«Помню, как после премьеры сериала «Москва слезам не верит. Все только начинается» Жора Крыжовников подошел к моим родителям. И мама с папой говорили ему: «Спасибо!» А он в ответ: «Это вам спасибо, если бы вас не было, не было бы нашего кино». И мама тут же начала плакать».
— Тина, когда я готовилась к встрече, читала вашу биографию и некоторые ваши интервью, честно говоря, была поражена. Я даже не представляла, что вы родом из Белграда. И путь у вас оказался очень непростым. Вы приехали в Москву совсем юной — без знания русского языка, культуры, без поддержки семьи и без денег. Считаете ли вы себя сильной девушкой?
— Да, да, да. Знаете, это понимание пришло ко мне не сразу. Когда мы снимали наш проект «Москва слезам не верит. Все только начинается», вдруг поймала себя на мысли: сколько всего я сделала! До этого просто шагаешь, не задумываясь. Мне было восемнадцать, когда я уехала. Я не понимала, что значит остаться одной, что значит жить в чужой стране, говорить на другом языке. Я вообще не осознавала масштаба. Все происходило на каком-то юношеском энтузиазме и максимализме, который всегда был частью моего характера. Я ехала налегке, с азартом, с ощущением: «Ну ладно, разберемся, как-нибудь оно получится». И, видимо, во мне было какое-то внутреннее желание идти вперед, не бояться. Поэтому сейчас, когда оглядываюсь назад или даю интервью, думаю: «Вот это я крутая!»
— Знаете русскую поговорку «Кто не рискует, тот не пьет шампанское»?
— Да! Мне так она нравится! Это прямо про меня, хоть я и не пью шампанское, но по ощущениям — в точку. И еще — «Игра стоит свеч». Вот именно такое у меня было состояние: я шла вперед, не зная, что ждет дальше, но ощущала — это того стоит. Мне казалось, что впереди открывается какая-то другая, новая жизнь, и я не могла позволить себе упустить этот шанс.
— Давайте тогда вспомним, как все начиналось. Откуда у вас появилось желание стать актрисой, несмотря ни на что?
— С самого детства мне нравилось бывать в театре. Маме давали специальные купоны, и время от времени мы могли ходить на спектакли. Чаще всего это были детские постановки — новогодние, пасхальные, к 8 Марта. У меня еще тетя работала телеведущей в передаче «Глобус-автобус» —детской программе про путешествия. Для меня это было потрясающе: тетя — в телевизоре! Потом она повела меня в театр кукол, и мне там очень понравилось. Вообще, я была ребенком, который мог буквально влипать в экран. Например, мультфильм «Бемби» пересматривала раз по десять подряд. Мама до сих пор рассказывает родственникам, что я приходила домой и могла весь день смотреть его снова и снова. Я так вовлекалась в этот мир — он был для меня волшебным, сказочным, не таким, как та реальность, в которой мы жили. А реальность была тяжелой: Белград бомбили, мы пережили войну, санкции, все это поствоенное серое время.
— Получается, театр и кино были для вас своего рода побегом в мир, где теплее и ярче?
— Именно так. Это было место, где все казалось лучше, красочнее, ярче. Но при этом я не только хотела смотреть со стороны, мне хотелось участвовать. Уже в детском саду, когда мы ставили утренники, спектакли, я получала огромное удовольствие. Хотя была очень стеснительной, почти неразговорчивой, у меня было мало друзей. Мама до сих пор удивляется, как я так изменилась, потому что тогда могла сидеть одна в углу с игрушками и ни с кем не общаться. А сейчас я абсолютно другой человек — открытый, разговорчивый, раскрепощенный.
Мне всегда нравилось придумывать истории, и я вовлекала в них свою младшую сестру. У нас был телефон-раскладушка Nokia 7373 — я использовала его как реквизит. Мне было лет десять, сестре шесть, и я устраивала целые постановки. Например, играла женщину, которая приходит помогать бедной семье, а сестра изображала несчастного ребенка, живущего в сарае. Эти сюжеты рождались под впечатлением от передач, где настоящие семьи участвовали в конкурсах, чтобы государство помогло им построить дом. Я обожала такие программы и переносила их в свои игры. Мы ставили настоящие спектакли: приходили соседи, друзья бабушки и дедушки, а я даже брала с них символическую плату — по одному динару. Все мое детство проходило в таком воображаемом театре.
— Актрису в вас заметили довольно рано?
— Когда мне было лет двенадцать-тринадцать, а может, еще одиннадцать, моя первая учительница, которая вела с 1-го по 4-й класс, сказала маме: «Она очень талантливая, отдайте ее в актерскую школу». Так я оказалась в своей первой студии. Позже, уже в 5-м классе, учительница сербского языка и литературы посоветовала другую школу — одну из лучших в Белграде. Я туда поступила, но обучение оказалось слишком дорогим, и мама смогла оплатить только полгода. Тогда педагог сказал: «Может, это даже к лучшему. Если не форсировать, у нее сохранится желание быть актрисой, и оно станет только сильнее». Но даже этого опыта мне хватило, чтобы почувствовать профессию. Я проучилась один семестр — примерно полгода. Мы работали над речью, вниманием, делали специальные упражнения — это была полноценная актерская подготовка, и мне там очень понравилось.
