
«В девяностые у меня родители стояли на рынке ЦСКА, продавали одежду. На стадионе был рынок, у всех, кто торговал, были железные контейнеры, и у родителей тоже. Так и стояли: здесь контейнеры оперных, там — балетных, дальше — драматических».
— Елена, вышел сериал «Лихие» Юрия Быкова. Это именно тот проект, в который вас сначала не взяли, а после того, как с большим триумфом прошел сериал Федора Бондарчука «Актрисы», вам сказали: «Мы вас хотим!»
— Кастинг на этот проект делала моя подруга и прекрасный кастинг-директор Татевик Залинян. Я очень долго пробовалась — несколько раз в течение года. Потом мне сказали: «К сожалению, тебя не утвердили». Я очень расстроилась и написала Юрию Быкову, режиссеру: «Ты лучше меня никого не найдешь на эту роль». Он ответил: «Я согласен».
На этом мы и закончили. Мы же понимаем, что есть продюсеры... Но тут выходят «Актрисы», и буквально на следующий день мне звонит Тата: «Лена, да!» Я очень обрадовалась и в то же время подумала: «Ну как же так, что же поменялось?» Пробы же были изначально хорошие, я понимала, что это прямо моя роль.
В общем, к счастью, все прекрасно сложилось. С Юрой великолепно работать, он очень крутой актерский режиссер.
— Что значит крутой актерский режиссер?
— Вот сцена, и вроде бы ты понимаешь, как играть, а Юра просто сидит на стуле и молчит. Думаю, надо репетировать, а он не произносит ни слова. Молчит, молчит, вдруг встает, берет тебя за руку: «Говори текст». Ты начинаешь говорить текст, а он вместе с тобой начинает ходить. И ты понимаешь, что сейчас рождается очень крутая сцена. Я не видела, чтобы так еще кто-то работал. Все на длинных оценках, на паузах. Чего стоит крупный план во второй серии, когда моя героиня лежит на кровати во время секса и не видно больше никого. Я думаю: «Ничего себе! Как смело — и один крупный план на целую минуту!»
— Что было самым сложным на съемках «Лихих»? Быков ведь знал, что вы готовы на все и абсолютно бесстрашны. Вы уже после «Актрис» заявили это, и вас услышали. На что пришлось пойти в этой роли?
— У нас есть очень откровенные сцены. Сцена секса в туалете в «Актрисах» – цветочки по сравнению с тем, что было у Юры. Но даже перед этой сценой у меня не было страха. И конечно же, Артем Быстров, мой партнер, который играл мужа, очень помог. Мы друг другу помогали – через шутки, через легкость, очень много смеялись с Артемом. Вся группа вышла, когда мы это снимали, остались только оператор, второй режиссер и осветитель. И как-то мы не подумали, что в этой сцене мне надо было брать телефон и выбегать за дверь. Я беру телефон, выбегаю, а там стоит вся съемочная группа и смотрит на меня... Выручил рабочий или осветитель, он откуда-то взял полотенце и быстро накрыл меня. Я говорю: «Спасибо тебе большое, ты просто спас меня». Но это было смешно...
— Когда-нибудь эти сцены увидят ваши дети. Не думаете, как они на это среагируют?
— Думаю, им будет неприятно. Я же их мама.
— Ваша дочь Вероника хочет стать актрисой, она должна понимать, что профессия требует смелости.

— Пока она не переносит, даже когда я целуюсь в кадре: «Мам, ты что, по-настоящему целуешься?!»
— Она гораздо спокойнее переносит сцены, где вы физически страдаете?
— Ну она все же актерский ребенок, знает какие-то секреты профессии.
— А что было сложного на этих съемках не морально, а физически?
— Очень много было крови, настолько, что в кадре меня в какой-то момент буквально тошнило, когда я Артема по живому прямо дома в ванной зашивала. Гримеры же там с пластикой поработали на высочайшем уровне, и все абсолютно натурально выглядело... Представляете, когда я прикасалась к нему, выливалась кровь, и мне прямо физически было плохо от этого.
