«У меня появились мягкость, приятные округлости тела, даже вес прибавился. И только я начинаю принимать себя такой, меня утверждают сразу на два проекта: во второй сезон «Гадалки», где я должна быть худющей, и на главную роль в «Статье 105». Моя героиня — главный следователь, неулыбающаяся, замкнутая Катя. Начинаю читать сценарии, а внутри меня все сопротивляется: я так долго шла к своей женственности, и тут снова маскулинные характеры».
На любых актерских курсах учат: актриса не должна много думать головой. Если режиссер сказал: «Иди к тому дереву и поваляйся возле него», не надо задавать вопросов: «А как? А для чего?» Актриса умирает, когда начинает анализировать: становится клишированной, неживой. Так что просто делай, а тело само подскажет. Кто бы мне, 30-летней, тогда сказал, что в жизни многое работает по тем же законам...
Я вернулась из Лос-Анджелеса в свою съемную московскую квартиру на «Рижской» и увидела его вещи. После восьми лет отношений на расстоянии мы решили наконец съехаться. Несколько коробок, чемодан — в голове тут же стали всплывать картинки из прошлого.
Мы познакомились, когда я еще училась в актерской студии в Риге, а начали встречаться, когда стала студенткой ВГИКа. Он работал дизайнером интерьеров и в качестве хобби занимался музыкой — у него была своя группа. Вместе мы пережили многое: мои неудачи, потом большой успех — это ведь тоже надо сдюжить. Особенно мужчине. Особенно творческому. После «Дневника доктора Зайцевой» я была «на волне». Его же дизайнерская карьера, наоборот, больше напоминала тихую гавань. В Латвии, как и во всем мире тогда, грянул финансовый кризис. У Вадима он совпал с кризисом творческим. Четыре года, ровно половину того времени, что мы были вместе, он находился в затяжной депрессии.
Наши многочасовые разговоры по скайпу стали часто заканчиваться ссорами, обидами. Живи мы вместе, все можно было бы решить простыми объятиями. А тут как? Я ему: «Как дела?» — из Москвы. Он мне: «Нормально», — из Риги. Тут бы мне поставить ультиматум: «Слушай, реальность такова: я — тут, ты — там. И мне такая история не подходит, давай что-то решать». Но я так не могла, не умела. Поэтому с вопросом о его переезде ко мне старалась не давить. Мне казалось, что я, как мудрая и понимающая женщина, поступаю правильно. А на деле лишь срывала пластырь с кровоточащей раны — медленно, мучительно, больно...
После нескольких лет аккуратных намеков Вадим наконец сдался. Новую главу наших отношений мы решили открыть сразу после того, как я вернусь из Америки. В Лос-Анджелес я ехала учиться актерскому мастерству у знаменитого голливудского коуча Иваны Чаббак. Но помимо того, что она классный мастер, Ивана оказалась еще и офигенным психологом — разворотила меня так, что по возвращении в Москву я сразу позвонила Вадиму. «Не приезжай. Вещи потом заберешь», — сказала ему, обрывая последнюю ниточку, которая нас связывала.
Понимала, что здесь, в Москве, ему нужно будет время, чтобы освоиться. А я уже дошла до предела. Не могла ни любить, ни терпеть, ни поддерживать. А главное, я просто не понимала, зачем мне этот мужчина.
Есть такая прекрасная фраза: «В отношениях мы сходимся травмами». Изголодавшись по заботе, которую все эти годы так не смогла почувствовать от Вадима, я притянулась к другому мужчине, который эту заботу смог мне дать. Все мои проблемы решались буквально по щелчку пальцев. Я удивлялась: а так тоже бывает? Живительная влага упала на мою сухую почву, и я впитывала ее с жадностью. А когда все улеглось, вдруг поняла, что круто запуталась. Мне стало страшно, что совершила фатальную ошибку, расставшись с любимым человеком, быть может, предначертанным мне судьбой. Я же такая — у меня все на всю жизнь. Если выбираю мужчину, мне не нужно прыгать туда-сюда. Уверена, Вадим был бы прекрасным папой. Каким мужем — кто знает, а папой — замечательным.
