска с московским ритмом?
— Я почувствовал. Может, это еще моя скорпионская натура, мне в Москве первое время было тяжеловато. С другой стороны, что вспоминать 17-летнего пацана, тяжело ему было или нет, комфортно или не очень. У меня был товарищ, я смеялся над ним: он прилетал из Новосибирска, учился в ГИТИСе заочно. И ездил туда на метро с пересадкой, хотя, если бы просто перешел дорогу, можно было и не ездить. Но он этого не понимал. И я наверняка делал такие же ошибки.
— Но Питер, куда вы попали учиться, по-моему, чудесный выбор и вуз.
— Да, может быть. Хотя Питер 1998 года совсем не тот, что сейчас. Но мне это как раз нравилось, в этом смысле город был больше по душе, чем Москва. Слушайте, сейчас зайдешь на улицу Рубинштейна — это просто какая-то невероятная красота, ты не хочешь уходить. А в 1998 году там была одна рюмочная «Ливиз», и все, просто мрак, честно говоря. Питер прямо тогда был настоящим... Но это меня и завлекло. В то время мне очень нравился Достоевский, «Преступление и наказание». И нам повезло, нам показывали чебуречную, где сидел Мармеладов, или путь Раскольникова через Моховую. Известно ведь, что прототипы у этих героев были. Там не было всей этой философской подоплеки, но такой молодой человек существовал. Мы проходили настоящий путь Раскольникова, именно теми подворотнями. На меня тогда это производило невероятное впечатление.
— Вы же рано начали работать, сниматься.
— Старался, да. Мне повезло, потому что уже на третьем курсе меня утвердили в немецкий проект, и так я впервые оказался в кадре. А потом устроился работать сторожем в ресторан два через два, и это была большая удача. Мне платили по 500 рублей за ночь, это огромные деньги были на тот момент, и все время еда была из ресторана. Ну и какие-то подработки постоянно. Нашему курсу повезло: педагог по хореографии Эдвальд Арнольдович Смирнов занимался всеми творческими программами в «Астории», и спасибо ему огромное, он подтягивал нас почти под каждый корпоратив. Выделил 6—7 человек и все время что-то нам давал. То мы на разогреве у группы «Чай вдвоем» выступали, то еще что-нибудь. А уж Новый год — это всегда «Астория». Обязательно что-то должны были придумать, вписаться в программу. Но это было здорово.
— Как вы понимаете, я много беседую в актерском мире, вижу, что люди активные не сидят без работы и не рассказывают, как они 20 лет ждали своего первого фильма. Работа начинается еще во время учебы. И кстати, не ждут, пока их Тарковский пригласит... Я имею в виду, что после первой звездной роли вы не отказывались от предложений.
— Слушайте, я восхищен людьми, которые умеют отказываться, чего-то ждать и при этом выживать. Не знаю, как им это удается. Я в свое время брался за любую работу, не всегда это было правильно, и даже от чего-то нужно было отказаться. Но я человек паникующий, поэтому не был придирчив. Для актерской карьеры это не совсем хорошо, но я эти ошибки делал.
— Но у вас всегда был театр. Вы тот редкий человек, который был в театре в старые времена. У нас сейчас уже немногие-то Волчек вживую видели, а вы с ней работали. Потом — в более новые. А сейчас — сверхновые. Поэтому вам есть с чем сравнивать... Можно же было уйти миллион раз.
— Можно. Я думаю, у каждого бывают в жизни и карьере моменты, когда об этом задумываешься. Я и уходил на два года, еще при Галине Борисовне. Но сейчас очень светлая полоса, серьезная, рабочая, мне это нравится. У нас очень искренние, откровенные отношения с нашим художественным руководителем Владимиром Машковым. Для меня самое дорогое, когда человек какие-то маски не надевает, он честен с нами, что мы все отмечаем про себя и очень этим дорожим. Мы на одном языке разговариваем. Так оно и происходит: сначала все в напряжении, не понимают, что будет, но это все до первой репетиции.
Мы много работали и общались в момент подготовки пьесы «Дуэль»... Владимир Львович, как художественный руководитель, проводил с нами очень много времени. Порой даже до полтретьего ночи задерживался. И конечно, в такие моменты ты сближаешься и начинаешь друг друга больше узнавать. Владимир Львович располагает к себе тем, что он искренне заинтересован в хорошем результате. Настолько увлечен тем, что у нас завязалось, получилось, не получилось. Даже наблюдать за его лицом в тот момент, когда мы проходим очередную сцену, интересно, это отдельный фильм можно снимать, как он в нас включен, как переживает, сам смеется, реагирует. В наше время мало кто так работает, так вкладывается в актеров. У нас очень насыщенный получился год — столько мероприятий, задач, еще сейчас был показ самостоятельных работ. Худрук дал задание всей труппе сделать самостоятельные отрывки.
