Мало кто сегодня помнит, что первой исполнительницей знаменитого «Дня Победы» была я. Собирались в ГДР с концертами. Перед поездкой меня пригласил Тухманов и показал несколько песен. Я что-то выбрала. Он говорит: «Вот послушай еще одну, новую» — и заиграл «День Победы». «Додик, ты должен был с этого начать! Это же мое!» — «Не переживай, песню исполнять не разрешают, ее не принял худсовет Министерства культуры».
Недавно включаю телевизор и слышу — музыкант, который когда-то у меня работал, рассказывает: «Владимир Ненашев был весьма средним профессионалом, за что жена Галина разжаловала его в администраторы. А еще он был алкоголиком. Как же мы с ним напивались!» Волосы встали дыбом, подскочило давление! Так лгать о человеке, которого уже нет в живых! Кто дал ему право?! Почему люди, снимающие эти программы, не удосуживаются проверять факты? Почему не боятся, что на них могут подать в суд?
Володя был замечательным мужиком, хоть мы и разошлись, очень талантливым. А директором коллектива стал по моей просьбе. Я тогда много зарабатывала, не хотела, чтобы деньгами распоряжался посторонний человек. И тут на него льется дерьмо! Дозвонилась редакторам, потребовала номер телефона клеветника — не дали. Вот и решила сама рассказать о себе, своих мужьях, коллегах. Не по судам же таскаться, в самом деле?!
Мама чуть не родила меня в снегу. Они с отцом, офицером, жили в военном городке под Онегой в Архангельской области. Схватки начались ночью. Транспорт не ходит, отца нет — на учениях. И пришлось ей одной, превозмогая боль, пересечь реку и добрести до городской больницы. Там под утро я появилась на свет. Случилось это восемнадцатого февраля 1941 года...
Через четыре месяца папа ушел на фронт и больше к нам не вернулся. Слава богу, не погиб. В результате ранения лишился глаза, но его не демобилизовали, направили на Урал под Чебаркуль служить при штабе. В воинской части под Онегой мы жили в старом деревянном доме, стены которого подтачивали жучок и плесень. Мама рассказывала, как кипятила в чайнике воду и обливала все уголки — боролась с инфекцией, чтобы я не болела.
Она поддерживала связь с отцом, и когда мне исполнилось три, мы собрались к нему. В Свердловске надо было делать пересадку. А вещей много, самим не справиться, наняли носильщика. Железнодорожные пути забиты эшелонами, и чтобы не опоздать, пришлось лезть под вагоны. Только залезла под очередной, как поезд тронулся. Мама испугалась, закричала: еще секунда и мне бы отрезало ноги. К счастью, состав затормозил. Мама бросилась за мной под вагон, пока вытаскивала, носильщик благополучно скрылся с нашими чемоданами.
Наконец добрались до Чебаркуля. Нас встретил отец. Когда, глотая слезы, мама рассказала, что случилось, бросил: «Лучше бы голову потеряла!» К тому времени у него уже появилась другая семья, тем не менее деваться нам было некуда. Отец устроил нас в военном городке рядом с райцентром, помог восстановить документы. Маму приняли на работу в детсад, это давало возможность не помереть с голоду. Помню, как однажды на обед сварили манную кашу. Мама помогла раздать детям тарелки, зачерпнула ложку из моей, попробовав, предупредила: «Ешьте осторожно, горячая!» И... упала в голодный обморок. Свою порцию она всегда старалась скормить мне, это уж я потом поняла.