— Почему вам было так важно сняться в этой истории? Не кажется, что уже есть переизбыток этой темы — 90-е годы? И это не последняя история про то время.
— Мне кажется, «Лихими» надо поставить жирную точку в теме девяностых. С Юрой же я давно мечтала поработать, потому что мне нравится его мрачное, настоящее, душераздирающее кино. И я не раз пробовалась в его картины. Мечта сбылась.
— Как играть мать, у которой сын — убийца, муж — убийца? Это же катастрофическая история.
— Да... Но мне Юра очень помогал. Мы приходили на площадку и тут же погружались в эту атмосферу, все вокруг было одновременно и невыносимо, и прекрасно.
— Помню, как в начале девяностых я как-то раз спускалась по лестнице в подъезде, и на втором этаже — милиция, люди... Оказывается, киллер убил молодого парня, соседа. Я перешагнула и пошла в школу — ну надо же туда идти...
— У меня другие воспоминания. Я в какой-то момент открыла холодильник, а он пустой. Есть буквально нечего. Просто раз — и все исчезло. Просто нет еды.
— А мама танцует в ансамбле?

— Мама танцует. Бабушка, царствие ей небесное, конечно, дружила со всеми главными людьми в магазинах, которые доставали продукты. То есть периодически появлялась колбаса, я думала: «Ничего себе!» А в начале девяностых бабушка умерла, и стало особенно очевидно, какое вокруг все серое и мрачное....
Кстати, в девяностые у меня родители стояли на рынке ЦСКА, продавали одежду. На стадионе размещался рынок, у всех, кто торговал, были железные контейнеры, и у родителей тоже. Так и стояли: здесь контейнеры оперных, там — балетных, дальше — драматических. Чем занимались люди искусства, чтобы выжить? Были челночниками и продавали одежду...
Вот вы рассказали про киллера. А я помню, как просыпаюсь в школу и папа кричит: «Лена, Лена! Смотри!» Я выглядываю в окно, а там на козырьке лежит мертвая девушка. Вот такие девяностые были. У меня почему-то эти эпизоды отпечатались в памяти, прямо ненавижу это время.
— Улицы были тогда очень опасными, а вы — совсем юная девочка, которая занималась танцами.
— Я ходила по этим улицам, как все. Пока бабушка была жива, она, конечно, меня никуда одну не отпускала, всегда со мной за руку ходила. А потом я одна.
— Вы попадали в какие-то опасные истории?
— Ой, я много могла бы попасть. Как-то познакомилась с парнем, он ездил на шестисотом «мерседесе». А мне было лет четырнадцать. Мне казалось, классный парень на крутой машине, с которым мы туда-сюда катаемся. И в какой-то момент он говорит:
— Мы сейчас поедем туда-то.
Я говорю:
— Нет, все, мне уже надо ехать домой.
И вдруг он тормозит на Ленинградском шоссе и начинает орать:
— Значит, так, ты никто, ты молчишь, я мужчина, и я говорю, куда мы едем, тебе понятно?!

Я была в шоке. До этого было все как-то легко, никаких намеков, приставаний. Не помню на самом деле, как вырулила из этой ситуации, но ничего не случилось. Я как-то извинилась перед ним даже... Спасла дипломатия, и он отвез меня домой. И я потом очень долгое время скрывалась. Тогда это было проще — не было ни мобильников, ничего. И он по району меня долго искал, месяца два. Я видела фары, помню, как они светили, и я пряталась от этой машины. И я никому из взрослых об этом не говорила, не просила помочь. Тогда были такие правила жизни: сам попал в проблемы — сам их решил.
Но я много чем рисковала. Могла пойти и погулять ночью. Сейчас так не делаю, мне страшно, я хожу с ключами между пальцами, как с кастетом. Боюсь.
У меня вчера 15-летний сын отпросился на ночевку к другу, говорит:
— Мы едем вчетвером, будем играть в приставку.
— Хорошо, скинь адрес, куда вы поедете, к кому.
