И, кстати, я не думаю, что сложись иначе ситуация в стране и в мире, я бы пошел по другому пути. Задолго до всего я уже понял, что не хочу идти по пути злобы, зависти и ненависти. Я просто пытаюсь двигаться к свету. Сложившаяся ситуация лишь подстегнула меня поддать газку и двигаться чуть быстрее. И быстрее прийти к пониманию, как так получилось, что из сотен светлых путей, которые могло выбрать человечество, мы выбрали вот этот путь, путь гадости. Не сегодня выбрали, а очень давно. Я для себя давно понял: важно заботиться о своих ближних, возделывать свой огородик, создать рай у себя...
— А какой он, ваш личный рай, тот, который вы сами создаете?
— Он очень скромен и убог, с точки зрения других людей, мечтающих об империи, но для меня он прекрасен. Сейчас мой папа, которому больше восьмидесяти лет, говорит: «Я пойду подстригу этот кустик». Я понимаю, что кустик и так хорош, но это удивительное счастье видеть, как твой папа сам идет, ну, или ползет к этому кусту, чтобы его чуть-чуть подстричь. И у меня уже умиление. Я уже в раю. Если глаза близких светятся мыслями о завтрашней хорошей погоде, для меня это уже счастье. Если новости не приносят мысли о том, как опасно может быть завтра, мне это уже нравится... Масса вещей, которые мне не нравятся. Не думаю, что люди, открывшие ваш уважаемый журнал, увидев малознакомого артиста Нагиева на обложке, должны вдруг вновь погружаться в проблемы сегодняшнего дня.
— Предлагаю вернуться к кино. Мы с вами начинали говорить про страхи. Скажите, что страшнее, сниматься в диком лесу или работать с режиссером-дебютантом? У Антона Мусса, по-моему, это первый фильм. Не всякий артист идет на риск работать с начинающим режиссером.
— Но и не всякий режиссер возьмется за подобный фильм. Один человек в кадре — трагедия даже для маститого режиссера. Смотреть полтора часа нон-стопом на одного двигающегося артиста, пускай даже такого гениального, как я, — невозможно. Браться за такие съемки тоже огромный риск. А Антон, по-моему, вчера только ходить начал, а сегодня его бросили на эту баррикаду и, конечно, к концу первого дня мы его выводили из состояния комы, в которую он впал от ужаса происходящего... Потому что все было так, как мы «любим» в нашем кино. Когда я сказал:
