Сын Инны Чуриковой и Глеба Панфилова Иван Панфилов предоставил редакции для публикации последнее интервью Инны Михайловны и, что особенно ценно, фрагменты ее архивов.
Иван Панфилов: «Родители продолжают меня поддерживать»
Год прошел с тех пор, как я остался один в доме, полном вещей, хранящих память о родителях. Рукописи, архивные записи, фото и видео — тысячи пленок, носителей разных эпох и форматов, негативы и позитивы, вырезки из газет, письма, заметки и записные книжки отца и матери. Все это заполонило дом, и мне было тяжело найти в себе силы разобраться с этим наследием. В прошлом казалось, что папки с бумагами, пылившиеся в гараже или на верхних полках, не имели большой ценности. Теперь же я начал осознавать не только их сентиментальное значение, но и возможную музейную важность. Однако желание оставить все как есть, не трогать и не нарушать покой пересиливало любые порывы к действию.
Вероятно, так бы и продолжалось, если бы не близкие друзья моих родителей. Семья Барщевских — Виолиных, наши соседи по Икше, всегда были рядом, и не только физически. Мы жили бок о бок с 90-х годов, но связывали нас не только общие стены, а глубокая дружба. Они были рядом не только с родителями, но теперь и со мной. Эти поддержка и любовь стали для меня настоящей опорой.
Особенно памятным стал вечер, организованный в честь дня рождения мамы, 5 октября. Даша Виолина, Сергей Николаевич, Наталья и Дмитрий Барщевские устроили камерный творческий вечер, посвященный моим родителям. Он был наполнен уникальными кадрами из семейных архивов — видео, которое я никогда раньше не видел. Это было невероятное чувство, будто родители снова рядом. Ощущение, что мы снова вместе празднуем мамин день рождения, было по-настоящему светлым и теплым. Присутствие знакомых лиц, которые каждый год собирались за праздничным столом, наполнило этот вечер особенной значимостью. Мама родилась 5 октября, а Наталья Виолина — 7-го. Эта близость была почти астральной, и каждый год они отмечали свои дни рождения вместе. Теперь эти встречи стали поддержкой для меня, даря мне силы смотреть в будущее.
После того вечера мое отношение к семейным архивам изменилось. То, что раньше казалось непосильной задачей, стало источником вдохновения. Появились идеи для книги, выставки, документального фильма и, самое главное, для мини-сериала о жизни Инны Чуриковой и Глеба Панфилова. Я мечтаю привлечь к работе над сценарием Наталью Виолину, которая знает и чувствует маму, как никто другой.
Летние встречи в Доме творчества композиторов в Репине и прогулки по Финскому заливу с другом детства моего отца Вадимом Биберганом, автором музыки практически всех его фильмов, вдохновили меня на создание музыкального вечера, посвященного родителям. Эта идея нашла поддержку в «Геликон-опере» благодаря Дмитрию Бертману и Эдуарду Мусаханянцу, которые всегда относились к моим родителям с теплом и уважением.
Мама снялась в трех картинах Резо Гигинеишвили: «Без границ», короткометражке в поддержку незрячих для Фонда Алишера Усманова и в драме «Пациент № 1», где она сыграла жену умирающего генсека. Ее партнером стал Александр Филиппенко, и сцена прощания, которую они сыграли, буквально рвала душу. Я увидел этот фильм на специальном показе в Мюнхене, в Доме кино, во время вручения награды Werner Herzog Film Award режиссеру Резо Гигинеишвили за его творческие достижения. Церемония 2023 года практически совпала с маминым днем рождения, что сделало это событие еще более трогательным. Фильм оказался невероятно глубоким, и, по словам немецких кинематографистов, события далекого советского прошлого, показанные в нем, имеют параллели с нынешними событиями в США. Я надеюсь, что этот прекрасный фильм увидит широкий прокат и в России. Мама обожала работать с Резо — он всегда знал, как ее рассмешить, даже когда ей было тяжело и грустно.