Он скинул. Я легла спать. Вдруг просыпаюсь в пять утра, вот как-то не спится. Думаю, что-то не то. В пять утра пишу Артемию, спрашиваю:
— Ты где?
— В смысле где? Мы у Миши.
— А почему вы спать не ложитесь?
— Я сейчас домой поеду.
— Время пять утра, какое домой?
Так в результате он с другом в шесть утра приехал домой, а я уже с пяти не спала. Для меня это кошмар и стресс. А я думаю, каким же кошмаром было для моей мамы, когда я в 14 лет ездила на шестисотом «мерседесе».

— Когда вы потеряли эту смелость хождения ночью и закончились какой-то драйв и бесстрашие?
— С рождением детей. А до этого страхов не существовало. Я помню, потом уже, когда настали более-менее спокойные времена, мы гоняли на машине, занимались стритрейсингом. И я участвовала в гонках каждую неделю.
— За рулем?
— Нет, я была штурманом с бумажной картой, говорила водителю, куда поворачивать, куда ехать, где забирать определенную вещь или что-то, там же были задания... Мне было весело. Я сейчас понимаю, что это просто безумие и смертельный риск. Но нам это нравилось — адреналин. До сих пор помню: было одно задание — узнать, сколько в определенной аптеке стоит йод. Мы гнали от ДПС, потом приезжали просто с красными, раскаленными дисками, разворачивались через две сплошные по Садовому кольцу... Я сейчас вспоминаю и думаю: это где же была голова?! Это же просто безумие!
— Вы уже тогда были не маленькая.
— Нет, уже все были не маленькие. И мы ездили с моим тогда будущим, а теперь уже бывшим мужем и его друзьями.
— Это адреналиновая зависимость?
— Ну да, я и не отрицаю адреналиновую зависимость. У меня она была. Мне так нравился риск!
— На что вы это заменили? Часто люди, у которых есть потребность в выбросе адреналина, зависимы от этих всплесков. И они отказываются от одного рискованного дела и погружаются во что-то другое, что дает им острые ощущения.
— Видимо, заменила профессией. Адреналина в актерстве много.
— Какие ваши самые адреналиновые съемки?
— Те, что связаны с высотой. Я ее очень боюсь. Ничего не могу с собой поделать. Буквально год назад мы были в Сочи, дети затащили меня на стеклянный мост. Я по глупости согласилась, сделала несколько шагов, посмотрела вниз и поняла, что дальше идти не в состоянии. И я по этому мосту шла минут сорок вместо трех, просто потому, что не могла двигаться и иногда просто намертво замирала. Люди, которые были рядом, предлагали помощь... Каждый шаг над пропастью был кошмаром. Почему я стала бояться высоты, даже не знаю. Сколько себя помню, это со мной.

Как-то снималась в фильме у Елены Владиславовны Николаевой, и там моя героиня должна была стоять за мостом, чтобы прыгнуть. Мы снимали это в Питере на самом высоком мосту, и это было для меня катастрофой, прямо плохо стало, так я боялась. И Елена Владиславовна это знала. Меня прицепили всеми возможными тросами за все места. Я перелезла через ограждение, меня колотит, и я, кажется, не в состоянии выполнить команду. Но все же, как только прозвучали эти волшебные слова «Камера, мотор!», страх куда-то исчез. Так происходит всегда. Съемки — это всегда какая-то магия.
Сейчас я сыграла в прекрасном сериале «Буровая» Андрея Александровича Прошкина. Это были очень сложные и восхитительные съемки. Для меня сейчас эта работа на разрыв сердца.
— Вас сразу утвердили или были сложности, как с «Лихими»?
— Меня не утвердили после проб. Было так: я пришла на пробы в декабре, мне очень понравился сценарий, он безумно сложный. В феврале увидела, что начали снимать. И вдруг через два дня мне звонит мой агент и говорит: «Лена, слушай, там актриса слетела, тебя зовут». Представляете, такое тоже бывает! И мы все счастливы, у нас теперь любовь с Андреем Александровичем Прошкиным, с прекрасным оператором Артемом Емельяновым и со всей очень крутой командой. Это были очень сложные съемки. Во-первых, сами условия. Мы снимали в холод, в снегах в Териберке, в Мурманске. Я проваливалась в снег и выбегала практически раздетой в минус 30 ночью. Это было экстремально.
