Как-то Шура Ширвиндт посвятил своим однокурсницам, мне и Дорошиной, шутливый панегирик: «Есть у меня две сумасшедшие подруги — Нина и Вера. В девяностые годы во время перебоев с продуктами, когда я мотался между Ленинградом и Москвой, они через меня передавали друг дружке посылки. Вере я вез гречку и сахар, а Нине — корюшку».
В Щукинское училище мы все поступили в 1952 году. Курс Веры Константиновны Львовой оказался звездным: харизматичный Лев Борисов, всенародная любимица Инна Ульянова, удивительная Раиса Куркина, много лет проработавший в «Современнике» Володя Земляникин, Мария Кнушевицкая, актриса Театра Моссовета, и конечно Нина Дорошина и Александр Ширвиндт. Это было настоящее братство. Вместе готовились к экзаменам, писали шпаргалки, болели друг за друга на отрывках.
И после окончания училища мы никогда не забывали друг о друге, а с Ниночкой Дорошиной были дружны всю жизнь. Как остроумно подметил Ширвиндт: «Они очень трогательно общаются друг с другом, в нашу цифровую эпоху сохраняя традицию рукописных писем». Послания от Ниночки приходили очень длинные, на нескольких страницах, в уголках каждой пометка: «Утро», «День», «Вечер», в конце приписка: «Вот я и закончила писать тебе свое долгоиграющее письмо...» Нина часто вспоминала нашу молодость, спрашивала: «Помнишь, какими мы были?!» Как говорил наш любимый Шурка Ширвиндт: «Вся трагедия не в том, что стареем, а в том, что в душе мы остались молодыми». Конечно, я все помню!
Первого сентября нас, первокурсников, усадили в кружок и началось знакомство. Среди вчерашних школьников присутствовали и бывшие фронтовики в гимнастерках. Каждый студент рассказывал о себе какую-нибудь историю. Я очень волновалась: как бы не опозориться в стенах прославленного училища. Когда дошла очередь, я поведала, как в эвакуации мы, дети войны, ели все подряд: щавель, дудник, сныть, полынь, лепешки из клевера, так что вернулась в Ленинград толстушкой. Все мои старые свитерочки оказались впору на куклу!
Настала очередь Нины Дорошиной. Выдержав паузу, она таинственно, как Шахерезада, произнесла: «У меня очень сложная биография. — Все сразу навострили уши. — Одно время я жила с родителями в Иране и видела та-ко-о-е...» Она была прирожденной артисткой, большой придумщицей и разыграла перед нами свой первый этюд. Ее папа работал оценщиком одного из столичных меховых комбинатов. Перед войной его с семьей отправили в длительную командировку в Иран. Нина мне сразу понравилась: глазастая, косы бубликом, вздернутый носик, самые длинные ноги на курсе. Сама она подшучивала над своей внешностью: «Лицо круглое как сковородка — хоть блины пеки!» Но при круглой обаятельной мордашке — осиная талия. «Наша Нинон» ходила на каблучках, извиваясь будто змея.
Начались занятия. И естественно, первые влюбленности. На курсе все знали, что мне нравится молодой педагог Владимир Этуш. Красивый, высокий, с выразительными черными глазами. Как-то он репетировал со студентами отрывок. Наши мальчики решили подшутить и втолкнули меня, красную от смущения, в аудиторию. Девчонки же были платонически влюблены в старшекурсников. Они все были красавцы: Олег Стриженов, Саша Шворин... Поскольку мы «обслуживали» четвертый курс — гладили рубашки, пришивали пуговицы к сценическим костюмам, — то имели возможность быть ближе к «кумирам». Помню, как, затаив дыхание, наблюдали из-за кулис за игрой Олега Стриженова. Он был восхитителен в роли Гришки Отрепьева: в голубом плаще под цвет глаз, с развевающимися золотыми волосами.