Все эти мысли разрывали меня. Я сильно похудела — из хорошенькой, с формами доктора Зайцевой превратилась в тощую стерву с длиннющими белыми волосами. И именно такой меня утверждают на роль в «Гадалке». Мы очень часто говорим, что успех приходит только на энергию и витальность, на то, что ты находишься не в позиции жертвы. А оказалось, что и на такое притягивается. На пробах я излучала холодный секс — и это было то, что нужно. А в жизни...
Однажды вернулась домой, села на кровать — и меня накрыло первой в жизни панической атакой: я стала задыхаться. Кортизол рванул вверх так, что не соображала, что делать. Маленькими вздохами пыталась ухватить ускользающий воздух. Мой кот Пиу сидел напротив и смотрел на меня с ужасом. Вдруг в голове промелькнула мысль: «Яна, тебе просто нужно с кем-то поговорить». Бросаюсь к телефону, набираю номер своей подруги детства Вики — мы с ней дружим уже 30 лет, с первого класса латвийской школы вместе. Только я уехала в Москву поступать, а она — в Стокгольм. И до сих пор там живет с семьей.
Несмотря на поздний час — а было уже глубоко за полночь, — она взяла трубку.
— Просто поговори со мной, — пытаюсь сказать я, но выходит какая-то мешанина из букв и звуков.
Вика сразу «выкупила», что происходит, и стала отвлекать разговорами: «А помнишь, мы с тобой в прошлом в Москве ходили туда-то сюда-то...»
— Д-да! — отвечаю.
А про себя думаю: «Блин, у меня такая проблема сейчас, а она какие-то глупости спрашивает». Но именно эти глупости и вывели меня из оцепенения.
— Слушай, — говорю ей, — у меня сейчас четыре дня выходных между съемками, я к тебе прилечу.
Билет, самолет, Стокгольм. Ночью в квартире Вики мы пьем вино, слушаем «Сплин», «Наутилус», долго разговариваем — все как по классике, как в юности, когда страдаешь по какому-нибудь мальчику. Наутро после таких посиделок как рукой все снимало. Но я просыпаюсь — так же плохо.
«Понятно, — говорит Вика. — Тогда поехали...»
Я была в таком апатичном состоянии, что даже не поинтересовалась куда. Еле дошла до машины, каждый шаг мне давался с таким трудом, как будто я взбираюсь на вершину Эвереста, настолько сил не было. Теперь понимаю тех людей, которые в депрессии с дивана встать не могут. Это действительно сложно: гормоны работают так, что ни серотонина, ни дофамина — гормонов счастья — нет. И жизненных сил — соответственно. И самый бесполезный совет, который в этот момент можно дать, — перестать дурью маяться и пойти поработать. Это не апатия, которую можно так вылечить, тут уже нужны специалисты.
Вика привезла в спальный район Стокгольма. Совершенно такой же, как и все остальные спальные районы — чтобы вы не думали, что там повсюду готика и романский стиль. Заходим в какой-то дом, поднимаемся по лестнице, дверь открывает женщина с котом, черным как смоль. Вика толкает меня в квартиру и закрывает за мной дверь. Я в шоке. Незнакомая женщина улыбается.
— Привет, Яна. Я Инна, психолог...
— Не-не-не! Что за бред! Меня обманным путем сюда заманили! — Я пытаюсь справиться с дверным замком, чтобы сбежать, но ничего не выходит.
Даже не пытаясь меня остановить, Инна продолжает тем же спокойным тоном.
— Смотри, ты уже здесь. Вика уехала. Хочешь, я попробую тебе помочь? Ну или все останется так же.
Я осталась. И это была моя первая за все 30 лет жизни терапия — сразу четырехчасовая. Лучшее, что могло со мной случиться. По сути, психолог нужен лишь для того, чтобы мы не увиливали от самих же себя. Мол, нет, в тот угол я смотреть не буду, все же и так нормально. А психолог помогает пройти весь путь — посмотреть на все свое дерьмо, взять за него ответственность и пойти дальше.
Мы быстро разобрались в моих мужчинах. Оказалось, что за страхом окончательно порвать и с одним и с другим скрывался страх жить свою собственную жизнь. Самой, без этих людей. А дальше мы с Инной пошли по классике — мама, папа. Взаимоотношения с родителями формируют модель поведения в любых отношениях. А у меня с мамой не всегда было гладко.