— Вам не привыкать. Помню, как вы рассказывали об одних съемках, где по роли должны были бежать под ливнем, но выпал снег, и вы в ночной рубашке бежали по морозу, а вас поливали струями воды из спецмашин. Конечно, вас намазали барсучьим жиром, но от холода это не спасало.
— Да. Но здесь было сложнее: снимали, как моя героиня проваливается под лед. Это был специально задекорированный под естественные условия бассейн, но все равно через 30 минут наступил дикий холод, и никакой гидрокостюм не спасал. На мне было очень много одежды, и в пальто мне клали много грузов, чтобы я не всплывала наверх. А так как я когда-то чуть не утонула в Ницце, мозг помнит это состояние. И я проваливаюсь, иду вниз, там шесть метров глубина, но я, по-моему, на три спускалась. Там водолазы, если что, я училась брать нагубник, чтобы дышать, но все это было напрасно — паника наступала сразу и взять нагубник просто не получалось. Мне говорят: «Лена, водолаз будет держать тебя за ногу внизу, чтобы ты не сразу могла всплыть». И вот он меня держит за руку, опускает вниз, и вдруг я понимаю, что начинаю задыхаться. Пытаюсь вырваться, а он меня держит, держит, держит. Казалось, я умираю, но он наконец-то отпустил, я поднимаюсь вверх и... вдруг утыкаюсь головой в лед и не могу выплыть. Я в панике не могу найти выход. Потом меня уже вытолкнули в эту дырку, и я говорю водолазу:
— Что же вы меня так долго держали?
— Я думал, вы играете.
Вот это было очень страшно. Надеюсь, что сцена получилась и все не зря.
— Почему вы обошлись без дублера? Ведь многие артисты оговаривают, что все эти физически сложные, опасные сцены делает за артиста дублер, каскадер, кто угодно, но не он. Это раньше артисты лезли на амбразуру, старались сами трюки делать, а сейчас таких все меньше и меньше.
— Во-первых, дублер у меня был на каких-то общих планах. Но все равно мне хотелось все, что возможно, сделать самой. Хотелось моей физики, моих рук и ног, а не чужих. Вот сейчас мы снялись в сериале «Три плюс три», который выйдет в новогодние праздники на платформе START, и на съемках мне тоже вызывали дублера, потому что моя героиня там постоянно бьется и падает откуда-то. Фильм снимал Дмитрий Грибанов. Мы с Лешей Розиным странную и смешную пару играли. Моя героиня вообще горе, куда ни ступит, обязательно что-то случится. И вот приходит дублер, я говорю: «Слушайте, да я сама упаду! Да я сама ударюсь!» И действительно, я там все делала сама, кроме одного падения, которое снимали со спины: там надо было очень большое расстояние пролететь, и мне уже это не позволили сделать. Но я помню, с лестницы там падала. Раз упала, два упала, три упала, все говорят: «Хорошо падаешь!» И четвертый раз я упала, но потом две недели ходила с синей ногой, потому что ударилась.
— Разве не хочется поберечь себя? Есть какие-то пункты, на которые вы абсолютно не согласитесь, какие-то ограничения? Вы готовы, если нужно, поправиться на много килограммов, пойдете на такие игры с организмом?

— Похудеть могу, а поправиться боюсь.
— Наголо побриться?
— Мне кажется, сейчас такие возможности у гримеров, что и это необязательно. Но если меня Бондарчук попросит, тогда побреюсь наголо. Ради него я сделаю все! Федор Сергеевич для меня сейчас вообще бог, гуру, кто угодно... Я во всех интервью говорю спасибо Федору Бондарчуку за то, что он открыл мне двери, которые раньше для меня были закрыты. При любой возможности пишу ему: спасибо, спасибо! Как настроение и эмоции нахлынут. Я ему невероятно благодарна за роль в сериале «Актрисы» и вообще всем людям, которые способствовали тому, что я попала на этот проект, в первую очередь Ане Селивановой, кастинг-директору и моей подруге, а еще Паулине Андреевой, Леше Киселеву и Оксане Кравчук, шоураннерам «Актрис».
