«Герой должен умереть молодым» — старая японская пословица, переписанная множество раз многими великими. Он жил всего 54 года — смешная цифра. Впервые вышел на сцену в пять лет. У него был «Ленком» и множество фильмов. Он многое сыграл, еще больше — не сыграл. И еще сложный вопрос с любовью. «Трудно поверить, как такой мужчина, как Саша Абдулов, и вдруг обделен любовью. В это же поверить невозможно! Да не может такого быть! Но это было», — утверждает фотограф Валерий Плотников, которому принадлежат самые пронзительные и смелые портреты актера. «Он не верил в любовь», — считает его ближайшая подруга Елена Проклова.
— Валерий, вы же прекрасный физиогномист и человек тонкий и замечающий нюансы. Можете рассказать, каким был Александр Абдулов?
— К счастью, у меня сохранились не только впечатления, но и моя первая съемка Саши, где он молод и красив, как Феб. Студии у меня еще не было, и мы работали на моей кухне. Меня порадовало и поразило, насколько он хорош! Энергичный и прекрасный, казалось, вся жизнь, счастливая и победительная, будет принадлежать ему, он все преодолеет и заставит Ирочку Алферову полюбить его. Очень трогательно было смотреть на то, как он ее обожает и какая в этом присутствует горечь, потому что Ира позволяла себя любить. С ее стороны к нему не было такого захлеста и живого энергичного чувства, как у Саши.
— Когда мы общались с Ириной, меня удивило, что она не считала Абдулова красавцем, скорее наоборот.
— Ира просто предъявляла повышенные требования к Саше по всем статьям. Не только к внешности. И многие ее требования были обоснованными. Когда Саша увидел, что ничего не строится и не складывается так, как он хочет, стал себя разрушать. Я живу давно и видел несколько подобных трагедий, и не только у мужчин, но и у женщин, — когда человеку хотелось всем своим существованием как бы выкрикнуть: «Ах так! Жизнь ко мне несправедлива! Ну так я отомщу этой жизни, я ее разрушу до основания!» Нечто похожее происходило и с ним.
У меня такое впечатление, что, отчаявшись, он планомерно взялся себя уничтожать. Его загулы были оттуда. «Женщины бросаются на шею? Ну и пусть бросаются, не жалко!» А о том, что проигрывал сам и как человек, и как мужчина, он не думал. И в конечном итоге своего добился — разрушил себя. Это особенно ярко видно, если положить рядом фотографии первого и последнего Сашиного периода. Внешние изменения чудовищные. Это как себя надо не любить, чтобы довести до такого состояния! На первой фотографии было все, и в первую очередь обещание совсем другой — прекрасной — жизни. Той жизни, которой у него не было. Не сложилось, не срослось. Насильно мил не будешь — простая, жесткая, но справедливая формулировка, которая сломала многих.
Трудно поверить, как такой мужчина, как Саша Абдулов, — и вдруг обделен любовью. В это же поверить невозможно! Да не может такого быть! Но это было. Вся страна была бы счастлива с ним, а Саше нужна была Ирка...
— Зрители полюбили его, как только он появился в «Обыкновенном чуде». И это было окончательно, бесповоротно и до конца его дней. В чем заключалась тайна и магия Александра Абдулова?
— Саша был поцелованный Богом. Потрясающе удачно после ГИТИСа попал в театр Марка Захарова, лучший театр страны. Кстати, есть фотография, которую я сделал в кабинете Захарова, там Збруев, Янковский, Караченцов, Олег Шейнцис, Марк Анатольевич и кто-то еще. Я их специально загнал за диван у Марка в кабинете. И это было время такой концентрации таланта в театре, такая потрясающая атмосфера там и такие персонажи, что с ума можно сойти. Это сыграло огромную роль в жизни Саши.
— Вы ведь снимали его не только с коллегами, друзьями, но и с семьей.
— Да, вот известную фотографию, где Саша, Ирочка и Ксюша, их дочка, делали у Славы Зайцева. Он меня часто выручал, ведь для меня было проблемой, во что одевать артистов. У меня, например, есть фотография Караченцова, где Коля одет во все мое. На нем его только трусы и носки. Многие артисты не отличались хорошим вкусом. И в тот раз мы тоже пошли к Славке в мастерскую и там делали эту тройную фотографию, которую почему-то недавно показывали в программе об Абдулове или об Алферовой, комментируя, что это Слава Зайцев ее сделал.