Алла Ефремовна Гербер, которая знает меня с самого рождения, также оказала значительное влияние на мое восприятие семейного наследия. В феврале 1978 года мама впервые показала меня ей через окно роддома, и с тех пор Алла Ефремовна всегда была рядом. На протяжении всей жизни нашей семьи она неизменно присутствовала за праздничным столом, особенно на Новый год. Когда пришло время прощаться сначала с мамой, а затем и с папой, она поддерживала меня, держала за руку и придавала сил. Ее оптимизм, стойкость и интерес к жизни всегда меня вдохновляли. Недавно, после одного из наших обедов, мы решили переиздать книгу Аллы о маме, дополнив ее эпилогом и новыми архивными материалами. Это решение стало важным шагом в сохранении памяти о родителях, и я чувствую, что благодаря Алле Ефремовне могу сделать это с любовью и уважением.
Марк Борисович Варшавер, бессменный директор театра «Ленком», — человек, чьи возможности и связи удивительным образом простираются куда дальше театральных подмостков. Когда рушились привычные опоры, когда все казалось неразрешимым, именно его номер становился спасением. Добрый, чуть усталый голос на другом конце линии всегда находил решение. Но не в этом его главное достоинство. Марк Борисович — человек редкой душевной щедрости. Его забота о тех, кто творил рядом, выходила далеко за пределы профессионального долга. Он умел по-настоящему любить и поддерживать — и это была не просто любовь к артистам, а любовь к людям, к миру, который его окружал.
Когда не стало моих родителей, он был тем, кто помог пройти через эти самые трагические дни. Он взял на себя все, что касалось прощания, и это был не только организационный момент. Это была настоящая человеческая поддержка, та, о которой сложно говорить без дрожи в голосе. За это ему моя вечная благодарность.
Его внимание к актерам, преданность «Ленкому» всегда заметны, и не только когда это касалось моих родителей, с которыми он постоянно был рядом, поддерживал их до последнего. Он всегда приходит на помощь артистам. В его поступках ощущалась не просто профессиональная ответственность, а глубокое уважение и теплая забота.
Я хочу извиниться перед теми, кого не упомянул в этом рассказе. Многие из вас сыграли важную роль в моей жизни, и я бесконечно благодарен каждому за поддержку, участие и память о моих родителях. Без вас этот путь был бы намного сложнее.
И хотя родители больше не рядом, я всегда чувствую их присутствие. Их любовь и забота продолжают жить во мне, и благодаря друзьям и близким я могу строить свое будущее, сохраняя их наследие.
Интервью взято в 2015 году
— Инна Михайловна, как вы, девочка из башкирского города Белебей, приехавшая покорять столицу, решились связать свою судьбу с такой непредсказуемой актерской профессией?
— Это не моя история. Я училась во втором классе, когда мама перебралась из Башкирии в Москву и стала работать в Ботаническом саду при МГУ. А я пошла в столичную школу. Белебей — просто место моего рождения, куда больше никогда не возвращалась. Помню, снимаясь у Семена Арановича в «Годе Собаки», просто так, без особой надежды спросила: «Ребята, кто-нибудь был в Белебее?» И вдруг Игорь Скляр отзывается: «Я был». — «Ой, правда?! Ну расскажи, что это за город?» — «Да обычный! Там очень хороший водочный завод». Вот и все, что узнала о своей малой родине.
Я училась в молодежной студии при Театре Станиславского. Его ведущая актриса Лида Савченко была моим педагогом. Молодая, красивая, с характером. Однажды я опоздала на репетицию, и она ушла, и я бежала за ней, умоляя: «Вернитесь, давайте репетировать! Больше такого никогда не повторится!» Лида вернулась, и мы репетировали «Дни и ночи» Симонова. Сценическую речь нам преподавала Оля Бган.
Мы читали наизусть письма Чехова. А поскольку ребят в студии хватало и каждый читал по письму, возникал образ невероятного, неповторимого, уникального человека. И вообще студия учила нас думать, развивала интеллект. По контрасту моя школьная преподавательница по литературе, когда писали сочинения, всегда просила начинать их со слов «красная нить». К примеру, так: «Красной нитью проходит в произведении тема печали русского народа». И если ты про «нить» не напишешь, то и отметку получишь соответствующую.