— Какие люди действительно сыграли огромную роль в вашей жизни?
— Дети, Артемий и Вероника. Вообще я считаю, рождение детей для женщины — это открытие глубинного мира, столько возможностей они дают. Я сейчас говорю прежде всего про актерскую профессию: с появлением детей женщина кардинально меняется.
— Сколько вам было лет, когда они родились?
— Двадцать шесть, когда родился Артемий, и 28 лет — когда Вероника. До этого я была, как мой мастер говорил, бебешкой. Такой чуть поверхностной. А еще во мне появилась женственность. Именно дети, а не мужчины, дают женственность. И вообще меняют жизнь.
Понятно, что и Федор Сергеевич Бондарчук на меня повлиял, и мастер мой Олег Львович Кудряшов повлиял, и Евгений Витальевич Миронов повлиял — много людей меняли меня в профессии. А вот дети — это глобальные изменения. И еще развод...
— Как повлиял развод? Вы ощутили себя свободной женщиной?
— Нет, сначала я ощутила себя глубоко несчастной женщиной. Но это тоже все в актерскую копилку, я знаю, как это играть.
— Бедные авторы, которые порой такие ужасы описывают. И ведь не всегда же стоит через все проходить, достаточно эмпатии и фантазии.
— Необязательно, конечно, через все проходить.


— Вы влюблены сейчас?
— Да. Или нет. Объясню. Влюблен ты первый год отношений, и страсть в первый год, а дальше идет уже какое-то другое чувство. Я в отношениях уже девять лет, поэтому не могу сказать, что влюблена. Я люблю, это точнее.
— Что вы по-настоящему цените в мужчинах, что для вас имеет значение, а что совершенно нет?
— Порядочность прежде всего, причем как в мужчинах, так и в женщинах, потому что это редкое качество. В мужчинах ценю юмор. Мужчина без самоиронии — это вообще катастрофа.
— А щедрость?
— Щедрость — это хорошо. Но для меня материальный аспект не важен, я сама заработаю и сама куплю.
— Для вас важно выйти замуж?
— Нет. А зачем? Мне кажется, в этом нет никакого смысла.
— Даже ради осуществления желания, которое вы озвучивали в нашем с вами первом интервью, — что вы хотите еще одного ребенка и загородный дом?
— Тогда можно и замуж выйти, наверное. А можно и не выходить...
— Осталось до сих пор такое желание про дом и еще одного ребенка или вы сейчас поглощены профессией и настолько много она вам дает эмоций, впечатлений, роста, что все остальное для вас неважно? Кажется, что амбиции и профессиональные цели у вас настолько возобладали, что все остальное даже не на третьем, а на десятом плане.
— А чем ребенок может помешать? Мне кажется, если вдруг все случится, это не затормозит карьеру. Я вышла на сцену через неделю после рождения Вероники, на съемочной площадке была с ней двухмесячной. С Артемием появилась на съемочной площадке, когда ему было девять месяцев. Я знаю, о чем говорю.


— Вам важно, что у вашего мужчины тоже творческая профессия?
— Важно, потому что он все понимает и мы доверяем друг другу. Но при этом любимый человек необязательно должен принадлежать к миру кино. Все зависит от человека. Потому что мне, например, с моим мужем было очень весело, классно и здорово, хотя он никакого отношения не имел к моей профессии. По образованию он инженер-строитель, работает не по специальности, но от творчества далек. Наверняка ему не нравилось то, чем я занимаюсь, но других вариантов не было, я уже была актрисой, когда мы познакомились.
— Насколько вам сейчас с вашим мужчиной важно обсуждать что-то общее, поговорить об одном?