А потом я оказалась в независимом андеграундном театре, которым руководил знаменитый югославский режиссер, в свое время оказавшийся под запретом. Он открыл собственный театр и набирал молодых ребят в массовку. Для меня все было невероятно: новые друзья, сцена, опыт, настоящая театральная атмосфера. Я была в восторге и все больше убеждалась, что хочу заниматься именно этим.
— Вариантов пойти в другую профессию не было?
— До того как я узнала о возможности учиться в России бесплатно, у меня действительно был план Б. Поступить в Белграде в театральный университет очень сложно, поэтому я продумывала два запасных варианта. Первый — учеба по направлению «криминальная психология» в Торонто: у меня был очень хороший английский, и там была сильная программа.
— В Торонто? Ничего себе!
— Да, там отличная программа по криминальной психологии. Тоже была возможность учиться бесплатно — требовалось сдать экзамены, чтобы получить стипендию. Второй вариант — криминалистическо-полицейский университет в Белграде.
— Почему именно криминалистика?
— В подростковом возрасте я смотрела много криминальных сериалов, меня завораживали истории о работе с малолетними — как их перевоспитывают, как помогают выбраться из сложных ситуаций. Эта тема участия в воспитании детей всегда была мне близка. Частично актерство для меня — тот же способ просвещения: через роль, сериал или фильм можно подарить людям эмоцию, заставить задуматься, натолкнуть на какие-то изменения. Мне хотелось делать мир лучше и помогать людям — и криминалистика казалась одним из способов. Конкретно меня интересовала работа с несовершеннолетними правонарушителями.
Сдала экзамены, мне сказали, что у меня хорошие шансы, и я этому обрадовалась. Знала, что потребуется физическая подготовка, но спортом занималась всю жизнь, поэтому думала, что справлюсь. Однако такой вариант существовал исключительно до того момента, как в моей жизни появилась Россия.
— И вариант с Торонто не получил продолжения?
— Когда я узнала о возможности учиться в России и приехала в Москву, все остальные планы потеряли смысл. Я впервые увидела спектакли «Бег» Бутусова и «Евгений Онегин» Туминаса в Вахтанговском театре — и сразу поняла: никаких запасных вариантов больше не существует. Это был именно тот масштаб, о котором мечтала. Сравнивать Торонто с Россией уже не имело смысла — я знала, что хочу попробовать себя только здесь.
— Помните момент, когда сообщили родителям, что поедете в Москву и будете поступать на актерский?
— Помню хорошо. Я пришла из школы и рассказала: «Есть возможность учиться бесплатно в России, если меня туда возьмут на актерский». Папа посмотрел на меня и спросил: «Ты серьезно?» Он говорил, что в Белграде тоже можно учиться, но я отвечала: «Папа, это Россия, это Станиславский, это другой уровень». Он даже шутил: «Только через мою могилу». Я ответила: «Пап, мне уже восемнадцать, я взрослая, сама решаю, чего хочу. Ты меня не остановишь — это моя мечта». Он спорил: «Какая Россия? Ты там никогда не была!» А я сказала: «Вот и поеду».
— А ваши родители бывали в России?
— Нет.
— То есть представление о стране они имели только по учебникам?
— Да. Когда они учились в школе, русский язык был обязательным: Югославия тогда иначе относилась к России. У них осталось общее представление — несколько слов вроде «привет», «пока», «меня зовут». Если кто-то говорил очень медленно, можно было уловить смысл. А знания о стране сводились к картинкам из учебников: Красная площадь, Кремль, Петербург как самый красивый город. На этом все.
— Поэтому они были против?
— Конечно. Они твердили: «Нет, нет, нет». А меня это, наоборот, подстегнуло. Я всегда была бунтаркой. Больше всего меня ранило, что отец относился к моей мечте несерьезно. Все школьные постановки мама и сестра посещали, а он не пришел ни разу. Впервые на моем спектакле оказался уже в России, это был мой дипломный показ. Мы играли «Трех товарищей», я исполняла Пат. В финале выходим на поклон, и вдруг папа появляется с букетом, в слезах. Дарит его мне и не может остановиться. Я тоже заплакала, за мной — все однокурсники: они знали, как непросто мне давалась учеба, что я не раз была на грани. И знали, какой у меня строгий отец. Это впечатление на всю жизнь, я до сих пор пересматриваю видео, и у меня бегут мурашки.
— Папа хотел, чтобы вы выбрали «нормальную» профессию...
— Да. Родители же мечтают, чтобы ребенок устроился в офис, получал стабильную зарплату... Если бы я поступала не на актрису, а, например, на менеджера по рекламе, отец, возможно, воспринял бы это спокойнее. Но сам факт моего отъезда из родного Белграда он пережил тяжело. Не понимал, зачем я хочу уехать. Моя идея с Торонто вызывала у него лишь скепсис: «Ну конечно, Торонто...» Криминалистика ему тоже не нравилась. В целом он хотел, чтобы я пошла по научной линии.