А в студии была другая жизнь! Постоянно приходили ребята-выпускники, устраивали посиделки, пели, они казались нам такими взрослыми! Мы смотрели все спектакли Театра Станиславского, видели на сцене молодого Евгения Леонова, других замечательных актеров. Воспитание, которое получили в студии, определило для многих дальнейшую судьбу.
Потом я поступила в Щепкинское училище на курс к Вениамину Ивановичу Цыганкову. Он говорил обо мне: «Она или дура, или гений!»
— Однозначно второе!
— Не уверена. Как говорила Фаина Георгиевна Раневская: «У меня хватило ума прожить свою жизнь глупо». Кстати, замечательный Вячеслав Полунин не так давно принял меня в Общество дураков. Наверное, почувствовал, что в душе я тоже клоун, жанр буффонады мне не чужд. Неслучайно в свое время меня в этот жанр втиснул Владимир Меньшов. Он очень настойчиво предлагал сняться в «Ширли-мырли», уговаривал: «Выбирайте любую роль, кроме той, что уже отдана Вере Алентовой». И меня почему-то привлекла мама главного героя — алкоголичка-проводница с ведром квашеной капусточки. Соглашалась трудно, а результат получился неплохой.
Я еще студенткой появилась в кино — «Тучи над Борском», «Я шагаю по Москве». Безумно хотела сняться в «Морозко». Но когда узнала, что Александр Артурович Роу пробует еще и Тамару Носову, уже ни на что не надеялась. Она мне нравилась. Но режиссер выбрал меня. Фильм этот вспоминаю только с радостью, все относились ко мне по-доброму: и Вера Владимировна Алтайская, игравшая мою маму, и Наташа Седых.
Натуру снимали в Мурманске. В отличие от Москвы, провинция в те времена жила голодно, полки магазинов пустовали, нас поддерживали какими-то скудными продуктами, только иногда выдавали сливочное масло. Но я не замечала трудностей. Мне все было в радость! А ведь вместо настоящего молока я пила перед камерой жидкость, изобретенную реквизиторами, — что-то такое странное, подкрашенное мелом. Фруктов тоже было не достать, так что вместо яблока хрустела в кадре подкрашенной луковицей. Кстати, меня заранее об этом не предупредили, и я поняла, что «яблоко» горчит, только когда его надкусила. Но надо было есть не морщась, и я делала это с задором и аппетитом большое количество дублей!
Когда снимали сцену сватовства с участием Татьяны Ивановны Пельтцер, реквизиторы расстарались: где-то достали настоящего молочного поросенка с маслинками вместо глаз. Слюнки потекли у всей группы, такой он был поджаристый, ароматный, просто прелесть! Но его тут же облили керосином, чтобы мы, не дай бог, его не съели. К еде на столе вообще было страшно притрагиваться, ведь снимать сцену со всей этой красотой предстояло три дня. И мы продержались. Сейчас так уже не бывает. Все можно достать. А тогда был сплошной дефицит.
Ну а несколько лет спустя я пришла на пробы фильма «В огне брода нет», режиссером которого был Глеб Панфилов. Так и состоялась моя встреча с судьбой.
На стене кабинета висели фотографии девочек, которых Глеб рассматривал на роль Тани Теткиной. Одна из них меня потрясла: у нее было замечательное лицо, удивительные глаза-озера. Смотрела и восхищалась. Потом мы с Панфиловым долго говорили, я рассказывала о себе, вспоминала любимую бабушку Акулину Васильевну, как ездила к ней в деревню. А Глеб послушал-послушал и утвердил на роль.
Он многому меня научил. Я тогда через край была полна восторга, желания показать сразу все, на что способна. Но он сказал: «Инна, у тебя должен появиться собственный голос, он может быть тихим, но ты его обрети и тогда говори». И еще посоветовал: чтобы сил хватило на всю картину, их надо беречь и верно распределять. Это были очень мудрые слова, и, как позже стало понятно, относились они не только к роли в его фильме. Нередко случается, что актер ярко и громко высказывается в начале пути, но потом выдыхается. А творческих сил должно хватить на всю жизнь, которая тебе дана, в которой ты получаешь удары судьбы, проходишь через испытания, разочарования. Жизнь невероятно сложная штука! Бывает, человек смертельно устает, и ему становится безразличен труд, которым он занимается. А мне не хочется ничем другим заниматься, кроме актерской профессии. Поэтому так важно, что я теперь умею рассчитывать свои силы...