— Мы на одной волне. Когда приходит сценарий, я прежде всего делюсь с ним. Мы все мои роли обсуждаем, и его мнение мне очень важно, потому что он очень хорошо разбирается в кино, в сценариях и в режиссерах.
— А родителям — маме, отчиму или родному отцу — вы рассказываете?
— Ну нет, с родителями я не советуюсь.
— Когда я узнала, что у вас, оказывается, другой отец и вы могли быть Желановой Еленой Сергеевной, а не Николаевой Еленой Андреевной, первое, что подумала: какая удачная для актрисы фамилия, я не знаю второй Желановой, а Елены Николаевы есть.
— Сейчас уже бессмысленно менять, я сама отказалась от этой фамилии. Это было как раз в девяностые. Мы со школой должны были ехать в Париж, выиграли конкурс в журнале, и мне надо было получать загранпаспорт, а я не могла получить его на Николаеву Елену Андреевну, потому что по документам Желанова Елена Сергеевна. Я была очень удивлена, и тогда-то раскрылось, что мой отец мне не родной. Мне лет тринадцать было или двенадцать.
Пришлось встретиться с родным отцом, поехать с ним в ЗАГС и написать заявление, что он не возражает, что я буду носить фамилию мамы — Николаева и отчество папы Андрея (я своего отчима всегда звала папой). Помню, я заплакала, хотя вроде бы повода не было. Мне эта фамилия никогда не нравилась, из-за нее в школе дразнили Жилкой Павлиньей. Это я сейчас понимаю, что Желанова — звучная, красивая фамилия. Но с другой стороны, Желанова — это сразу гитару взять и какие-то романсы петь. Особенно если не стричь мои длинные волосы.
— Как вы познакомились с отцом? Он ведь у вас выдающийся — бронзовый призер Олимпиады 1980 года по легкой атлетике.
— Да, в десятиборье. Мы начали с ним общаться по-настоящему, когда я уже стала взрослой. До этого виделись раз в год на день рождения. Он привозил мне какой-то подарок. А когда мы знакомились, он подарил мне шубку из зеленого стриженого кролика. Забавно, но это тоже в девяностые, они все всплывают и всплывают в нашем разговоре...
— Родной отец вами гордится?


— Не знаю. Он у меня не был ни на одном спектакле. Но зато у него прекрасные отношения с Артемием, и мне очень нравится, что они тесно общаются. Артемий под влиянием моего отца стал заниматься легкой атлетикой... А что касается меня, я сейчас понимаю, что, может быть, и хотела, чтобы у меня был папа, к которому маленькая девочка может прийти, все рассказать, на кого-то положиться, но такого и нет. Я не могу ни к моему папе прийти, ни к моему отцу. Кто решает мои проблемы? Никто. Я сама.
— Я слышала, что у вас серьезные проблемы, у вас есть двойник, из-за которого судебные приставы арестовывают вашу машину и пытаются не выпустить за границу.
— Так и есть, двойник у меня есть, только она родилась в Ленинграде, а я в Москве. Паспортные данные у нас разные, ИНН разные, но почему-то судебные приставы города Санкт-Петербурга их не сверяют, а просто смотрят на дату рождения и на имя, фамилию и отчество. И они видят: о, у некой Елены Сергеевны Николаевой есть машина, арестуем-ка ее! Или еще круче: два года назад мне в театр принесли повестку в суд о лишении родительских прав. Я думала, у меня разорвется сердце. Видимо, у моего двойника тоже есть дети. Это было какое-то безумие!
И я с ними много раз созванивалась, разговаривала, они разговаривают не очень дружелюбно. Требуют:
— Приходите.
Я возражаю:
— Куда я приду? Я нахожусь в другом городе, у меня постоянно съемки.
Не могу просто взять и рвануть в Питер и сидеть целый день у них, доказывая, что я — это я.
И на границе постоянно меня не выпускают, потому что стоит запрет на выезд. К этому я готова и потому приезжаю в том числе и с внутренним паспортом, если еду за границу. Я знаю — буду стоять возле специальной комнатки и ждать, когда тщательно проверят все страницы.