Как и большинство советских девочек, меня воспитывали быть хорошей. На любое проявление гнева, злости для меня был запрет. «Янчик, ты такая некрасивая, когда ругаешься», — любила говорить мама. Конечно, она хотела как лучше и ставила, ставила новые рамки того, что допустимо, а что нет.
В подростковом возрасте у меня случился бунт. Я проколола себе пупок, покрасила волосы в малиновый цвет, ходила в рваных джинсах, на которых было написано название группы KoЯn. Сейчас понимают, что это просто такой период развития личности и его обязательно нужно прожить в 13—14 лет, иначе он догонит тебя где-нибудь под сорокет, и вот тогда будут рушиться психика, семьи...
Но мама этого не понимала: «Переоденься, я с тобой такой не пойду, или иди по другой стороне улицы».
Для нее было важно, что люди скажут. Сама же она меня никогда не хвалила — ей казалось, что так она лишь разбалует и расслабит. То, что я была в школе отличницей, успевала в музыкалке, знала несколько языков, воспринималось как данность. Через много лет, когда мы с мамой об этом говорили, она расплакалась: «Янчик, прости. Мне казалось, что нужно недохваливать, чтобы ты была успешной».
А на том приеме у психолога плакала и орала я — все четыре часа. А когда вышла, увидела Вику. Ожидая, что наброшусь на нее с тумаками, она пряталась за машиной. Но я вместо этого раскинула руки и прокричала: «Я буду жить!» Осознала, что не на дне и все, по сути, такая фигня! За четыре дня в Стокгольме я спустила на терапию все деньги, заработанные на «Гадалке». И начав, уже не остановилась.
Пытливый ум у меня в папу. Ему было четыре года, когда вместе с семьей он переехал из Вятки в Юрмалу. Все много работали, поэтому папа был предоставлен сам себе — следить за ним было некому. В семь лет он научился читать и курить. Толстенные книги буквально проглатывал, выпуская кольца дыма. Папа был очень умным, спросить его можно было о чем угодно — он все знал. И меня все время стимулировал к любопытству. Даже ругал, когда я не спрашивала того, чего не знаю. Бывало, задвинет какую-нибудь лекцию про звезды, про Солнечную систему и остановится на незнакомом слове. Например, Кассиопея. Я по привычке: «Угу». Дети же часто вполуха слушают. А он не продолжает, спрашивает:
— Янчик, ты же знаешь, что такое Кассиопея?
— Нет, — отвечаю.
— А почему не поинтересуешься?
Папа учил задавать вопросы, и это прописалось на уровне ДНК. Поэтому после терапии в Стокгольме, которую продолжала еще несколько лет, я стала интересоваться саморазвитием. В ход шло все: марафоны Блиновской, нумерология, астрология, матрица судьбы, дизайн человека. Это все инструменты по познанию себя. Не более. И неважно, каким ты пользуешься. Я решила сразу всеми.
Каждый день писала письма благодарности. Это очень крутая практика, которая помогает повернуть фокус внимания с негатива на позитив. Обесценивание в нашей жизни происходит на каждом шагу. Проще сказать, что день отстой, потому что тут меня не утвердили, здесь с мамой поссорилась и мужчина не написал. Ты забываешь посмотреть в ту сторону, где было хорошо. И это большая работа с мозгом. Он, как ленивая старая коза, заточен только на то, чтобы выжить, поймать какую-нибудь еду и чтобы тебя никто не сожрал ночью. Поэтому его надо постоянно прокачивать — как попу в спортзале. Фокусироваться только на хорошем — от этого меняется матрица и события как будто сами под тебя начинают подстраиваться.
Одно из упражнений, которые мне давала мой психолог Инна, — на прощение. Ненависть ведь очень много съедает энергии и не дает двигаться дальше. А у меня в детстве была травмирующая история с латышской воспиталкой из детсада. Моя детская психика, конечно, вытеснила эти события, и почти до 23 лет я о них не помнила. Они вскрылись на пробах у Ильи Хржановского*. Это были мои первые очные пробы. Илья искал актрису в свой фильм «Дау», и его последний вопрос меня вскрыл. «Что бы ты сказала себе, пятилетней Яночке?» — спросил он.