— Как вы поняли, что у Глеба Анатольевича к вам не только творческий интерес?
— А вот так и поняла! Раньше встречала мужчин и проходила мимо. А тут мгновенно почувствовала, что это мой человек, видела, как волнует его то, что говорю. Глеб пронзил меня какой-то стрелой, я так и не сумела извлечь ее из сердца и сейчас ни о чем не жалею.
Он жил тогда в Питере, я работала в ТЮЗе в Москве. Мы говорили по телефону. Иногда он звонил, и мы долго молчали. Но я знала, что это он. Потом в трубке раздавался его голос, он мог мне сказать, например, что будет съемка. И я от всего этого испытывала совершенно невероятные чувства.
Он глубокий, сложный, необъяснимый в поступках. Иногда мы ссорились. Однажды повздорили прямо у ТЮЗа, из-за чего, уже не вспомню, но я пошла в одну сторону, он — в другую. Разошлись! Как я потом мучилась, маялась, не знала, что делать. Да и позже, когда просто приходилось расставаться из-за работы, испытывала такое чувство потери, что можно было сойти с ума!
У Глеба в Питере была семья — жена Эра, прекрасная женщина, и сын Толик. Я не представляла, что делать. Но ситуация разрешилась. Есть жены, которые держат мужей до последнего, пишут письма в местком, а Эра посмотрела наш фильм, поняла, как он меня любит, что мы с Глебом не можем жить друг без друга, и просто его отпустила. За всю нашу жизнь он никогда не сказал об Эре ни единого плохого слова. А она так и не вышла больше замуж...
Когда Глеб уезжал проведать сына, я отпускала его со спокойной душой, сама с ним не раз ездила в Питер навестить их. Иногда Толик жил у нас, и тогда я, можно сказать, воспитывала его как могла. Опыта не было, но спасало огромное чувство ответственности перед мальчиком, особенно когда Глеб уезжал по своим делам и отставлял сына на меня. Толя — вполне состоявшийся человек, стал художником, сделал с отцом несколько картин — «Без вины виноватые», «В круге первом», «Романовы. Венценосная семья» — и даже получил приз. Он талантливый.
А вот наш с Глебом сын Иван в творческую профессию не пошел. Мы всегда прислушивались к нему, уважали его выбор, и когда он сказал: «Актером, режиссером — ни за что!» — поняли, что это серьезно. Он видел, что дело, которым мы занимаемся, дается нам не только радостно и легко, но порой мучительно и трудно. Наверное, мы его замучили. Папа часто погружается в свои мысли, уходит в них далеко, да и я тоже, когда работаю над ролью. Окружающий мир как бы перестает для нас существовать. Может, конечно, нам и не стоило сына слушать, ведь у него абсолютно точно есть и режиссерские, и актерские способности. Но Иван настоял на своем, окончил МГИМО и стал юристом-международником, очень грамотным человеком. Интересно слушать, как он анализирует политические события, спектакли, фильмы.
— Вы отпускаете сыгранные роли или занимаетесь самоедством, если, по вашему мнению, что-то не удалось?
— Я часто бываю собой недовольна. Если смотрю картину, в которой сыграла, и вижу — не получилось, то сильно расстраиваюсь. А когда забываю, что на экране я, а просто воспринимаю себя, как воспринимает персонажа обычный зритель, тогда, значит, ничего, нормально. С большим вниманием отношусь к тому, что говорит о моей работе муж. Особенно важно, когда речь идет о фильмах. Ведь если в театре что-то получается неправильно, все изменить гораздо легче. А на съемках надо сконцентрироваться и вылепить образ точно, потом ничего не исправишь. Бывает, Глеб меня раскритикует, мы даже поспорим. Но в итоге через какое-то время понимаю, что он прав.