А машина — это вообще моя боль. Она в аресте. Я в ужасе, потому что там, как снежный ком, скапливаются и вешаются на меня какие-то невероятные долги. Боюсь как-то утром проснуться и обнаружить, что счета заблокированы.
— Если у вас проблемы, как вы сразу на них реагируете? Расстраиваетесь тихо или впадаете в панику? Или спокойны и собранны?
— Я зажигаюсь в секунду и чуть ли не до панической атаки могу развить всю историю в своем воображении, а надо немножечко остановиться. Могу сама себя раскачать, испугать. И до сих пор не научилась останавливаться.

— Кричать, эмоционировать, страдать, плакать, расковыривать себя, то есть быть суперартисткой, то, что совершенно противоречит обычному человеческому счастью, — это в вас есть. А вы можете жить нормальной и спокойной жизнью?
— Нет, не могу. У меня сейчас был период — три проекта в параллели, и я не понимаю, как агент Наташа все это развела, потому что у меня не было выходных, только два отсыпных после ночных смен. Я понимала, что физически и эмоционально устала. Но вот сейчас у меня закончились съемки: «Буровая», «Три плюс три», «Длинный протокол» и еще «Нормальный» (или «Он такое чудо», как он сейчас будет называться). И я сразу полетела в Турцию с мамой и детьми, потому что мне очень нужно море и отвлечься. Я там девять дней побыла и вернулась. Сейчас идут спектакли, я уже переживаю и сразу трезвоню:
— Наташа, а дальше-то что у нас?!
— Лена, успокойся, нужно выдохнуть. Сейчас у тебя точно не та ситуация, когда надо паниковать.
А я воспринимаю это так: если день не работаю, значит, нет работы, я безработная. Ну это болезнь!
— Как вы себя лечите?
— Хожу на массаж. Я придумываю себе какие-то занятия, вот, собираюсь пойти на спорт. Сейчас просидела на детоксе несколько дней, после Турции это было необходимо. Хожу на пробы. Жду выхода своих премьер.
— Что хочется сыграть?
— Очень хочу сыграть ведьму. Я ведь ведьма, мне кажется. Рыжие изначально все ведьмы... Вообще я очень хочу сказку или историческое кино. Наша профессия уникальна тем, что ты можешь прожить много жизней.
— А были у вас такие роли, что хотелось сказать: вот это мне нравится, вот в этой жизни я бы хотела остаться?
— Нет, мне нравится моя жизнь. В ней все хорошо, и в первую очередь мои дети. И самые счастливые дни — это именно дни рождения детей, именно момент появления их на свет.
— Но это же тяжело, больно, страшно.

— Да, мои роды — это вообще отдельная история, особенно с Артемием. Они были очень сложные. Но само первое прикосновение к этому маленькому существу я никогда не забуду, мои руки помнят, оно очень теплое...
— Удивительно, Лена, но вы уже играете бабушку в сериале «Нормальный».
— Это случайность. Потому что моя героиня родила сына, которого играет Гриша Верник, в 15 лет, и он родил своего ребенка тоже в 15 лет.
— Вы можете представить, что вы бабушка?
— Нет, не могу. Смотрю в зеркало — и никак... Я хочу поменять паспорт на минус десять лет. Не шучу абсолютно. Я не чувствую себя на свой возраст.
— Вы не принимаете себя такой, какая вы есть?
— Нет, как раз я принимаю себя такой, какая есть.
— Но, кроме внешности, есть опыт проживания жизни, и глаза у вас не 25-летней девушки. С этим ничего не сделать.
— Я буду ходить в темных очках.
— Зачем? Что даст вам уменьшение возраста?
— Не знаю, меня всегда пугали эти цифры — 40, 41. Я знаю очень много моих коллег, которые спокойно их воспринимают. А я не могу. Когда спрашивают, сколько мне лет, я такая: ой... И начинаю вспоминать. Как будто блок стоит. Внутренне мне меньше тридцати. Я готова на какие-то безумства и до сих пор чувствую юношеский задор.