— Абдулов был для Ксюши хорошим отцом?
— Ксюшу он любил как свою. Это были отношения отца с дочерью. Никаких комплексов, мол, это не мой ребенок, а какого-то другого мужика, а я теперь — отвечай, не было. Саша очень нежно и по-настоящему относился к Ксюше.
Но и своих детей он очень хотел. Я не был свидетелем того, что Саша становился на колени перед Ирой и говорил: «Роди мне ребенка!» Но это было так очевидно — он мечтал, чтобы она ему родила!
— Мне кажется, каким он был человеком, можно понять по фото Абдулова с Пельтцер в костюмах из «Поминальной молитвы». По ней видно, как он нежно к Татьяне Ивановне относится. Фотография уже стала классикой.
— Я для себя ее зову «Бабушка и внучек». Я сделал фотографию просто по наитию. До этого месяца три уговаривал Сашу, что надо бы сделать фото с Татьяной Ивановной, с «баушкой», как он ее называл. Я говорил:
— Она уйдет и ничего же не останется!
— Ну а как?
Действительно, нереально было ее снимать, потому что она тогда уже была сильно нездорова, ее привозили в театр на спектакль из больницы и после спектакля обратно.
Отношения их с Сашей были очень трогательными. Саша буквально перед каждым спектаклем с ней репетировал. Он говорил: «Баушка, баушка, мы выходим из правой кулисы, я делаю пять шагов, а потом что я тебе говорю?» И Татьяна Ивановна говорила, как студентка, которая должна сдать экзамен, но мало что помнит. «А ты мне что отвечаешь?» — спрашивал Саша. Она ему что-то говорила. И вот так перед каждым спектаклем. И я этим удивительным отношением Саши к Татьяне Ивановне был просто заведен. В результате построил подобие декорации в подвале театра, где было кафе. И мы в антракте на лифте аккуратненько, под локотки, свезли Татьяну Ивановну вниз, посадили возле этой условной декорации...
Кстати, фотография снята незадолго до того, как он собрался меня убивать.
— Боже, какие страсти у вас кипели!
— Да, к сожалению... Все было прекрасно вплоть до одного события, к которому мы и приближаемся, когда Саша, спускаясь по ступеням театра Марка Захарова, сказал: «Плотников, я тебя убью». Причем не в шутку, а серьезно и сосредоточенно.
— Был повод?
— Я в свое время делал такую забавную и парадоксальную фотографию, на которой квартет — Леня Ярмольник, Саша Абдулов, Витя Иванов и Миша Перченко.
Эта фотография изначально делалась на память для Леночки Кореневой, которая, выйдя замуж за иностранца, уехала на ПМЖ (а в нашем понимании навсегда) в Америку. Были напечатаны два кадра размером 60 на 60, как будто конверт для несуществующей грампластинки, с надписью: «Группа-рок «Бедность не порок». В одном варианте, где они в заштопанных вещах, слово «БЕДНОСТЬ» написано крупно, а «не порок» — мелко. А в другом — наоборот. Все прекрасно, подарок сделан. Прошло время. И эта история обернулась совершенно катастрофически. В 1990 году стал выходить еженедельник «Экран и сцена», где Боря Берман работал заместителем главного редактора. Он знал об этой пикантной съемке и умолял: «Дай мне фотографии». Я отказывался, в итоге решил перехитрить Борю и сказал ему: «Эти фотографии публикуются только в паре, если ты берешь одну, то берешь и другую». Боря сказал: «Я напечатаю обе». Я в это не поверил, ни в какой редакции это было невозможно, и дал ему эти две фотографии. Но вскоре вышел «Экран и сцена», на первой полосе размером со спичечную коробочку напечатана фотография — они в одежде. А на последней во всю дурь — они обнаженные и подпись: «Они продали с себя все, чтобы подписаться на «Экран и сцену». Наверное, это смешно, но мне было не до смеха, просто почву из-под ног вышибло...
Саша об этом узнал не сразу. Тогда артисты зарабатывали в поездках «за колбасой», и Леня Ярмольник, менеджер от бога, организовывал туры для великолепной четверки друзей — Абдулова, Янковского, Збруева и его самого. Такой сборный концерт, с которым можно было мотаться по городам и весям. Но обычное выступление как бы выглядело? Выходил бы, допустим, Янковский, начинал говорить какую-то речь. Ярмольник, Збруев и Абдулов сидели бы это время за сценой и ждали своей очереди. Но Леня придумал потрясающе — за вечер брать четыре площадки и выступать на всех сразу. Тогда они полетели на буровые. Один начинал выступать на одной, а трое других на других буровых, так они и менялись. Все гениальное просто.