В фильме Василия Сигарева «Страна ОЗ» я сыграла такую роль, что решила на всякий случай мужа к своей работе потихонечку подготовить. Сначала роль предлагали Нине Усатовой, и она справилась бы гениально. Не знаю, что ее остановило. Может быть, количество ненормативной лексики, которую по сценарию употребляет героиня? Сняться в материале с такой спецификой некоторым актерам — все равно что небольшой подвиг совершить. Но меня сценарий подкупил. То, что мы называем матом, дает возможность выпустить агрессию, злость, негатив, который накапливается внутри. Человек произнес эти слова, и ему стало легче. Они, как дыхание, сами собой вылетают.
Когда Сигарев пригласил меня, сразу же согласилась. Видела предыдущие Васины работы «Волчок» и «Жить», от которых была в невероятном волнении и восторге. Он работает в жанре фантастической реальности, которую по-особому остро видит, чувствует, осязает. Сигарев никогда не врет. Ну никто сегодня не снимает так, как он! Никто! Я не могу назвать ни одного режиссера, который выплескивал бы на экран такую правдивую, немыслимую концентрацию жизни.
Проб в привычном смысле слова не было. Мы просто обсудили мой грим и костюм. Сидели в скромной комнатке, где был свален реквизит. Я сразу почувствовала, что денег у продюсеров немного, зато у всех есть энтузиазм и огромное желание снять яркую картину.
Мужу не раскрыла всех деталей. Сказала лишь, что уезжаю на съемки в Екатеринбург. А он обожает Васю, поэтому поддержал меня. Надеюсь, увидев картину, он все выдержит. По крайней мере, трейлер ему понравился. Посмотрел и говорит: «Ты не решила задачу, все такие смешные, а ты нет». Я возражаю: «Глеб, мне хотелось рассказать историю неярко. Там все герои чудики ненормальные. А моя пусть от них отличается».
Но в трейлере-то всего не видно и не слышно! «Ладно, ладно, — говорю мужу, — не расстраивай меня, сначала посмотри фильм». Стараюсь не предвосхищать события.
Хотя что тут такого особенного? Помню, на съемках в «Курочке Рябе» у Андрона Кончаловского я стояла среди обычных деревенских женщин и мужчин, участвовавших в массовке. И там ругательные слова летали как птицы. А без них сцена была бы не так интересна и совсем уж не правдива. И хотя в жизни грубых слов не употребляю, в той толпе неожиданно для себя тоже ругнулась. А потом удивлялась: «Я? Матом? Да что вы?! Да никогда в жизни! Это кто-то рядом стоял!»
Съемочной группе на «Курочке Рябе» отвели комнату в избе, где актеры могли попить чайку, а иногда принять и что покрепче. А в самой деревне пили все, единственным исключением был хозяин избы. И вот стою перед камерой в толпе местных и слышу, как одна женщина говорит другой: «Ты посмотри, Сашка-то какой стал, совсем не пьет! И дом второй строить начал. С чего бы это? А не поджечь ли его?» Вы представляете?! Русский народ прямо-таки соткан из парадоксов!
А из Сашкиной жены ругань вылетала как подарок. Начало фразы могло быть обычным: «Дочка, ты положила масло в холодильник?» Но дальше, если дочка масло не положила, следовало что-то такое серебристое, легкое и крепкое. Попробуйте-ка рассказать про эту женщину, отредактировав ее речь, что останется? Так что необходим нам родной язык, доставшийся от наших предков, во всех красках, он расслабляет, лечит. Хотя, конечно, я против того, чтобы по поводу и без сыпать ругательствами, а тем более с киноэкрана. Все должно быть по крайней необходимости и в меру.
— Знаю, что вы дружили с Тарковским.
— Фильмы, которые Андрей снимал, меня потрясали. Но дружили они прежде всего с Глебом. Какое-то время мы жили в Ленинграде, и когда Тарковский приезжал туда на премьеру с женой Ларисой, мы устраивали застолье. Помню, приготовила гуся с яблоками и стала на кухне его разрезать, но, видно, как-то нескладно. Андрей зашел и говорит: «Так гуся не режут!» Взял нож и словно хирург уверенно раскромсал птицу на части. Я смотрела как завороженная. У него были такие невероятные руки!
