— Ты злишься?
— Нет. Мне только очень жаль. Я знаю, как ты старался.
Они обнялись и немного так постояли.
— Я буду скучать, — тихонько сказала Дакота.
— Да брось, мы же не расстаемся! Будем часто видеться, болтать... Ты теперь нарасхват — съемки, кастинги... Кстати, прости меня, я ведь до сих пор не посмотрел твой фильм!
— Ох, — смущается Дакота. — А ты хочешь?
— Честно? Не очень... Ты ведь мне как дочь. Боюсь, что я просто не в силах увидеть, как ты...
Он запинается, и в этот момент прощания, такой грустный, такой трудный, Дакота не может удержаться от смеха. Уже выходя, Антонио, как в детстве, легко треплет ее по волосам:
— Разберись со своими парнями. А то я уже запутался: с кем ты рассталась, с кем помирилась! И не забудь, если опять захочешь поплакать под какао с зефиром, — я всегда к твоим услугам.
За любимым детским лакомством — какао с зефиром — Дакота рассказывала отчиму о своих романах. Почему-то поделиться с ним было проще, чем с подругами. Пэрис смущала бы ее своими раскованными советами, Райли поджимала губы, Кристен подшучивала... А Антонио слушал и пытался объяснить, как устроены мозги у парней. Дакота никогда не отличалась ветреностью, и бойфрендов у нее было не так уж много. И когда подруги приносили очередную сплетню о якобы начавшемся у нее романе — то с Бенедиктом Камбербэтчем, то с Джейком Джилленхолом, то с Джейми Дорнаном, — она только отмахивалась.
На самом деле все было гораздо скучнее — и с гораздо менее известными мужчинами. Первый четырехлетний роман с гитаристом и барабанщиком Ноа Гершем она вообще длила больше по обязанности и привычке и разорвала без всяких угрызений совести.
Второй роман был гораздо серьезнее. В двадцать три года Дакота познакомилась с Джорданом Мастерсоном — двадцатисемилетним сериальным актером. Совсем неголливудский красавчик, молчаливый Джорди был умным и тонким, чутким и способным многое понять. Дакота рассказывала ему о том, что ее тревожило: о семейных тайнах, страхе дурной наследственности, о неуверенности в себе и одиночестве. Он так замечательно слушал, так точно реагировал — словно заправский психолог. Упиваясь счастьем понимания и сочувствия, Дакота не сразу поняла, что его реплики и советы отличаются некоторым... своеобразием. Чем дальше — тем больше. Джордан говорил какие-то странные вещи о природе успеха, туманно намекал на чуть ли не волшебные способности самореализации, доступные лишь очень немногим людям. Ларчик открывался просто: Джордан с детства воспитывался в среде сайентологов.
Когда Дакота рассказала об этом Антонио, он нахмурился. Сайентологи для Голливуда — неприятная обыденность. Только ленивый не обсуждал того, как эта секта изменила Тома Круза и Джона Траволту. «Слушай, — осторожно сказал тогда Бандерас, — я не знаю этого парня, но сайентологи, которых видел, ребята крайне настойчивые. Обаятельные, мягко стелют — а потом не вырвешься».
Однако, как ни странно, вовсе не секта стала причиной разрыва Дакоты с Джорданом. Их разлучили как раз «Пятьдесят оттенков серого». Узнав, что подруга согласилась сниматься, Мастерсон буквально впал в ярость. Джордан настойчиво внушал Дакоте, что ей будет не под силу справиться с такой «психологически сложной» ролью, а «потенциально скандальная слава» ее непременно раздавит. Его церковь не позволяет участия в подобных проектах, ибо согласно учению Рона Хаббарда секс и боль — «деструктивные элементы» и «инструменты деградации». Потом Джордан стал давить на чувство вины, используя тайны, которыми Дакота с ним поделилась: он уверял, что подобная роль пробудит в ней самые дурные наследственные склонности. Но Дакота не сдавалась. Когда съемки уже начались, Джордан поставил ультиматум: или роль — или он.
