«Манучаров, ваш выход через пять минут, пожалуйста, на сцену», — нежно пропел в динамике голос помощника режиссера. В тот вечер в Российском академическом молодежном театре я играл роль Егорушки в «Самоубийце» Эрдмана. Каждый раз уходил под аплодисменты, поклонники заваливали цветами. «Доброжелатели» шипели: «Он сам покупает себе букеты», но я-то знал, что это не так.
За что меня не любили? Ответ простой: пришел салага из «Щуки» и вместо «Кушать подано» с ходу получил главную роль в спектакле. Потом еще в одном и еще.
В пьесе модного исландского драматурга Forever я изображал сразу нескольких персонажей, за что удостоился эпиграммы: «Шесть ролей, один состав, это он, ваш Вячеслав». Специально на меня был поставлен моноспектакль «Саша Черный: под сурдинку», который неизменно шел с аншлагом. Меня заметили критики, доброжелательные отзывы обернулись номинациями на главные театральные премии. Пережить такое коллектив не мог, коллеги сгорали от зависти. К тому же после каждого спектакля наши мужики задерживались в гримерках и квасили по-черному. А я — уезжал домой. Ну не пью я, не могу соответствовать, моя норма — бокал вина! Убежден: в театр приходят работать, а не дружить, о чем однажды и сообщил коллегам. Те обиделись: он нас не уважает! Мог ли я предугадать, во что выльется их обида?..
Услышав свое имя, я направился на сцену. Взялся за ручку — дверь гримерки не поддалась. Что за ерунда?! И тут понял: меня заперли. Бросился к окну, хотел спрыгнуть — слишком высоко. Тогда разбежался и что есть мочи ударил дверь плечом. К счастью, она оказалась хлипкой — ремонт в театре не проводили с незапамятных времен. Перепрыгивая через ступеньки, помчался на сцену, чуть не сбив с ног вахтершу.
— Вы сейчас никого не встретили за кулисами?
— Нет, Славочка, вроде все на сцене, хотя...
И она назвала фамилию коллеги, с которым мы, казалось, прекрасно ладили. От меня не укрылось выражение досады и удивления на его лице, когда я выскочил на сцену, едва успев перевести дыхание.
Играли спектакль, обменивались репликами, а меня распирало от гнева. Улучив момент, когда Нина Игоревна Дворжецкая — не только коллега по труппе, но и любимый институтский педагог — произносила монолог, приблизился к нему и прошептал:
— Зачем ты это сделал?
— А чтобы корона с головы свалилась, — он сдернул с моей головы кепку, бросил на пол, сделав вид, что так положено по сюжету, и удалился в кулисы.
Задыхаясь от ярости, я еле дождался антракта. Когда первое действие закончилось, Нина Игоревна заметила, что меня трясет.
— Слава, что с тобой?
Я рассказал о происшествии.
— Он даже имел наглость признаться! Я его убью!
— Остановись, — приказала мудрая Нина, догнав меня в коридоре, сгребла в охапку и втолкнула в свою гримерку.
Вместе с Леной Галибиной они принялись отпаивать меня чаем, успокаивали, увещевали: «Может, ты что-то неправильно понял, не горячись, разберешься, когда доиграем спектакль».
У Нины в гримерке было уютно и тепло. На столике стоял портрет любимого мужа — рано ушедшего актера Евгения Дворжецкого, чашка с надписью «Женя», лежала его коробочка с гримом... Я стал понемногу успокаиваться, как вдруг дверь распахнулась и на пороге возник тот самый актер.