Когда он направлялся в Дом кино, Лариса в красивом платье шла поодаль. Тарковский почему-то стеснялся идти с ней рядом. Но по-своему он ее любил. Мы тоже бывали у него в гостях в квартире на Мосфильмовской. Лариса вкусно готовила, за столом собиралось множество людей. Публика встречалась разная. Помню, один человек уселся на соседний стул, обнял меня за плечо и заявил: «Мы с вами незнакомы, но вы у меня будете». Я обомлела: как это так?! Что значит буду? Фраза заинтриговала. Спросила Ларису, кто это, оказалось, директор комиссионного мебельного магазина! Но роскошную мебель, несмотря на предложенную возможность, я так и не приобрела. Мы с Глебом жили тогда в однокомнатной квартирке с сидячей ванной. В комнате помещался диван, поначалу даже стульев не было, и гости сидели на чемоданах. Правда, имелся стол на тоненьких ножках, за которым Глеб писал сценарий «Начала». Но та квартирка остается моей самой любимой. Мы были там молоды и счастливы.
Конечно, особенно тесно я общалась с Тарковским, когда он в «Ленкоме» ставил «Гамлета», где у меня была роль Офелии. Многое забылось со временем, жалею, что не записывала свои впечатления об Андрее. Он не репетировал с актерами в привычном смысле этого слова, а, например, рассказывал так: «Чистое небо, дивные деревья, течет река, колышется трава, и вдруг пошел дождь, такой хороший теплый дождик, но он был радиоактивным». Такие рассказы давали нам нужный эмоциональный заряд. Или он говорил мне: «А вот здесь опускается виноград, и Офелия его ест». Конечно, никакой виноград не опускался, и я его не ела, но фантазии Андрея помогали выстраивать роль. Во время репетиций у него на столе стояла бутылочка вина, время от времени Тарковский из нее отхлебывал, ему, кинорежиссеру, нравилась атмосфера театра, когда он один сидел в темном зале, а на сцене разворачивалось действо, текла своя жизнь.
По задумке Тарковского выстроили высокую двухэтажную декорацию, по которой я, бесстрашная, в сцене безумия Офелии неслась с колокольчиками и останавливалась в сантиметре от края! Зрители иногда ахали от страха, но я ни разу не свалилась.
Гамлета играл Толя Солоницын. Мы были знакомы со времен картины «В огне брода нет», где вместе снимались. Я его очень любила, так же, как и Михаила Андреевича Глузского, Мишу Кононова, Майю Булгакову. А Толя безумно любил Тарковского, верил ему слепо. Он тогда уже сыграл Рублева.
Последний фильм Андрея, «Жертвоприношение», мы с Глебом посмотрели в Париже. Тарковского уже не было в живых. Кинотеатр располагался далеко от центра, помню, там был длинный зрительный зал и не очень много зрителей. Я обратила внимание, что среди них не только французы. По окончании сеанса все встали и зааплодировали. Хлопали долго. Рассказать бы об этом Андрею — он был бы доволен.
Очень люблю своих партнеров по сцене. Жаль, что сыграть вместе с некоторыми из них уже не получится...
До сих пор тоскую по Колечке Караченцову. Мы стали очень близки благодаря спектаклю «...Sorry», с которым объездили всю страну. В нем я заново узнавала Колю, хотя до этого много раз играли вместе. Он так раскрывался в той истории любви с неожиданными сюжетными поворотами, так произносил свои монологи, что казалось, будто я проникаю в его личные тайны. На сцене и в кино часто так происходит — ты вдруг неожиданно для себя самого начинаешь исповедоваться, выдавать свои секреты...
Мы крепко подружились с Колей и с его женой Людмилой Поргиной. Бывали с Глебом у них в гостях, они у нас. Наши мальчики росли вместе. Я рада, что в тяжелой ситуации рядом с Колей оказалась преданная, могучая женщина. Люда сделала выбор и теперь живет ради него. Кому-то кажется, что больного Колю надо поберечь, а Люда заставляет его быть активным. Но она, наверное, права. Когда к тебе относятся, как к больному, жизнь теряет смысл. А тут этот смысл есть. Недавно Люда привела его на «Аквитанскую львицу» — довольно сложный спектакль, но у Коли были такие глаза! Он так все прочувствовал! То, что он говорит, понимает только Люда. Тем не менее он смог выразить свои впечатления.