Меня отбросило в далекий 1990 год. В латышском детском саду, куда меня отдали родители, тихий час. Я не сплю, тихо лежу в своей кровати. Поворачиваю голову и — как в фильмах ужасов, когда камера в замедленной съемке показывает героя, — в двери вижу лицо Ливии, так звали нашу воспиталку. Все, понимаю, засекла. А значит, будет возмездие. И действительно, после сна нас выстроили у шкафчиков. И меня перед всеми отчитывали так, как будто я преступление совершила. Голос у Ливии громкий, недобрый — мне и так страшно до дрожи в коленках. И тут хлоп — шлепок по заднице. С юного возраста мне внушали, что я ничтожество и все делаю неправильно. Когда нам давали задание нарисовать палочки и я забывала где-то прочертить, Ливия орала: «Забыла? А что если твои родители забудут закрыть дверь в квартиру? А если машинист забудет остановить поезд?» Мне было всего четыре года!
— Что бы ты сейчас сделала, если бы ее встретила? — спросила психолог.
Я стала перебирать в голове самые изящные способы мести.
— Хочу взять арбалет и выстрелить ей в голову! — вдруг выпалила я.
Главный плюс терапии в том, что во время сеанса ты можешь позволить себе выпустить любого демона. И никто тебя не осудит.
— Хорошо, — говорит Инна. — А теперь представь, что я — та самая воспитательница. Вот прямо сейчас стою перед тобой. Не думай, просто говори все, что хочешь...
И я начинаю на русском и вдруг перехожу на латышский:
— Да ты знаешь, кто я сейчас? Я сама всего добилась — на актерский во ВГИК поступила без связей, без блата. У меня уже есть главные роли. Я знаю немецкий, латышский, английский. Да спасибо те... — я осекаюсь, но все же заканчиваю фразу: — Спасибо за это.
Боль и обида, мучившие меня столько лет, вдруг отпустили. Моя внутренняя война закончилась, настало время жить в мире. И достигать всего не через борьбу, а через любовь. И это тоже терапия.
Только вот неуверенная в себе девочка Яна Крайнова никуда не делась. Даже после успеха «Дневника доктора Зайцевой» я чувствовала себя самозванкой — в индустрии, на красных дорожках. Внутри меня сидела крыса-лжесамознавка и все время науськивала: «Уходим, тебе тут не место».
Однажды подружка-актриса позвала меня на премьеру, я встала напротив фотографов, а в голове мысли: «Господи, что мы здесь делаем? Так неловко, так не по себе. Бежать, надо бежать!» И тут же себя остановила: «Заткнулась, я здесь главная, а не ты, крыса моя с извечными сомнениями. Я буду это преодолевать».
На сессии Инна предложила смоделировать ситуацию — представить, что на очередной премьере я столкнулась с каким-то видным для меня авторитетом. Я тут же представила Нагиева — мужская харизма у него такая, что, даже если неподалеку стоишь, потряхивает. Это сейчас я могу спокойно к нему подойти, а тогда прикинулась бы плинтусом. Мы пробовали разные практики, чтобы я внутренне почувствовала себя с ним на равных. Не проходит и месяца — пространство подкидывает мне встречу в реальности. Это была какая-то большая премьера в «Октябре». Подойти к Нагиеву я так и не решилась, но делала уверенные шаги в его сторону.
А в прошлом году в рамках Московского кинофестиваля меня пригласили участвовать в модном показе «Русского силуэта», который курирует Татьяна Михалкова. Походить моделью и так мне за счастье, а тут в первых рядах Никита Сергеевич — кумир моего детства. Мужчина редкого обаяния, настоящий кот. Мы виделись на кинофестивале — всех гостей он встречал лично и жал руку. От прикосновения его теплых пальцев можно было растаять: скажите, что нужно, повелевайте — я все сделаю. Такая у него огненная сила.
И тут он сидит и смотрит на меня. А я дефилирую по подиуму и думаю: «Хочу с ним сфотографироваться. И плевать на все!» И тут же себя наставляю: «Только умоляю, Яна, сделай это достойно, без поклонничества. Ты все же актриса!»
