Где-то далеко-далеко, так, что нам не увидеть и не представить, в темноте космоса между орбитами Марса и Юпитера парит маленькая планета под номером 2279 и под названием Барто. А на Венере есть кратер, который тоже так называется. И выходит, что бесхитростные строчки, знакомые каждому с раннего детства, — мостик между поколениями. Все эти «уронили мишку на пол», «зайку бросила хозяйка», «идет бычок, качается», «не утонет в речке мяч» и даже «Муля, не нервируй меня!» действительно стали для их автора путевкой в вечность, в космическое бессмертие. Не на словах, а на деле.
Как истинная женщина или, скорее, как играющее в загадки вечное дитя, Агния Львовна Барто всю жизнь будет скрывать год своего рождения. Число — пожалуйста: четвертое февраля по старому стилю. А вот был ли то 1906-й, как принято указывать в официальных биографиях, или 1907-й, поскольку, говорят, она в семнадцать лет прибавила себе год, чтобы взяли на работу в магазин в голодное время, а может, и вовсе 1901-й, согласно записи раввина в каунасском архиве о рождении девочки Агнии в семье Авраама-Льва Волова? И почему в этой записи четко указано «Агния и Авраам-Лев», а потомки Барто утверждают, что ее звали на самом деле Гетель Лейбовной? Впрочем, это далеко не последнее противоречие, скрытое за, казалось бы, монолитным образом-памятником главной советской детской поэтессы. И нет никаких весов, на которых мы, взращенные на ее стихах, могли бы измерить хорошее и дурное и выставить ей счет...
Вскоре после рождения дочери семья переехала из Ковно (нынешнего Каунаса) в Москву. Обосновались на Малой Дмитровке, жили обеспеченно. Папа, Лев Николаевич Волов, ветеринарный врач, вел прием в кабинете здесь же, в доме, мама, Мария Ильинична, вела хозяйство (слыла, впрочем, дамой ленивой и капризной), а маленькой Агнией, которую родные называли Ганной, занималась няня Наталья Борисовна — водила гулять и рассказывала русские народные сказки.
Одним из первых впечатлений девочки стала шарманка за окном, и она мечтала ходить вот так же по дворам, крутить ручку и видеть, как из окон выглядывают люди, привлеченные скрипучей надтреснутой мелодией. А еще старушки из Общества покровительства животным вечно дарили ее папе канареек, Ганне поручалось о них заботиться, но птицы почему-то умирали, и девочке приходилось в слезах устраивать очередные похороны во дворе.
Стихи Агния начала писать в четыре года — нормальное явление в любой интеллигентной семье, где детей воспитывают на классической литературе. Предками барышни Воловой были инженеры и юристы, но больше всего насчитывалось медиков, среди которых встречались настоящие светила. И все знали толк в искусстве. Дядя, выдающийся ларинголог Григорий Блох, основавший санаторий и туберкулезную клинику в Ялте, сам, кстати говоря, баловался стихосложением. Папа приохотил Ганну к басням Крылова, учил читать по рассказам Льва Толстого, а еще любил стихи и внимательно разбирал первые опыты дочери. Критиковал, невзирая на возраст: малышка все время мудрила со стихотворным размером, отец винил ее в упрямстве и неряшливости, и никто из них не подозревал, что спустя годы именно постоянное «расшатывание» размера станет «фирменным штрихом» поэзии Барто.