Мне нравилось работать с Олегом Янковским. Скучаю по нему — не то слово! Его очень не хватает в театре. Когда Олега не стало, «Ленком» вдруг потерял манкость. Саша Абдулов вообще был каким-то энергетическим сгустком. Его мне тоже не хватает.
С благодарностью вспоминаю и тех, с кем вместе работала в кино. Удивилась, когда режиссер Дмитрий Барщевский и сценарист Наталья Виолина предложили мне сыграть грузинку в «Московской саге», но они проявили настойчивость, убедили меня, что смогу. Юрий Мефодьевич Соломин, который в «Московской саге» играл моего мужа, снимался со своей любимой овчаркой. Пса обожала вся группа. По сюжету собака должна была умереть, но пес отказался это играть, не ложился — и все тут. Так он у нас и остался живым. На картине Глеба «Валентина» судьба свела меня с Сергеем Колтаковым, он исполнял роль моего сына. Мы с ним очень подружились. Колтаков — актер с характером, бывало, распетушится, вспылит, но сыграет потрясающе. Да он вообще гений, жаль, что так мало сегодня снимается.
А Коля Бурляев? В «Военно-полевом романе» мы сразу же заговорили на одном языке. И «Серебряного медведя» в Берлине я получила во многом благодаря ему и, конечно, Тодоровскому. Петр Ефимович — удивительный человек, добрый, с чувством юмора, большой подарок в моей жизни. Мы с ним все время хохотали. Он что ни скажет — мне все смешно! Снимали быстро, так что осталось время на прогулки по Одессе. Обошли весь город, шли и смеялись, аромат акаций, который наполнял воздух, запомнила на всю жизнь. И когда попала в Одессу во второй раз, снова отправилась гулять, но без Тодоровского город показался будничным, ощущение праздника исчезло.
Конечно, не могу не сказать и о Леониде Куравлеве. В «Начале» между нашими героями был бурный роман, но в жизнь он, конечно, перейти не мог. Леня был чу?дным, ничем не разочаровывал. Он мне безумно нравился, особенно его манера говорить. Но я тогда уже была по уши влюблена в Глеба. И вообще на картине атмосфера установилась настолько естественная, что иногда все не понимали, то ли мы снимаемся, то ли просто так живем. На мой взгляд, Леня гениально сыграл у Васи Шукшина в фильмах «Живет такой парень», «Ваш сын и брат».
А Василий Макарович, боже мой! Мне повезло работать с ним в фильме «Прошу слова». Невероятная личность. При нем хотелось проявлять лучшие свои качества. Почему-то запомнила, как однажды мы шли мимо железной дороги, там женщины таскали шпалы, а я иду и ничего не несу, и стало так стыдно! А как он мне ручку целовал в кадре! Каждая женщина, которая его видела, была в него влюблена, и я тоже. Поразительный!
Однажды они с Глебом вместе оказались во Франции, в составе делегации кинематографистов. И там Шукшин учил его своим методам работы: «Глебушка, пиши везде! На кухне сидишь — пиши. В ванную зашел — пиши!» А когда они вернулись домой, Вася сильно запил. Но потом в один момент бросил и больше не притрагивался к спиртному. Не была свидетелем случая, из-за которого это произошло, мне его пересказали: Вася зашел в винный магазин, а младшую дочку Олечку оставил в коляске у входа. А когда вышел, коляски с ребенком не было. Они с Лидой бегали по дворам, чуть не сошли с ума. К счастью, Оля вскоре обнаружилась. И вот тогда он дал клятву не пить.
В «Прошу слова» Вася досняться не успел. Сцену, где моя героиня-градоначальница говорит его герою-драматургу, что если, мол, внесете поправки в свою пьесу, она пойдет и в нашем городе, пришлось играть одной, бросала реплику кинокамере. Жаль! Ах, какая личность!