Но сатана подгадит — так уж подгадит. Одномоментно с выходом этой обложки в журнале выходит клип Серова «Ты меня любишь». И если вы помните, там по сценарию у Ирочки и Серова нежные и страстные объятия. Она подает ему фрукты и вино, он катает ее на яхте под парусом, что в представлении всего советского народа соответствует определенным тесным отношениям.
И вот возвращается Леня Ярмольник с «колбасных» гастролей и рассказывает мне жуткую историю: «Представляешь, все зрители на вечере встречи на этих буровых стали спрашивать у Сашки: «Это правда, что ваша жена вам изменяет с Серовым? А что, правда, вы такой бедный, что вам пришлось с себя все продать и голым сниматься?» Это Абдулова, красавца, мечту всех женщин страны, засыпали унизительными вопросами! Леня меня предупредил: «Готовься, он тебя будет убивать». Я был виноват, потому что не сказал резко «нет» Берману. Мне тогда казалось, Боря мой друг. Но он меня подвел, и я получил Сашу Абдулова в новом качестве...
— Неужели он так и не простил вас?
— Нет. Мы с Сашей расстались навсегда. Из-за Бермана я потерял очень хорошего и достойного человека. Саша просто взял и отрезал: «Кто такой Плотников? Знать не знаю и не хочу». Это действительно было очень жестко.
И вот проходит какое-то количество лет, Саше исполняется пятьдесят, его первый и последний юбилей. Его приглашают Берман с Жандаревым на свою программу и задают вопрос: «Скажите, а вас предавали в жизни?» И Саша говорит: «Да, Плотников». Я передачу не видел, но тут же мне стали звонить: «Ты, оказывается, предал Абдулова, и Саша помнит это до сих пор!» Мы на 50-летии встречаемся с Борей Берманом в «Ленкоме». Я говорю: «Боря, ты вот настоящий журналист, так почему же ты не продолжил тему этого предательства Плотникова? Представляешь, как получилось бы интересно, если бы Саша в прямом эфире узнал, что, оказывается, ты напрямую причастен к моему предательству, и он бы тебе сразу по роже дал в прямом эфире». И Боря сказал: «Ой, ну потом поговорим», — и смылся. Конечно, ни потом и никогда мы так и не поговорили. А мне уже было и бессмысленно, Сашу я потерял. Но вот такая некрасивая история.
— Сегодня очень многие называют себя друзьями Абдулова. Кто с ним по-настоящему дружил?
— Ну, пожалуй, Леня Ярмольник. Я их даже называл Ярмольник и Абдульник... А вообще, мне кажется, у Саши не так уж хорошо было с друзьями. Какие друзья, если у него долгое время все вертелось вокруг игорного стола? Он либо играл, либо яростно сводил счеты со всеми представительницами женского пола. В нем действительно жили ущербность и обида. Саша прекрасно понимал, что любую женщину он может поманить пальцем и она станет его. У него было два периода: один — в который была нужна Ира. Другой — когда никто не нужен. И тогда начался круговорот этих подруг, жен... И я смотрю на эти лица и понимаю, что это не Сашино «представление о прекрасном». А куда деться? Другого нет.
У меня ощущение, что он не то что впустую прожил жизнь, а всего наполовину. И большую часть того, что должен был сделать, не осуществил. Вот, пожалуй, такое резюме — невеселое, но объективное.
— Почему так произошло, какая ваша версия?
— Саша был слишком ярок, не могу сказать, что глубок, как говорил Ульянов про Фейербаха. И дело даже не в нем, жизнь была такая: ресторан, Дом кино, ресторан, Дом искусства, Сережа Соловьев, треп, все хорошо, замечательно. Ребята, а теперь о серьезном. А о серьезном сказать нечего...
— Что из того, что сделал Абдулов, действительно ценно, с вашей точки зрения?
— Каждый раз, когда я смотрю «Формулу любви», где Саша и Фарада поют «Уно-уно-уно-ун моменто», я понимаю, что это потрясающе! Помните, там есть сцена, где Саша снимает парик и глазами так делает, мол, ну извини, — у меня просто перехватывает дух.
Всю Сашину жизнь и такой ее трагический финал очень точно характеризует фраза о его герое в фильме «Мастер и Маргарита»: «Рыцарь свой счет оплатил и закрыл».