Я подошла к нему после показа, и в снимке он не отказал. Отбросил трость, с которой ходит, и крепко, по-мужски, приобнял за талию. У меня перехвалило дух, спрашиваю себя: «А сейчас как себя чувствуешь? Ничего так. Уверенно и достойно».
К любому событию я подхожу как к моей личной психотерапии, практике роста. Даже когда случаются неприятности, отношусь к ним с вопросом: «Что нужно сделать, чтобы в этой ситуации мне было уютно?»
Однажды ужинали с другом-продюсером. Я ему рассказывала про свои инсайты, и тут он спросил: «А не хочешь сделать натальную карту? У меня есть классный астролог-индус».
В общем, обменялись подарками на день рождения: я ему подарила сессию у своего психолога, он мне — у своего Пунита. И так я долго затянула, что друг начал переживать — стухнет же подарок. Пришлось идти.
Заранее индусский астролог знал только мою дату рождения, время и место. Но на консультации начал говорить такие личные вещи, которые известны только моему психологу. В итоге вынес вердикт. Мол, по звездам, по роду, по амбициям у меня расклад, как у известного олигарха: я должна быть супербогатой, успешной, и все это легко мне должно даваться.
— А где это все, где?
Отвечает:
— Ты сама все усложняешь.
А у меня и правда часто так: иду, иду, иду к успеху, а потом самосаботаж случается — вдруг недостойна.
— Тебе нужно гормональный баланс выровнять, твой кортизол отравляет тебя и всех, кто тебя окружает. Поэтому пойдешь на динамические медитации по Ошо, 30 дней подряд, — и протягивает бумажку с адресом йога-студии. — Не опаздывай, начало в семь утра.
Я ему прямо в лицо и рассмеялась:
— Какие семь утра? Я же богема, я актриса! Я только в три часа ночи ложусь!
— Дело твое, — отвечает, — но если ты не сделаешь, так и будешь барахтаться дальше и не получишь всего того, о чем мы говорили.
Явно фигня какая-то, думаю. Но ладно, схожу, раз уж рецепт имеется.
Это было самое дурацкое время года — ноябрь-декабрь, когда спать хочется все 24 часа. Я тогда жила у мэрии, на Тверской, и до студии на Старом Арбате мне было пешком каких-то 15—20 минут. Ну, думаю, какой здравомыслящий человек пойдет в такую рань. Но людей в зале оказалось прилично. На входе каждому надели повязку на глаза — чтобы проживать свой опыт, а не повторять за соседом. Забили барабаны, первая 15-минутка, когда нужно было просто дышать, началась. Следующие 15 минут — прыгать, на третьем круге можно было делать что хочешь — орать, плакать, гневаться... Рядом со мной завизжала девчонка, мужик стал ругаться матом. Какой кринж! Куда я попала?
«Стоп, Яна, занимайся собой!» — сказала себе. И стала ждать своего собственного выплеска. Мне хотелось по-честному, чтобы не врать себе, не играть по-актерски, а чтобы изнутри пришло. Не сразу, но у меня получилось — я только и успевала записывать инсайты.
Главный из них был про женственность: личностные изменения неотделимы от гендера. Но я же все сама — и не заметила, как отрастила яйца. А в отношениях, как известно, двух мужиков быть не может. К новой задаче я подошла, как к самой важной роли: «Ты, главное, начни играть, а потом женственность сама в тебя войдет».
И это сработало. У меня появились мягкость, приятные округлости тела, даже вес прибавился. И только я начинаю принимать себя такой, меня утверждают сразу на два проекта: во второй сезон «Гадалки», где я должна быть худющей, и на главную роль в «Статье 105». Моя героиня — главный следователь, неулыбающаяся, замкнутая Катя. Начинаю читать сценарии, а внутри меня все сопротивляется: я так долго шла к своей женственности, и тут снова маскулинные характеры. Я села на жесткую диету и за девять месяцев смогла влезть в костюмы «Гадалки». А на съемки «Статьи 105» приезжала в образе. Мне так сложно давался этот характер, что уже заранее, по дороге на площадку, я погружалась в роль жесткой Кати Павленковой. За моей спиной шептались: «Крайнова — сука. Смотрит свысока, не разговаривает, не улыбается». Это я-то не улыбаюсь — с детства улыбка от уха до уха! Просто тогда это была не я, а моя Катя.