— Столько достойных мужчин вас окружало. Неужели никто не пытался увлечь, заставить потерять голову?
— Бывало. А как же? Но желания ответить на ухаживания не возникало. Муж-то рядом хороший! Влюбленности случались, актрисе ведь необходимо испытывать эмоции, это помогает в творчестве. Но ничем серьезным такие увлечения не оканчивались.
— Но и режиссеры порой черпают вдохновение в своих актрисах. Приходилось ли вам что-то прощать мужу?
— Женщина должна прощать. Состояние мучительной ревности, униженности ужасно. Не стоит на нем зацикливаться, копить его в душе. Семейные проблемы надо обсуждать, если это возможно. А сильные эмоции, да, они, конечно, помогают в творчестве и актерам, и режиссерам. Мне ли не понять Глеба Анатольевича!
Вспомнила один случай. Однажды встревоженная Соня Милькина, актриса и жена Михаила Швейцера, поделилась со мной: «Инночка, ты представляешь, ехали в поезде со съемок, я зашла в наше купе и почувствовала: Михаил Абрамович говорит Ирине Селезневой что-то не то». Они тогда вместе снимали «Крейцерову сонату», а Селезнева играла главную женскую роль. Возможно, какая-то увлеченность актрисой в тот момент у Швейцера присутствовала. Но Соня не стала делать из этого историю, просто расстроилась. Она безумно любила мужа, была его ангелом-хранителем.
Они вместе учились профессии во ВГИКе, но, когда поженились, Швейцер снимал фильмы, а Соня стала работать у него вторым режиссером. Михаил Абрамович занимался исключительно актерами и творчеством. А она — остальным. «Ты что делаешь, ты куда стул поставил?! Что это такое?» Контролировала всех: и тех, кто стул поставил, и тех, кто светит, и парикмахеров, которые кудри не так артистке завили. Соня была полноценным сопостановщиком, жила картиной, но всегда оставалась в тени, избавляя мужа от рутины и как бы вдыхая его гениальность.
Мы жили в одном подъезде, они на третьем этаже, мы на 11-м. Дома у Сони — разносолы, когда ко мне приходит, тут же затевает печь пирог: месит тесто, раскатывает, кладет капусту, крестит и отправляет в духовку. И вот однажды стоим с ней во дворе, погулять вышли. А Ванечка, он еще маленький был, в красной вязаной шапочке и серо-буро-малиновом пальтишке с цигейковым воротничком, в которых тогда все дети ходили, на санках катается. Я любуюсь на сына, какой он у меня. И вдруг Соня, которая стоит ко мне спиной, произносит: «Золото мое! Ангел мой!» Тут же отзываюсь: «О, Соня, и не говорите!» Думала, это относится к моему Ванечке. А оказывается, это Миша направляется к нам навстречу! Она его бесконечно любила. Но Бог не дал им детей. Соня с Мишей были двоюродными братом и сестрой. Детки у них рождались, но не жили.
— Поделитесь секретом, как вам с Глебом Анатольевичем удается сохранять ваш союз столько лет?
— Как мне это удается? Очевидно, очень многое нас объединяет. Например, совместная работа.
Нам до сих пор интересно и нескучно обмениваться мнениями по разным вопросам, иногда они не совпадают. Глеб, например, не понимает, почему я смотрю по телевизору одну популярную программу. Объясняю: пойми, мне интересно, что поют, как люди одеты. Но в ответ слышу: «Это надо выключить! Это же невозможно смотреть!» Часто иду навстречу. Если человек тебе дорог, надо находить силы, чтобы не довести отношения до точки кипения.
А еще у меня есть то ли достоинство, то ли недостаток: могу сердиться на мужа ну дня три максимум. Это в молодости ссорились, иной раз серьезно конфликтовали, из-за чего-то переживали. А сейчас мы друг друга все больше бережем.
Но по большому счету объяснить словами, почему мы с Глебом столько лет вместе, трудно. Просто когда-то встретились, вот и все. Мы похожи на персонажей полотен Шагала: те, кто по-настоящему любит, становятся единым целым, когда две головы прорастают из одного туловища.