Я хорошо училась. Математика, физика, химия давались легко. Папа мечтал, чтобы я стала ученым, приносила пользу Сербии. Его задело, что уезжаю: будто я неблагодарна, будто мне мало того, что родители сделали. Он не мог тогда принять, что я бегу не от них, а навстречу своей мечте. И понял это только недавно, когда увидел результат. На премьере «Москва слезам не верит. Все только начинается» родители были поражены. Они ходили по городу, видели афиши, журналы, интервью и не верили, что это действительно я.
Мама это все фотографировала. Повторяла: «Это моя! Моя девочка, которую я носила под сердцем». Хотя и ей было тяжело принять мой отъезд. Долго родители жили с мыслью, что я вернусь: «Наиграется и прилетит». Когда я приезжала ненадолго, спрашивали: «Почему так быстро обратно? Что тебе там работать?» Они не понимали.
— А кто ваши родители по профессии? Они связаны с творчеством?
— Нет, совсем нет. Мама работает администратором-финансистом в большой компании, которая занимается замороженными продуктами. Папа — в торговле, перевозке и продаже продукции. Сам он оканчивал архитектурную студию, мама училась на эколога, но по профессии оба работать не смогли, пришлось идти в более простые, бытовые сферы. При этом они всегда любили кино, сериалы, музыку, фестивали — в этом смысле родители очень молодежные.
— Но все-таки отпустили?
— Меня невозможно было остановить. Я пять раз приезжала в Москву поступать: первый тур, второй, третий... Каждый месяц — январь, март, апрель, май, июнь. Между турами были большие перерывы, а я еще училась в гимназии в Сербии, поэтому постоянно возвращалась домой. Нам повезло, что тогда отец работал в аэропорту и для членов семьи были большие скидки. Это оказалось решающим. Было непросто: дорога, язык, неизвестность. Но в конце концов все решилось, и настал день настоящего отъезда.
Это была ночь с 26 на 27 августа. Мы в аэропорту с чемоданами, регистрация, паспортный контроль... И только тогда до нас дошло, что происходит. Сначала мама заплакала, потом сестра, потом и я. В тот момент мы все вместе осознали: я действительно уезжаю.
— А как вы поступали без знания русского? Или языки похожи?
— Да, похожи. Если тебе говорят очень медленно, еще и жестикулируют, и все это на определенную тему, тогда можно понять. Но в первые дни было смешно и сложно. Помню, когда мы приехали, у иностранцев забирали паспорта. Ко мне подходит девушка и говорит: «Серия». У нас в Сербии «серия» — это сериал. Я стою, думаю: «Боже, в какой серии я успела сняться?» Говорю ей: «Нет-нет, я не актриса, но хочу быть актрисой». А она: «Серия паспорта». Я в ступоре — у нас ведь нет никакой серии, только номер. В итоге 20 минут пытались объясниться, пока я не поняла, что это такое. Чуть с ума не сошла.
Или другой случай. Я пришла на вступительные в джинсах и рубашке. Девушка посмотрела на меня и говорит: «Юбка». А для меня это слово ничего не значило, у нас юбка — сукня. Она показывает — я понимаю. Отвечаю: «Я не имею». Она: «Надо». А у меня ее просто не было, никто не сказал, что девочкам нужно приходить в юбке и на каблуках. Я стою и думаю: «Ну все, значит, не поступлю, если такие правила».
— Я, признаться, тоже не знала, что есть такой дресс-код.
— Да-да. Там свои порядки: девочки должны выглядеть как девочки, ноги должны быть видны. По крайней мере в Щукинском так. Может, в других вузах иначе. А я пришла — джинсы, рубашка, вид у меня самый заурядный. Стою в очереди. Встретила там еще одну девушку, объясняла ей на английском: «Я скажу текст, а ты поправь, правильно ли по-русски говорю». Она соглашается. Я говорю: «Я из Белграда». Она: «Нет, из Белгорода». Я ей: «Нет, из Белграда». А сама думаю: «Неужели сошла с ума? Я же знаю, откуда родом». Тогда даже не подозревала, что есть город Белгород. В итоге сказала ей: «Окей, забудь», — отошла и села.
Потом нас начали запускать в зал. Все это было дико: я не представляла, что заходишь десятками, что стоишь в одной группе с девятью другими, что выходишь по очереди, читаешь — и все слушают. Для меня это был шок. Вот очередь дошла до меня. Выхожу. Мне говорят: «Фамилия, имя, отчество». А я не понимаю, что это значит. Начинаю свой рассказ: «Здравствуйте, меня зовут Тина, я из Сербии, мне 18 лет, я хочу быть актрисой, мои родители из Сербии...» Они меня останавливают и быстро, в одно слово говорят: «Фамилия, имя, отчество». Я снова ничего не понимаю и опять свое: «Здравствуйте, я Тина...» Все начинают смеяться.
Спрашивают: «Вы по-русски говорите?» Я: «Да». Понятно было, что плохо. Тогда они говорят: «Ну почитайте на своем, на сербском». Я думаю: «Хвала Богу!» — как у нас говорят. С радостью начала читать. Они снова смеются. Потом: «А теперь на русском». Я начинаю, а они: «Нет-нет, лучше не надо».
— А что вы читали?
— Лермонтова — «И скучно, и грустно, и некому руку подать...».
— На русском?