Но помните? Пространство всегда подстраивается под внутренние изменения. Последние года два мне приходят роли как под заказ — взбалмошные, смешные. Несколько лет назад я загадала сыграть королеву. И тут прилетает проект с Гариком Харламовым «Гусар 2». Машина времени перекидывает его в XIX век, а там я — императрица австрийская, в кринолине и рыжем парике. Реплики у нас были на немецком. Но я-то язык знала, а Гарик белиберду в ответ нес — на озвучке потом все равно исправят. Из-за его «яволь» я постоянно кололась: «Гарик, пожалуйста, не подыгрывай! Ты можешь просто делать паузу. Я сама все отыграю».
У Гарика настоящий дар: он появляется на съемочной площадке — и уже смешно. И ты ничего не можешь с этим сделать. Он как большой ребенок, который приковывает к себе внимание, постоянно отвлекается и не может усидеть на месте, ему то тут надо что-то посмотреть, то здесь...
Смешной эпизод у нас был с Пашей Деревянко в «Конце славы». Мне тогда позвонил Марюс Вайсберг, с которым раньше мы работали над «Улетным экипажем», и сделал предложение, от которого я не смогла отказаться: «Ян, слушай, у меня есть одна роль небольшая, нужна классная актриса. Плюс будет трюк», — он знал, чем меня зацепить.
Сыграть нужно было пьяную девицу в караоке. Я пою, и в какой-то момент падаю лицом в пол. Этот трюк не вошел в фильм, а вот шишка на лбу была еще долго. Но я ни о чем не жалею, ведь одна ниточка всегда за собой другую тянет. На тех съемках между дублями Марюс как-то пристально меня разглядывал.
— Слушай, я, конечно, извиняюсь, но сколько тебе лет? — спросил он. — Сможешь 40-летнюю сыграть?
Говорю:
— Конечно, мне уже почти скоро так и будет.
— Ты ж Алена из моего нового сериала! — на «Теории большой лжи» он выступил продюсером. И на первых живых пробах меня сразу утвердили на роль.
Первые серии «Теории большой лжи» недавно показали на кинофестивале «Пилот». Одну из главных ролей в нем сыграл Марк Эйдельштейн. А я — маму его героя. Такая разбитная дамочка, похожая на Саманту из «Секса в большом городе»: «Не называй меня мамой, при всех я Алена!» За кулисами мы смеялись, что Марку я вполне горжусь в матери — между нами разница в 16 лет.
Что же касается собственных детей, я не переживаю, что к 37 годам пока никого не родила. Даже наоборот — отношусь к этому с юмором. Как-то с соцсетях выставила снимок, где ветер надул мне платье так, что оно стало выглядеть, как большой живот. Кто-то из репортеров написал — остальные подхватили. Новость о том, что я жду первенца, разлетелась по многим сайтам. Это была, конечно, шутка. Но в каждой шутке, как известно, есть доля правды. И моя такова, что сейчас я готова к семье и детям. Я хочу встретить любимого, зачать и родить счастливых здоровых малышей. Понимаю, что меня на это хватит. Раньше коридорчик сознания был узенький — одна профессия еле умещалась. А теперь...
Теперь я даже не загадываю — блондин, брюнет, а может, рыжий. Это как с любым желанием. Просто посылаешь запрос в космос, а там, наверху, уже сами распределят, какое, каким путем и что придется дать на откуп. Так и с мужем. Надо просто успокоиться, потому что на невротическую женщину никто достойный не придет. Я верю: когда поймешь, что никакого последнего вагона, в который надо запрыгнуть, не существует, и начнешь кайфовать от жизни, к тебе такой же классный и притянется.
Год назад, прямо перед днем рождения, когда Луна была в доме семьи, у меня все сложилось. Перед сном я листала ленту соцсетей и наткнулась на светскую хронику. На одном из снимков был какой-то режиссер. Я увидела его взгляд, и меня прошибло до кончиков пальцев: в нем было все, о чем я писала в своих списках качеств будущего избранника. Поняла, что своего мужчину узнаю сразу — он будет смотреть на меня вот такими глазами. Уверена, в моей жизни он скоро появится.