— Даже опытным актерам?
— Конечно.
— А для чего?
— Я думаю, прежде всего чтобы понять, какой материал нам интересен, что мы можем, о чем думаем. День показов был для нас настоящим праздником. Мы с Ольгой Родиной делали сцену с матерью, «Гамлет и королева», из третьего акта. На показах была вся труппа, пришли актеры Театра Табакова. Зал был заполнен, и это тоже давало особую атмосферу.
Все наши службы подошли всерьез к этому. Из 21 отрывка сделали мини-спектакль, у каждого были и декорации, и музыка, и свет выставлен. Что хорошо, было много смешных отрывков, и наши службы все так распределили — где посмеяться, где подумать, простроили всю программу. Ну прямо праздник творчества— таким у нас был последний день сезона.
А следующий сезон — 70-й, юбилейный, думаю, будет еще больше работы. Для меня она уже началась, мы с режиссером Сергеем Газаровым репетируем «Женитьбу Бальзаминова». За последние годы, точно могу сказать, я превратился в настоящего театрального артиста, потому что загрузка очень большая, и это хорошо.
— Нет усталости от такой нагрузки?
— Мы так устроены: можем кряхтеть «Ай, устали, устали», но каждого из нас на два дня из театра отпусти, так всё — уже на третий все хотят вернуться и не знают, чем себя занять. Так устроен артист, как правило. Я очень уважаю людей, которые там, за воротами, могут увлекаться огородничеством или строительством, но это редкость. Нам бы все что-то сочинять, быть в другом, придуманном мире. Как бы это странно ни звучало, но нам там комфортнее, понятнее, спокойнее. Это особенность творческих людей.
— Но все-таки вы совсем недавно стали отцом, и это накладывает отпечаток на ваше расписание... Приходится быть собранным.
— Да, это счастье. Но жена молодец, она мне дает и отдохнуть... Даже сегодня ребенок себя вел неспокойно ночью, и она мне дала возможность поспать, уходила в другие комнаты. Но вообще, для меня это все как музыка — и плач, и любой звук ребенка. Бывает, что он три раза подряд чихнет и потом так тяжело вздохнет, прямо как взрослый... (Улыбается.)
Конечно, мы счастливые родители. Каждый его чих, каждый поворот головы, каждый звук для нас — это какое-то восхищение, счастье. Очень много смеха в доме появилось. Может быть, это громко звучит, но сейчас у меня ощущение, что жизнь началась по-новому, какая-то совершенно другая. И даже, может быть, она только и началась.
— То есть это правда, что после рождения ребенка появляются новые силы? Несмотря на всю нагрузку?
— Конечно. А уж здоровью это помогает серьезно. Мы все какие-то проблемы со спиной нахватали, а тут все прошло. Серьезно! Видимо, такие гормоны начинает вырабатывать сам организм — и счастья, и радости, и какого-то успокоения даже. И помимо миллиона беспокойств, которое дарит тебе появление нового человека, у тебя внутри появляется невероятный покой.
— А уже заметно, какой у Германа характер?
— Для меня сын все равно уже самый лучший, самый талантливый... Пока он абсолютно позитивный пацан, очень много улыбается. Постоянно. Я выхожу с ним погулять.
— То есть вы не боитесь взять ребенка в руки?
— Страх есть, он голову еще не держит, но я помогаю жене, успокаиваю его и периодически даю ей тоже возможность отдохнуть. Выхожу с сыном на прогулку на полтора или два часа, и в этот момент Лена может как-то выдохнуть.
Я говорю, нам это все в счастье и в радость, и проблемы — не проблемы. И его плач — это еще музыка для меня. Пусть плачет иногда, мне это вообще не мешает. Я все равно часто нахожусь на работе. Жена меня называет работоголиком, но мне все время надо куда-то лететь, ехать... Завтра рано утром я улетаю в Киров на театральный фестиваль и без этого не могу. Мне хватает суток отдыха дома, и на второй день я уже начинаю думать, что у меня в расписании. Считаю, артист не должен долго отдыхать. Как говорится, сон разума рождает чудовищ. Вот в моем случае это точно. До конца ноября все мои дни расписаны, и я этому рад.