— Конечно. Я серьезно готовилась. Но волнение мешало: вместо «грустно» у меня выходило «грусьно», вместо «подать» — «податьс». В какой-то момент они говорят: «Поднимите волосы». Я не понимаю, что это значит. Смотрю и отвечаю: «Нет». Они начинают показывать руками. А я даже не знаю, как сказать, что у меня нет резинки. У нас на сербском — гумица. Я им: «Я не имею гумицы», — и показываю пальцем кружочек. Все это выглядело очень комично.
А потом, когда дочитала, они сказали: «Ты очень интересная, но нужен язык». Я: «Да, да». И все равно они меня слушали серьезно. На последнем туре, когда снова читала на русском, меня попросили повторить на сербском, чтобы стало понятно: я не глупая, просто плохо говорю. И уже при Князеве и других я прочитала на своем языке.
— У вас был репетитор по русскому языку или занимались сами?
— В школе у меня была преподавательница, с ней я в основном и занималась. А когда поступила в институт, уже никаких репетиторов не было — моими настоящими учителями стали друзья и однокурсники. Моя лучшая подруга из Екатеринбурга, и она все время была рядом, помогала.
— Но у Екатеринбурга ведь тоже свой говор, свои словечки.
— Вот именно! Поэтому на первых пробах меня часто спрашивали: «Вы случайно не с Урала?» Мне это казалось смешным. Только потом поняла, что Дианка меня учила языку, а она-то с Урала. Хотя у нее идеальный русский, все равно кое-какие интонации во мне закрепились.
— Помните тот момент, когда вы уже увидели себя в списках поступивших, когда стало ясно: все, вы приняты?
— Помню. Настоящее ощущение, что все действительно случилось, когда нас собрали на сцене и выстроили в ряд. Стоим — человек тридцать с лишним. И вот тогда я поняла: все, вот оно. Даже не в тот момент, когда назвали мою фамилию. Девчонки обычно кричат, радуются, а у меня реакция была спокойная: «Прикольно». А вот когда мы выстроились в полукруг, нам начали что-то говорить... У меня сразу зажим: ничего не понимаю. Но я уже успела подружиться с ребятами, они потом пересказывали мне на английском. И именно тогда я почувствовала: начинается совсем другая жизнь.
— Но не было страха, что языковой барьер может мешать понимать педагогов и из-за этого вас могут отчислить?
— Нет, страха не было. Я всегда относилась так: «Да ну придумаю что-нибудь, сделаю, справлюсь». Но, конечно, это был тяжелый момент. Мне постоянно говорили, что я не буду работать в России.
В институте мне не раз твердили: «Ты плохо говоришь, не учишь, не становишься лучше. У тебя дикий акцент. Ты не будешь работать». И это повторялось не только там, но и на пробах. Приходишь, а тебе прямо в лицо говорят: «Господи, почему же нам не сказали, что вы не из России? Что она здесь делает?»
Бывали и педагоги, которые говорили: «Ты все равно вернешься в Сербию, будешь там работать в провинциальном театре», — а на мои просьбы помочь избавиться от акцента только разводили руками: «Это только сама. Слушать, слушать...» Я не понимала, что именно слушать — и так все время слушала русскую речь. И когда себя слышала, тоже не понимала, что не так выговариваю.
В какой-то момент я даже сказала родителям: «Мы больше не будем разговаривать по телефону, чтобы язык не привыкал». Общались только письменно. Я действительно очень хотела, чтобы у меня получилось заговорить по-русски. В меня почти никто не верил — разве что художественный руководитель Нина Игоревна Дворжецкая и педагоги Наталья Юрьевна Щукина и Дмитрий Николаевич Волков. Вот они поддерживали. А большинство думали: «Да она вернется в свою Сербию — и нормально ей будет».
— Это, наверное, очень сильно вас расстраивало.
— Конечно. Представьте: ты и так в чужой стране, говоришь на чужом языке, и тебе еще постоянно твердят, что ты «не такая», что должна быть другой, «более русской»... А я тогда вообще не понимала, что это значит. Было тяжело. Это стало настоящей травмой, которая преследовала меня не только в профессии, но и в личных отношениях. Я встречалась с мужчиной, и он все время повторял: «Ты не такая». Мы были вместе несколько лет, и все эти годы я доказывала ему, и себе, и окружающим, что «такая».
— В чем именно «не такая»? В менталитете, в восприятии мира?
— Да, в другом взгляде на жизнь, в менталитете. Не такая красивая, талантливая, умная. Абсолютно везде я чувствовала себя «не такой». И не могла принять, что не такая, какая ему нужна.
— Несколько лет с таким человеком... Вы выдержали долго.
— Да, потому что я доказывала и ему, и себе, и всем вокруг, что достойна. Эта тема очень долго тянулась за мной. И только недавно я смогла справиться с травмой — в том числе благодаря работе с психологом. Вдруг осознала: «Я уже здесь. Я состоялась. Кому и зачем все время что-то доказываю?»