Елена Проклова: «Мне одной Саша плакал в жилетку»
— Елена, всем почему-то казалось, что все женщины, которые находятся рядом с Абдуловым, обязательно должны быть в него влюблены, но это не так. Вы ведь просто дружили много лет?
— Да, именно дружили, без всяких нюансов. Саша очень любил женщин, но мы решили, что нам гораздо лучше быть друзьями, чем очередными любовниками друг для друга.
— Как вы познакомились?
— На съемках телеспектакля «Капитанская дочка». Я играла Машеньку, а он Петра Гринева. Я уже была известной артисткой, Саша только начинал, и поэтому относился ко мне восторженно-почтительно. Но с юмором при этом. Он вообще был очень веселый, открытый и обаятельный парень, сразу вызывавший симпатию к себе. И это первое прекрасное впечатление от него я помню до сих пор. Но я тогда совершенно не предполагала, что меня с ним будут связывать долгие годы дружбы.
Вообще, замечательная компания тогда подобралась. Там снимался еще один начинающий артист — Леня Филатов. И оба выказывали мне свое расположение. А я оставалась равнодушной. В то время я была первый раз замужем, но наличие супруга не мешало мне и кокетничать с обоими, и над ними же издеваться. Помню, мы сидим, гримируемся. Я Лене Филатову говорю: «Тебе это никак не поможет. Зачем гримируешься? Нос у тебя так и останется длинным, сам ты маленький, щуплый, красивым никогда не станешь». — «Лена, никак?» — «Никак!» И мы смеемся.
— Внешность Абдулова вряд ли вам удавалось высмеять. Над чем смеялись в его случае?
— Я шутила на другие темы. Высокомерно спрашивала: «Саш, ты это читал?» — «Нет!» — «Ну я так и думала. Одно слово — Фергана!» Я была эдакая стервочка.
С Сашей мы позже снимались в Ленинграде, но в разных фильмах. Я в «Сентиментальном романе», а он в чем-то другом. Жили в одной гостинице. Сашка был окрыленный, у него тогда только-только начинались отношения с Ирой Алферовой, у меня тоже был роман. По вечерам мы все вчетвером встречались в ресторане, танцевали, потом шли к нашим ленинградским друзьям в гости. Время проводили интересно, даже всякие мистические развлечения были — сеансы, когда двигали вещи или вызывали духов.
— Как вы проводили спиритические сеансы?
— Брали большой лист ватмана, с помощью большого таза чертили круг, делили его на сектора, писали алфавит, вопросы, плюсы, цифры и так далее. Это была большая карта. Дальше мы брали свечу, ставили блюдце, на котором изображали стрелку. Это блюдце медиум нагревал над пламенем свечи.
— А кто был медиумом? Кого-то приглашали?
— Нет. Я была медиумом, у меня есть особые способности... Так вот, тишина полная, все сидят, взявшись за руки, кроме меня. На меня кладутся руки с двух сторон. Я нагреваю это блюдце, ставлю на место, и мы должны руки поставить особенным образом. Мы делаем кольцо на блюдце, соединяем наши энергетики. И дальше я говорю: «Мы вызываем духа...» И называем имя. Горит одна свеча. Обязательно должна быть темнота, свеча, деревянный стол. Все снимают свои кольца. И потом я спрашиваю: «Дух, вы здесь?» Блюдце начинает ходить по бумаге и пишет, допустим, «д», «а». Или можно расчертить карту и на одной стороне будет написано «да», а на другой «нет», и так далее. И дальше на любой вопрос, который мы задаем, блюдце нам пишет ответ этой стрелкой.
И мы однажды вызвали дух Алекандра Сергеевича Пушкина. И он буквально читал нам свое неизвестное четверостишье. Тогда всех колотило и трясло. Я сейчас говорю, и у меня снова мурашки по телу идут. Очень жалею, что это стихотворение не записали...
Но чаще всяких подобных сеансов наш досуг занимали рассуждения о том, что такое актерская профессия, как какого персонажа лучше играть. Наше увлечение спиритизмом можно легко объяснить тем, что это все шло в актерскую копилку. Ведь что такое сделать роль? Забраться в чужую шкуру? Понять, что человеком движет, какой у него внутренний мир, что он ощущает, как слышит, что любит, что нет? Это непросто. Ты начинаешь репетировать нового персонажа и на себя примеряешь другую судьбу, эмоцию, энергию. Поэтому, мне кажется, хороший артист должен интересоваться очень многими, даже очень необычными вещами. А Саша был очень хорошим артистом.