— В чем он выражается? Скатываться с лестницы без дублера — это безумно, я согласна. Но что еще вы такого совершали?

— В Турции, где я отдыхала с детьми и мамой, каждый вечер были дискотеки. Кто танцевал не останавливаясь? Конечно, Лена Николаева. Причем без алкоголя! Я брала газированную воду с лимончиком и танцевала без передышки. И получала такой кайф от этого! И потом мой сын начал со мной танцевать. Я думала: «Жизнь прекрасна!» Какие-то ребята из Красноярска к нам присоединились, и так зажигательно получилось. И вдруг они услышали: «Мам, мам...»
И я помню, как мужчина остановился, подошел к моей маме и спросил:
— Простите, пожалуйста, а это...
— Да, это моя дочь, а рядом ее сын.
И у него такое откровенное удивление было, что он не мог понять, почему рядом со мной стоит парень метр восемьдесят пять ростом и это мой ребенок.
— Танцевать — это не такое уж безумство. Вот что-то взять, сорваться, куда-то улететь?
— Да с удовольствием! Я делала такое, и не раз. Расскажу об одном таком случае. Я люблю астрологию, потому что считаю ее больше математикой. И как-то пообщалась с астрологом 8 февраля, накануне своего дня рождения. И она мне посоветовала: чтобы жизнь кардинально изменилась в лучшую сторону, 9 февраля мне нужно быть в Стокгольме. И я позвонила своей подружке и говорю:
— Ты завтра утром что делаешь?
— Ничего.
— Полетели в Стокгольм?
— Полетели!
Это было весело, здорово и, безусловно, безумно. Я и сейчас могу собраться и в тот же день рвануть куда угодно. Вот буквально сегодня думала, что нужно предложить Илоне, которая тогда летала со мной, в ближайшие дни съездить куда-нибудь. Все равно куда. Например, на машине. Обожаю быть за рулем. Это снимает стресс. Я раньше ночью могла выехать и просто кататься. Сейчас у меня снимает стресс баня. Она восстанавливает и перерождает. А еще помогает какой-нибудь фильм, спектакль потрясающий. Лучше, конечно, когда сама в нем снимаешься или играешь.

— Одно из самых сильных моих театральных впечатлений — «Последнее лето», в котором вы играете. Это уже далеко не премьера, но все равно я продолжаю советовать своим знакомым посмотреть именно его. Пока ничто из новых спектаклей не перекрыло этого впечатления.
— Кстати, «Последнее лето» на большую сцену переносится с января. Думаю, это разгневанные зрители закидали Театр Наций письмами, потому что спектакль идет не первый сезон в малом зале и он распродается за минуту. И это можно понять, «Последнее лето» — очень хороший и актуальный спектакль. Мне кажется, с каждым показом он становится все серьезнее и глубже. Какие-то сцены я стала играть по-другому. Понимаю, что юмор — это хорошо, но он там совсем неуместен. И если я добавляла какие-то такие фишечки, например сцену с фортепиано и гитарой, теперь понимаю, что она не может быть смешной. Изначально мы ее сделали легкой и немножко отвлекающей, чтобы зрителя немножко взбодрить...
— Я видела первые показы с юмором, и это было прекрасно — парадоксально, странно и очень живо, потому что даже в самые страшные дни люди хотят веселиться, влюбляться, играть, жить и не хотят видеть катастрофы, которая через секунду разрушит их мир.
— Раньше я в этой сцене смеялась, а буквально два дня назад стала рыдать, когда ее играла.
— У вас в этом спектакле потрясающие партнеры, в том числе и Вениамин Смехов. Это правда, что вы были влюблены в него в детстве?
— Да, я была влюблена в Смехова. Его Атос казался мне просто мужчиной мечты, самым красивым, самым умным и благородным. Я ему об этом сказала. Находиться с Вениамином Борисовичем на одной сцене — это счастье. И конечно, играть на сцене Театра Наций — счастье. Потому что это лучший театр страны.