Очень переживала, когда педагоги говорили: «У тебя ничего не получится». Но вместо того чтобы встать, развернуться и уйти со словами «это ваше мнение», я выбирала другое: «Я вам докажу, что молодец. Поверьте в меня». Сейчас понимаю, что это было следствием отсутствия внутренней опоры в очень важном возрасте. Мне было всего восемнадцать, когда я переехала в Россию, я никогда раньше не жила одна. А дома у нас всегда была теплая, поддерживающая атмосфера, где все берегут друг друга. Родители — это мой тыл, моя сила. Я вышла из дома счастливым человеком, которого любят безусловной любовью — не как актрису, а просто как человека. А здесь, в другой стране, мне этого не хватало, и я все время пыталась всем доказать свою ценность.
— Вы делились с родителями этими переживаниями?
— Нет, никогда. Я никогда не плакала перед ними. Хотя столько раз бывало: прихожу из института, закрываюсь и реву в подушку. Или иду пешком от Арбата до «Баррикадной» — а наше общежитие было на «Полежаевской». Я обожала эти прогулки: просто шла, плакала и выпускала все. А потом звонила родителям и делала вид, что все нормально. Никогда с ними не делилась тем, как мне плохо, что в меня не верят. Была пара серьезных моментов, когда признавалась, что дела нехороши, но никогда не говорила: «Я уезжаю».
На четвертом курсе случилась отвратительная ситуация с одной студенткой и ее семьей, после которой я хотела вернуться домой. И в какой-то момент было ощущение, что весь мир ополчился против меня: студенты, их семьи, педагоги. Меня при всех унижали, настраивали против меня, как сейчас модно говорить, буллили. Мне тогда казалось, что все — конец.
Так как у меня не было никакого другого круга общения — весь мой мир сводился к институту, к однокурсникам и педагогам, — я думала: если они меня не принимают, значит, меня не принимает вся страна. В силу возраста, неуверенности и отчаяния я глобализировала частные ситуации.
— С чем это было связано? Зависть?
— Наверное, зависть, неуверенность в себе — разные причины бывают, и часто они не в тебе. Сейчас я это понимаю, но тогда казалось иначе. Наверное, поэтому я так люблю наш сериал: он про настоящую женскую дружбу, которая встречается нечасто. Редко складываются хорошие отношения между женщинами, почти всегда присутствуют зависть, интрига. Я много думала, почему так устроен мир. Выросла среди мальчишек. У меня все братья, только одна младшая сестра, на четыре года моложе. Всегда дружила с парнями, с ними было проще, а с девчонками хорошие отношения у меня редко получались.
— А сейчас у вас есть близкая подруга?
— Да, конечно. У меня есть три подруги из Сербии, с которыми мы уже семь лет не вместе. Не созваниваемся каждый день, не пишем друг другу постоянно, но остаемся очень близкими. Я знаю: что бы ни произошло, могу им позвонить и они мне тоже. И в России, как бы тяжело мне ни было, я нашла друзей. Вот моя Дианка из Екатеринбурга, Тоня — москвичка, Настюша из Питера, еще Даша из Рязани. Мы собрались впятером — все разные, но очень любящие друг друга и поддерживающие.
А еще я очень люблю Сашу Ревенко. Мы знакомы всего полтора года, ну, может, чуть больше, но ощущение, что она была в моей жизни всегда. Все говорят: актрисы не могут дружить, между ними всегда зависть. Это неправда. Если человек хороший, никакой зависти не будет. Помню, мы с Саней шли на одни и те же пробы. Я сказала: «Я иду на кастинг». Она: «Я тоже. Ты на эту роль? И я на эту». И нас поставили в один день, друг за другом. Саня говорит: «Я тебя подожду, когда закончишь. Не буду стоять здесь, выйду на улицу, пойдем потом кофе выпьем». Мы спокойно после проб пошли пить кофе. Какая разница, кто из нас получит эту роль? Я буду счастлива, если ее возьмут. Потому что это Саня, моя подруга. А для нее — то же самое. Вот это для меня и есть настоящая дружба и любовь.
— Тина, как начался ваш путь в кино? Вы уже в институте ходили на пробы?
— Да, с первого курса, постоянно. Конечно, отказы были. И сейчас это продолжается: даже после съемок в большом проекте отказывают.
— А я думала, что после больших ролей у актеров появляется больше предложений...
— Предложений стало больше, но утверждений почти не было. Вы даже не представляете, сколько людей говорили мне: «Ты снялась в «Москва слезам не верит. Все только начинается» и этим загубила себе карьеру». Если гадости пишут зрители — ладно, это их мнение. Но когда подобное говорят люди из профессии, я теряюсь.
— Но узнавать после «Москва слезам не верит. Все только начинается» вас точно будут. У вас еще такой запоминающийся голос...
— Вы бы знали, сколько хейта я слышала из-за своего голоса. Мне часто говорят: «У вас грубый голос, с хрипотцой». А я думаю: ребят, ну вот такая я родилась. Никогда не курила, не пила. Почему кто-то должен меня унижать или не любить только из-за тембра? Да, у меня такой голос. Кому-то он очень нравится, кому-то — нет.
Помню, как после спектакля меня встретила знакомая моей коллеги. Она сказала: «Ты такая красивая, но голос у тебя ужасный». И я стою, думаю: зачем? Даже если не нравится, можно же промолчать.
