Озвучивать диагноз по телефону неправильно. Но озвучить оставшийся срок... Это мог сделать только садист. Если человек относится к людям как к дровам, он не имеет права называться врачом и носить белый халат.
— Доктор, давайте начистоту: онкологический диагноз — это окончательный приговор или обжалованию подлежит?
— Я сын прокурора, поэтому термин «обжалованию подлежит» мне знаком с детства. Сразу скажу: не приговор. Тридцать лет назад — а я уже давно занимаюсь онкологией — пациенты, услышав диагноз, терялись, паниковали, погружались в депрессию. И не только они, но и их близкие. Все, жизнь подошла к финалу, что делать — непонятно. Очевидно, за эти три десятилетия и мы, врачи, и вы, журналисты, приложили немало усилий, чтобы изменить отношение к диагнозу «рак». Современные люди более информированны и начитанны. Раньше пациенты говорили: «Не знаю и знать не хочу, что надо, то и делайте». Сегодня мы нередко видим у больного желание участвовать в определении лечебной тактики.
— Иван Сократович, а это хорошо — погружаться в саму суть болезни? Особенно если ты пуглив и тревожен. Как известно, Евгения Евстигнеева убил разговор с хирургом. Когда тот нарисовал сердце и показал, как сделает шунтирование, актер представил и... умер.
— Человеку нужно давать ровно столько информации, сколько он запрашивает. И не сгущать краски. Стоит ли сообщать, что шанс один из ста? Думаю, нет.
— Иначе он до операции не доживет. Настрой и желание жить влияют на благоприятный исход?
— Конечно! Особенно после обширных операций — сложных и травматичных. Врачу при этом необходимо так провести беседу с пациентом, а возможно и не одну, чтобы укрепить силу его духа...
НО! Всю правду о болезни, о возможном неблагоприятном развитии событий должны знать ближайшие родственники. Потому что диагноз — проблема не только заболевшего человека, но и почти всегда мощная травма для семьи.
Когда мы имеем дело с осложненным течением болезни или с рецидивом, как правило, требуются нестандартные решения. И тогда довольно часто хирургу приходится импровизировать.
В Центре имени Блохина мы часто идем на риск — берем «неоперабельных» пациентов. Поэтому если у родственников нет понимания сложности ситуации, с которой столкнутся врачи, и мы не встретим одобрения, наши действия будут ограничены. Хирург не сможет работать раскованно.
— А если родственники раздавлены новостью о болезни дорогого человека? Чем можно помочь врачу в этом случае?
— Давайте разграничим понятия. Я сейчас говорю о нестандартных случаях, когда прогнозировать исход невозможно, а другого шанса, кроме оперативного вмешательства, у пациента нет. Он уходит из жизни... Для того чтобы взять на себя ответственность и решиться на операцию, у хирурга должен быть кредит доверия со стороны родных или самого пациента. Ведь главная заповедь в медицине — «не навреди». Если хирург откажется оперировать, его никто не осудит. Но шанс будет упущен.
— То есть родственник должен сказать: «Я вам доверяю, доктор, делайте все то, что считаете нужным...»?
— Да, понимая, что у близкого человека нет другого варианта.
— И спасение возможно?
— Возможно! У нас большой опыт подобных операций. К чему я веду? К тому, что надо разговаривать с родственниками и пациентами. Я постоянно твержу своим ученикам: в наши обязанности входит не только лечение, но и общение.
— Тогда давайте от противного. Как могут близкие больного вам помешать?
— Отказаться использовать шанс. Такое случалось всего пару раз за всю мою практику. Я честно описывал родственникам и больному ситуацию, и они уходили... в нетрадиционную медицину. Во всех остальных случаях, а их сотни, мы вместе боролись за жизнь пациента.
— Нетрадиционной медицине вы, конечно, не верите?
— Не верю. Бывали случаи в моей практике, которые не укладывались ни в какие законы физики и биологии. Но они не связаны с пассами руками или «приемом натощак масла с железными стружками». Травяные сборы, грибы не обладают противоопухолевым действием.
— Корректно ли спросить о процентном соотношении согласившихся лечь под скальпель и выживших? Понимаю, что это журналистский вопрос, а не научный, но хочется дать надежду нашим читателям...
— Девяносто пять человек из ста после таких операций остаются в живых.