— Вы ведь не только дух Пушкина вызывали, но и каких-то других известных людей?
— Да, много кого, а бывало, просто дух. И задавали ему вопросы. Саша спрашивал: что меня ждет впереди; буду ли я известным или это временно; выгонят меня из театра или нет; соглашаться на эту роль или не соглашаться?
— Казалось бы, Абдулов абсолютный реалист, а тут почти волшебство...
— Ой, что вы, Санька был такой наивный, такой увлеченный, такой оторванный от земли! Даже когда в возрасте стал мэтром, ребенок в нем оставался до конца. А тогда, в молодости, он был просто херувим. Большой и очень красивый херувим. Хотя он мне рассказывал о своем драчливом детстве и сумасшедшей юности — святым он не был. Но был чистым, наивным и простым человеком. В хорошем смысле простым.
У каждого из нас есть какие-то наши краеугольные камни. У него они были предельно четкие. Это хорошо, а это плохо, это доброе, это злое. Надо бить в морду первым, потому что иначе дадут тебе. С женщинами нужно спать. Родителей надо почитать, звонить каждый день.
Саша очень самолюбивый человек и очень тяжелые прожил детство, юность. В семье он все время должен был доказывать, что лучший.
— У всех на слуху было интервью его мамы, которая рассказывала, что не хотела его рожать, но аборты были после войны запрещены и она сохранила беременность, надеясь на появление девочки. Но родился мальчик. И даже возник вариант поменять его на девочку — другая роженица родила третью дочь. Но на это все же не решились...
— Саша этим со мной никогда не делился, но это объясняет очень многое: несмотря на внешний фейерверк, он был внутренне очень ранимый, раненый и закрытый человек. Я, возможно, была тем единственным другом, которому он мог позволить себе поплакаться в жилетку. То есть открыть ту дверцу, которая наглухо задраена.
Конечно, ему было обидно, что мама скупа на похвалы и всегда беспокоится о старших сыновьях, а не о нем.
Саша был удивительно щедрым к родственникам — братьям, их женам и своим племянникам, и широта его души поражала...
Саша каждый день звонил маме: «Мамочка, мы едем туда, ты как себя чувствуешь? Леночка хочет тебе сказать... Лена, скажи два слова... Мартиросян хочет тебе сказать... Скажи маме два слова». Он заботился о том, чтобы ее жизнь была радостной и приятной... Горел везде — и в работе, и в отношениях с близкими. Может, поэтому так быстро и сгорел.
— А он предвидел, что долго не проживет?
— Не знаю... Но я знаю, что, когда ему поставили диагноз, категорически запретили курить. И он взбунтовался: «Знаете что? А идите-ка вы все! Как пил, как курил, как гулял, так и доживу свою жизнь! Я ничего не собираюсь менять, я такой, какой есть». Он такой человек был...
— Какой?
— Он не верил в любовь!
— Не верил?
— Нет, не верил! Говорил, что это все ерунда, что не существует ни преданности, ни верности, ни любви. Спрашивал:
— Ленка, а правда, что когда любишь, то если тебе понравился другой мужик, ты с ним не можешь пойти?
— Не могу.
— Ну как это? Что, прямо вот любовь, которая не дает жить как хочешь и спать с кем хочешь?
— Да.
Он не понимал каких-то вещей...
— Возможно, он изменил в конце жизни свой взгляд на этот вопрос?
— Может быть, хотя верится с трудом. Но это не его вина, это беда... В любом случае он сделал многое для своих близких, родных, друзей. Для зрителей, в конце концов. Он сыграл столько ролей! Разве это можно назвать неудачной жизнью? Она короткая, но удачная...
— Ваша вторая совместная картина с Абдуловым — «Желтый карлик». Между первой и второй работой с ним прошло больше 20 лет. За это время он сильно изменился?
— Знаете, у меня с моими мужчинами-партнерами почему-то всегда складываются очень доверительные отношения. Всегда во время первого общения открывается друг другу что-то такое, что нельзя закрыть или забыть с течением лет. Это настоящие человеческие отношения, когда и ты знаешь, и о тебе знают все. И когда через много лет встречаешься, хочется не формально спросить, как дела, а обнять. С Сашкой именно так и было. И он остался тем же прекрасным, родным человеком, как и много лет назад. Мы как будто не расставались...