Пишут всякое, но, слава богу, я не читаю. Мне от этого плохо. Если в моих соцсетях начинается злость и агрессия, я просто удаляю эти комментарии. Считаю, что имею на это право. Хотите — пишите у себя на странице, но не в моем пространстве. Я против негатива. Не нравится сериал — ну так не смотрите, найдите другой и напишите про него что-то хорошее. Зачем тратить энергию на плохое, на то, что тебе не нравится? Неужели это интереснее, чем делиться добром и светом?
— Вы сейчас рассуждаете очень зрело, словно человек, который поработал с психологом. Но вначале все равно ведь было тяжело...
— Мне кажется, дело даже не в психологии, а в том, как тебя воспитывали, какие ценности были в семье. Меня родители никогда не ругали. Со мной с детства разговаривали как со взрослой. Я всегда спрашивала маму: «Как ты это умеешь? Я тоже так хочу». У нас в семье были любовь, поддержка, понимание. С детства мне повторяли: «Ты самая лучшая, самая прекрасная, самая нежная, самая талантливая». Даже если я вытворяла глупости и меня ругали, это все равно было с любовью. Я привыкла к такому общению — нежному. И очень тяжело переношу крик. Если на меня кричит режиссер, сразу зажимаюсь. Хотя понимаю, что это может быть не на меня лично, а на ситуацию, все равно мне становится очень плохо.
В начале пути я переживала очень, а сейчас, если кричат, просто переключаю внимание, игнорирую, дышу.
Понимаю, что мне очень повезло. Я осознала это, уже повзрослев, когда увидела, как бывает у других в семье. И тогда подумала: «Господи, как же мне повезло с родителями!» Все время им говорю: «Спасибо, я вас люблю. Спасибо за то, что вы такие, и за то, что вложили в нас с сестрой столько любви и света».
Помню, как после премьеры сериала Жора Крыжовников подошел к моим родителям. И мама с папой говорили ему: «Спасибо!» А он в ответ: «Это вам спасибо, если бы вас не было, не было бы нашего кино». И мама тут же начала плакать.
— Для родителей услышать такие слова — это, наверное, счастье.
— Конечно. Мои родители не идеальные, но я их так люблю, так благодарна им!
— Давайте продолжим с «Москва слезам не верит. Все только начинается» — громким, заметным проектом, вышедшим этой осенью в онлайн-кинотеатре Wink. Как проходили пробы? Вас долго утверждали или все произошло неожиданно и быстро?
— Как мне потом рассказали, до меня искали героиню почти год. Перепробовали массу кандидаток, а я пришла — и все сразу сложилось. Изначально мне даже не объяснили, что это проект Жоры Крыжовникова и Оли Долматовской, просто прислали текст для самопроб. Я записала видео, и меня пригласили на очные пробы. И только там я увидела режиссеров.
— Помните первые ощущения от встречи?
— Да, и они были очень теплые. Мне понравилось, что все проходило просто и по-человечески: «Привет-привет, как дела? Ну, расскажи о себе». Мы поговорили, посмеялись, я вспомнила какие-то свои истории про Москву. А потом: «Ну, давай пробы писать». И это сразу расположило. Жора, несмотря на медийность и огромный успех, оказался абсолютно простым и открытым человеком. Не сноб, не звезда, а настоящий собеседник. И это правда редкость. Очень часто приходишь на пробы — и видишь надменность, желание продемонстрировать, «как надо». Причем встречается это и у взрослых режиссеров, и у молодых, что удивляет еще больше. Ведь можно же по-человечески. Мы же все хотим классно работать?
— А сами съемки сериала какими запомнились?
— Это было бесконечное счастье, щенячий восторг. Для меня — самый любимый проект. У меня были и хорошие работы, и сложные. Например, первый важный опыт с Кириллом Плетневым в сериале «Оффлайн» до сих пор тепло вспоминаю. Но здесь совпало все: история, стиль, жанр — именно то, что близко душе, о чем я мечтала. Тем более это мюзикл — особая, сказочная форма, не социальная драма.
— Как вам работалось с Иваном Янковским? Говорят, он очень хороший человек...
— Это правда. Ваня — потрясающий партнер. Тактичный, добрый, заботливый. Всегда предлагал куртку, когда было холодно, поддерживал в сложные моменты, умел разрядить атмосферу шуткой. У нас оказалось много точек соприкосновения, например общая любовь к спорту. В итоге сложились теплые дружеские отношения. Он совсем не звезда в плохом смысле этого слова: всегда приходил готовым, вопросы задавал только по делу. Никакой «зазнайки», никакой показной звездности.
— Взрослую героиню в картине сыграла Марина Александрова. Как вы восприняли такое решение?
— Для меня это было потрясение. Изначально пробовали сделать так, чтобы я сама сыграла и молодую, и взрослую героиню. Начали накладывать грим, «состаривать» меня: морщины, тени — все как положено. Но очень быстро стало ясно: это не работает. Женщина в 40 лет выглядит иначе. Современные женщины этого возраста часто выглядят прекрасно, и моя «искусственная» версия смотрелась неправдоподобно. Все немного расстроились, сказали: «Пока заходим в съемки, а там посмотрим, как будет дальше».
