В Японии, к несчастью, жили одни из самых ярых поклонников Бонда-Коннери. Его и так-то ни на минуту не оставляли в покое. Кабби делал все, чтобы оградить актера от навязчивого внимания фанатов, обращался за помощью к властям, выступал перед прессой, защищая право Коннери на личную жизнь, — все без толку. Кульминация наступила в тот день, когда Шон зашел в туалетную кабинку отеля, где они все жили, и неожиданно, уже со спущенными штанами, увидел торчащую из потолка руку с камерой. В общем, Коннери категорически отказался сниматься в пятом по счету фильме, а после не придумал ничего лучше, чем судиться с отцом за проценты от прибыли. Жаль, что отношения отца с Шоном (она сама была еще маленькой и не общалась с ним напрямую, хотя однажды, заболев в экспедиции, спала в кровати Шона — у него единственного была настоящая кровать, а не обычный матрас) закончились столь печально.
Шон считал, что его эксплуатируют жадные продюсеры, и постепенно почти перестал общаться с Кабби.
...Как-то Дэниел Крейг спросил, почему Барбара не выбрала себе другое занятие — ведь у нее было столько возможностей. Она не сразу нашлась, что ответить. В чужих руках, даже самых надежных, семейный бизнес все равно не удержится. Начнет разрушаться — пускай и постепенно. Так в доме, где не живут хозяева, сначала осыпается штукатурка, потом отваливаются куски обоев, а затем трескаются стены и протекает крыша. Отец и семья — для нее все, а значит, главное дело жизни Кабби, а именно съемки фильмов о Бонде, это и ее главное дело. Да она даже на свое первое свидание пошла не куда-нибудь, а на фильм о Бонде! Крейг задумчиво сверлил ее взглядом — он-то как раз очень боялся примерить костюм Бонда.
Вдруг его потом только по этой роли и будут помнить? Даже взял с нее забавное обещание — не заставлять (если он все-таки согласится) спать в этом чертовом костюме, как заставил в свое время ее отец Шона Коннери, после того как привел его в магазин-ателье на знаменитой лондонской улице Savile Row. «Костюм, — с удовлетворением оглядывая Шона, сказал Кабби, — сидит как влитой. Тебе придется спать в нем, чтобы он стал твоей второй кожей».
С поклонниками у Барбары проблем не было ни в университете Лос-Анджелеса, ни в Лондоне. Но она невольно сравнивала ухажеров с отцом — такова участь «папиных дочек» — и достаточно быстро определяла отсутствие в них тех качеств, которые привлекали ее в отце. А потом угодила в классическую ловушку — влюбилась в того, кто, как ей показалось, был похож на Кабби.
Фредерик Золло был продюсером спектаклей в бродвейских театрах, пользующихся неизменным успехом, а еще снимал фильмы в Голливуде. Его офис и квартира на Манхэттене всегда были открыты для друзей и актеров, приехавших в Нью-Йорк попытать счастья на подмостках, да и просто тех, кому хотелось погреться у огонька со стаканом хорошего виски. Золло привечал всех. Он слыл завсегдатаем богемного мира и совершенно очаровал уже отнюдь не юную Барбару. Она знала, как отец мечтает о внуках, и променяла любимый Лондон на Нью-Йорк, выйдя в 1991 году замуж за Фредерика. Он покорил ее своей любовью к театру, даже не любовью, а, как ей тогда казалось, истинной страстью, и они вместе создали продюсерскую компанию. У Золло всегда в запасе имелась куча планов, и он до утра обсуждал их в компании своих богемных приятелей.
А Барбара разрывалась между работой и домом. Отношения с Фредом, несмотря на рождение дочери Анджелики, довольно быстро стали портиться. Барбара, унаследовав страсть отца к готовке, с удовольствием стояла у плиты и, отправив прислугу восвояси, накрывала роскошный стол на любое количество гостей. Но в родительский дом никогда не приходили просто потрепаться ни о чем. Речь всегда, даже в самой шутливой форме, шла так или иначе о кино, о любимом деле, и все гости оказывались вовлечены в круг интересов хозяев. Другое дело — компания мужа... Кого там только не было. Над Бондом нью-йоркские интеллектуалы посмеивались, считая коммерческий проект не достойным серьезных разговоров.