А потом мы с ним играли мужа и жену в антрепризном спектакле Димы Астрахана «Все проходит». Десять лет колесили по стране и миру. Импровизировали бесконечно. Помню, однажды после первого акта, где у нас была сцена ссоры, Сашка меня за грудки схватил и почти заорал:
— Не смей так со мной разговаривать! Ты что, с ума сошла? Ты же мне чуть по морде не дала!
— Но я же играю роль!
В финале наши герои хотели покончить жизнь самоубийством. И последние реплики — «Какая же ты дура!» — «Как же я тебя люблю...» — «И я тебя сильно люблю». И вот в этом диалоге было столько того, чего Саша не имел в жизни... Он хотел, чтобы это было, но у него не получалось. Он бросался на первых попавшихся женщин. Ему было важно только, чтобы она была эффектная и красивая. А человеческих отношений не успевал ни построить, ни заметить. Вот какая-то такая его нескладность.
Зато в Санькиной жизни была дружба! В нашей компании мой первый тост был всегда таким: «Я пью за мужскую дружбу, за красоту ваших отношений. Я сижу, любуюсь и думаю, как жаль, что я не мужик, что у меня нет таких друзей!» И это правда. Поддержка, взаимовыручка, умение за секунду собраться, полететь на другой конец света, чтобы помочь — отвезти в больницу, устроить дела, найти нужных людей, деньги... У Сашки было человек двадцать только самых близких друзей. Среди них Никоненко, Мартиросян, Ярмольник. И гордилась, что я, женщина, тоже вхожу в этот круг.
Как же жаль, что эта компания рассыпалась. Абдулов был центром. Когда он был жив, в мой день рождения, 2 сентября, весь лес возле дома в Подмосковье был битком забит гостями. Санька умел любое самое бытовое событие сделать исключительным. Или притащит с собой каких-то цыган, или наварит целый котел плова. Как-то раз привез мне в подарок телегу с козами и овцами.
— Что вы с ними сделали?
— Съели...
Таких людей, как он, я больше не знаю! Но бедные женщины, которые оказывались рядом с ним! Как можно было все это терпеть? Постоянную ораву друзей, череду проблем, эту вечную милицию... Санька всегда воевал за себя, за других, за свободу: «Как это нельзя курить в вагоне? Кто сказал? Мое купе, специально буду курить!» В этом он весь! Сегодня бы его назвали дебоширом. Помню, летим мы в Америку с антрепризой, причем гастролей этих мы долго и трудно добивались, и вдруг в самолете Саша ложится в проходе и заявляет: «Буду здесь спать! В кресле ноги болят».
Стюардессы с ним, конечно же, не справились, и в США нас ждала полиция. При этом Сашу хотели транспортировать обратно. Но он даже бровью не повел, приказал нам успокоиться и набрал какой-то номер: «Привет! Да, я уже здесь. Елы-палы, давай мчи быстрей! Жду!» Буквально через пару минут рядом с нами как будто материализовался какой-то местный мафиози, чуть ли не хозяин аэропорта. А Санька начал задирать полицейских: «Ну что? Отправили меня обратно? Отправили?! Ха!» Не представляю, каким должен быть уровень человека, чтобы в Америке решить проблему с полицией! Но среди Сашкиных друзей кого только не было, удивительные персонажи!
За десятилетие, что мы с Сашкой играли эту антрепризу, просто невообразимые происходили истории и чудеса. Я была рядом с ним как с другом счастлива. Я его называю «абдуловский период» и очень по нему скучаю...
— Вы ведь снимались в его последнем фильме «Гиперболоид инженера Гарина», где он был и режиссером, и продюсером, и актером?
— Да. Саша много лет хотел снять этот фильм и вот в конце жизни приблизился к мечте. Мы работали в Крыму. Снимали сцену. Он дал задание мне, Косте Цзю и еще кому-то. Длинный кадр, он заканчивается, мы смотрим, — Саши нет в его режиссерском кресле. Я спрашиваю у кого-то из группы:
— А где Саша?
— Ему стало плохо, он у себя в вагончике.
Мы подходим, а рядом уже стоит скорая. Совсем скоро его увезли в больницу в Севастополе, прооперировали там и вскоре переправили в Москву. Это было начало конца.
После его смерти говорили, что кто-то должен доснять фильм. Но, по-моему, никто не сможет сделать это так, как хотел Саша, и потому это все не имело никакого смысла.