И вот однажды Оля Долматовская на одном мероприятии увидела Марину Александрову. И говорит Жоре: «Смотри, вон Тина!» Она в первый момент действительно приняла ее за меня. Потом пригляделась: «Нет, это Марина. Боже, какие они похожие! Какая Марина красивая, какая в ней зрелость, настоящая героиня!» Помню, как Оля потом подошла ко мне на смене — счастливая, сияющая — и сказала: «Я тебя нашла! Нашла твою взрослую версию!»
— Тина, как вы относитесь к тому, чтобы смотреть себя на экране?
— Для меня это всегда тяжело. Я очень субъективна, не могу спокойно ебя видеть. Мне кажется, что все не так, все нужно переснимать, и этот процесс может стать бесконечным. Поэтому принципиально не подхожу к плейбэку. Но есть ситуации, когда так все же надо сделать, и этому я учусь у других актеров. Вот, например, Настя Талызина: она может сразу посмотреть дубль, отметить, где лучше, где хуже. А я так не умею пока.
— А помните первый раз, когда увидели себя в кадре? Какой был ваш первый проект?
— Формально моим первым проектом стала «Герда» Натальи Кудряшовой: там у меня было всего два съемочных дня, но на премьеру я не попала и себя так и не увидела. Настоящим же экранным опытом для меня стал «Оффлайн». Когда посмотрела его, то осознала, какая это огромная работа: вспоминала каждый съемочный день, как создавались сцены. Этот проект стал для меня полноценным шагом в кино — эмоциональным, важным, совершенно другим по сравнению с театром или институтом, где все устроено иначе.
Именно после «Оффлайна» обо мне заговорили как об актрисе: стало понятно, что я могу играть, что есть внешность. И самое главное — режиссер поверил в меня. Хотя Кирюше пришлось переписать весь сценарий, сделать мою героиню сербкой, чтобы оправдать акцент. А во втором сезоне он уже смеялся и говорил: «Чего ты так хорошо говоришь, блин?»
— Как вы этого добились?
— Опыт, постоянное общение с людьми — так постепенно речь становилась чище. А для «Москва слезам не верит. Все только начинается» мне даже выделили персонального педагога из Школы-студии МХАТ, Наталью Волошину, и мы занимались индивидуально, чтобы акцент совсем не был слышен. Теперь, спустя семь лет в России, я чувствую язык, понимаю юмор, легко подхватываю русские словечки.
— Знаете, я брала интервью у актера-австрийца, он давно живет в России, прекрасно говорит по-русски, но все равно чувствуется — чужестранец. Акцент, интонации... А с вами такого ощущения нет.
— Думаю, тут сыграла роль братская близость Сербии и России. Я искренне люблю Россию, люблю русский язык, мне здесь все очень нравится. Я в восторге от русской поэзии — Пушкина, Лермонтова. В Сербии, например, вообще невозможно, чтобы ударение падало на последний слог, поэтому стихи звучат по-другому. А когда я впервые начала читать русскую поэзию, просто обомлела — какая это красота! Русский язык музыкален, звучит удивительно. Я правда очень люблю его, и, наверное, поэтому так легко и смело влилась в среду. Еще важно, что с самого начала не стала держаться за сербскую диаспору. Часто бывает: человек уезжает в другую страну, но остается в своем круге, не учит язык. Я таких русских знаю в Белграде: живут три года и не говорят по-сербски, только в своей компании общаются. Это не мой стиль. Я сознательно выбрала другое. У меня здесь все друзья русские, и, кстати, многие знакомые сербы, живущие в Москве, тоже отлично говорят по-русски.
— А у вас на родине уже знают, что вы актриса?
— Нет. Там я чужая. Всегда шучу: в России я как будто не русская, а в Сербии — не сербка. Снялась в одном фильме — и все, особого следа это не оставило. Пока в Сербии не выйдет какой-нибудь сериал или фильм с моим участием, обо мне там не узнают. Я мечтаю, чтобы «Москва слезам не верит. Все только начинается» показали в Сербии. Там еще Милош Бикович сыграл, а он ведь не только актер, но и продюсер. Очень надеюсь, что именно он поможет сделать так, чтобы «Москву...» показали.
— Кстати, он же тоже из Сербии. Вы с ним знакомы?
— Да, познакомились на фестивале в Ханты-Мансийске. Там же я встретилась с Кустурицей — невероятное впечатление.
— Разговаривали на русском?
— Сначала на сербском. Но когда перешли к работе, стало удобнее говорить по-русски.
— Сегодня вас можно назвать успешной актрисой не только в кино, но и в театре. Причем вы играете на одной из главных сцен Москвы — в Театре Наций. Как сложился ваш путь туда?
— В Театр Наций меня пригласил режиссер Олег Долин. Он увидел меня на одном из экзаменов в Щукинском институте и позвал на кастинг в свой спектакль «Лекарь поневоле». Это был мой четвертый курс, и я, как полная идиотка, пропустила приглашение — просто не посмотрела почту. Потом долго себя корила: как я могла так упустить шанс?
Через год у меня снова был вариант ввестись в спектакль, уже другой, но началась спецоперация, работа с иностранными режиссерами встала на паузу. Тем не менее меня уже запомнили. Кастинг-директор Анна Гусарова видела меня и позже пригласила на открытые пробы. Один из таких кастингов был грандиозным — участвовало около двухсот человек. Это был проект японского режиссера Мотои Миуры «Друзья», и я его прошла. Миура выбрал меня, а потом на репетиции пришел Евгений Витальевич Миронов, ему понравилась моя работа, и он предложил меня Сергею Сотникову в спектакль «Пастух и пастушка».
Сейчас в Театре Наций у меня два проекта — «Друзья» Мотои Миуры и «Пастух и пастушка». Еще один спектакль запланирован, но он появится только через год.
Работа с Мотои Миурой стала для меня невероятным впечатлением: это был культурный и творческий микс, когда артисты из разных школ — МХАТ, «Щука», ГИТИС — сошлись вместе и стали настоящей командой. Мы очень сдружились, каждый привнес в спектакль часть себя, и получилось что-то общее, редкое.
А в «Пастухе и пастушке» совсем другой коллектив, но такой родной, что я их просто обожаю. Настолько талантливые, смешные, умные ребята — мне с ними так легко и хорошо. Там я познакомилась с Мариной Дровосековой: я раньше ее не знала, думала, что она «большая актриса», а оказалось — удивительно простая, открытая, даже подарила мне баночку собственного варенья в начале сезона.
Вообще, в Театре Наций особая атмосфера. Там не задерживаются «не те» люди — начиная с администрации и заканчивая костюмерами и артистами. Все строится на уважении, любви и творчестве. Это не про самолюбование и амбиции, а про настоящее искусство и желание создать историю.
— Родители приезжали на ваши премьеры?
— Да, они были на «Пастухе и пастушке». Это было особенно интересно, потому что они не знали текста, не были знакомы с произведением, а в этом спектакле слово играет огромную роль. Мне было важно понять, что они воспримут. И они все почувствовали, все поняли. Какие-то детали могли ускользнуть, но в целом уловили смысл и энергию. Для меня это стало показателем: значит, мы сделали хорошую работу.
— Наверное, они очень гордятся вами?
— Очень. Хотя до сих пор находятся в каком-то легком шоке. Мама иногда пишет: «Тина, ну ты же актриса!» А я отвечаю: «Да, мам, вообще-то да, я актриса». Она: «Невероятно!» Папа все время рассказывает друзьям и родственникам истории про меня, повторяет одно и то же по пять раз. Мама шутит, что остановить его невозможно.
— За время вашей работы вы встретили много известных, талантливых людей. Были ли слова или советы, которые для вас стали по-настоящему важными?
— Да. Мне очень помог проект «Москва слезам не верит. Все только начинается». С ним я внутренне повзрослела. Перестала искать опору вовне и начала чувствовать ее в себе. Жора Крыжовников поверил в меня, дал роль, и мы работали так, что, даже если что-то не получалось, он всегда был уверен: получится. Никогда не сомневался. Иногда давал советы, которые казались актерскими разборами, но на самом деле были жизненными. Например, у нас была сцена с Ваней, и он сказал: «Что ты стараешься перед ним? Если он не хочет тебя принять, зачем?» Такие простые слова вдруг меняли угол зрения, помогали по-другому относиться и к роли, и к жизни. Он очень точно чувствует людей.
— Вам нравится, как развивается ваша карьера? Или бывают моменты, когда вы боитесь, что что-то идет не так?
— За последние полгода было проектов пять, куда я очень хотела попасть, но меня не утвердили. Переживала, а потом поняла: надо расслабиться, наслаждаться жизнью. Все твое придет.
Когда ко мне пришел проект «Москва слезам не верит. Все только начинается», я была в ужасном состоянии. Мне казалось, что у меня никогда не будет ни семьи, ни любви, чувствовала себя разбитой, долго жила одна. И тут пришла «Москва...» — как спасение. А вместе с ней пришел и мужчина, которого я полюбила. Все произошло в один период и буквально перевернуло мою жизнь.
— То есть сейчас можно сказать, что вы в отношениях?
— Да. У меня прекрасный мужчина, которого я очень люблю. Он моя опора и поддержка.
— Он тоже актер?
— Да. Но пока не хочу говорить, кто именно.
— Не ревнуете друг друга к партнерам по съемкам? В вашей профессии ведь часто бывают сцены поцелуев, близости.
— Конечно, неприятно. Но это часть работы. Ты знаешь, что за этим ничего нет. Все упирается в доверие: либо оно есть, либо нет. Человек может изменить и соврать где угодно, а не только на съемках. Поэтому важно принимать: если я люблю и доверяю, то принимаю все — и профессию, и обстоятельства. Да, неприятно смотреть, когда он кого-то целует в кадре, но я понимаю: это не по-настоящему.
— Ну а когда вы целуетесь с Ваней Янковским, ему, наверное, тоже не очень приятно?
— Думаю, да.
— Вы давно вместе?
— Не так давно. И начались отношения очень забавно. Первое, что я ему сказала, когда мы встретились и просто пошли гулять: «Никаких актеров, никогда!» Я была уверена, что их в моей жизни больше не будет, что все актеры — плохие партнеры. А он меня убедил, что другой.
