И эта помощь пришла ко мне свыше. Мне предложили создать в Москве хор еврейской духовной музыки. Это было спасением. Музыка предков — древнее могучее искусство — дала мне силы жить.
За восемнадцать месяцев мы сделали программу, с которой выступали в Англии, Франции, Израиле, Америке, Канаде. Финансированием хора занимался благотворительный еврейский фонд «Джойнт». Когда они поняли, что лидер коллектива — личность, не готов к глупому подчинению и хочет выйти на большие концертные площадки, у них пропало желание нас поддерживать. И с 1992 года я с хором остался без поддержки. Это была очень сложная задача — заниматься раскручиванием бренда «Еврейский хор» в России. Всем казалось, что мы поем только для евреев. Я хотел доказать, что это не так.
Но получалось не очень. У нас не было ни денег, ни рекламы. Один голый энтузиазм.
Мы трудно пробивали себе дорогу в Америку, ведь это было единственное место в тот момент, где можно было заработать. В конце концов что-то начало получаться. Помогали новые друзья, которые видели в нас фантастически талантливый проект. И хотя выступлений было немного — в основном по выходным, нас признали критика и профессиональные музыканты. Отношения в коллективе тоже были непростыми. Помню, в 1993 году, после десяти дней бесцельного проживания в бруклинской квартире в ожидании работы в Калифорнии, в нашем коллективе чуть не случилась революция. Восемь человек из шестнадцати подписали ультиматум: мол, не понимаем, зачем нам Калифорния, не верим, что нам заплатят, ехать отказываемся.
Ситуацию нужно было уладить за двадцать восемь часов, которые занимал переезд на автобусе из Нью-Йорка в Майами. Я произнес речь: «Не позволю развалить проект!» Потом вызвал к себе заговорщиков по одному: «Вы, Алексей, уволены. Владимир, вы хотите уехать, а потом вернуться — пожалуйста. Вы, Леонид, сколько хотите денег, чтобы остаться?» В общем, четырех членов коллектива я подкупил, двух отпустил, двух уволил — и оппозиция была разгромлена. О, я хорошо знал психологию советского человека. Сам такой.
В 1994-м мне посоветовали обратиться за финансовой поддержкой в «ЛогоВАЗ». Я позвонил, и в синагогу, где мы репетировали, приехал Березовский со словами: «У вас есть двадцать пять минут». Мы ему спели красивыми голосами. «Даю пять тысяч долларов в месяц», — пообещал Борис Абрамович.
Мы разделили эти деньги на двадцать человек, получив хорошую прибавку к зарплате на год. Потом дело скисло. Березовский уехал, его помощники сказали: «Чтобы вам и дальше помогать, надо, чтобы вас любил Боря, а у нас на счету были деньги. Боря вас любит, но денег нет».
Гусинский, возглавлявший Российский еврейский конгресс в те годы, тоже одно время нас любил и даже поддерживал. И Гусинского, и Березовского я всегда очень благодарил во время концертов, пока мой старший товарищ, знаменитый артист Геннадий Хазанов, после шоу в Театре Эстрады не сказал: «Миш, а че ты все время им кланяешься? Они тебе что, дом в Испании построили? Гусинский лаконично тебе помог лишь для того, чтобы его поддерживало еврейское лобби в Америке». В 1995 году мы обратились к Айзеншпису.
Тот произнес: «Мне нужно полтора миллиона долларов от «ЛогоВАЗа», и страна будет засыпать и просыпаться с мыслями о еврейском хоре». Но «ЛогоВАЗ» в то время уже закончился. Полтора миллиона взять было негде, и я в конце года разделил хор на две части. Одна осталась в Москве, другая вместе со мной поехала по контракту в Майами. Мог бы взять с собой красивую девушку, но поехал с пожилой мамой и дочкой. Теща ужасно боялась, что могу не вернуться, поэтому тщательно подготовила внучку, которой тогда исполнилось одиннадцать лет: в случае, если я вдруг решу остаться за океаном, Наташа должна была встать на дыбы и заявить: «Хочу к бабушке в Россию!» Но она не сделала этого, хотя ей иногда было по-настоящему трудно. Дочь училась в заведении для обеспеченных детей. Школьный автобус отвозил домой сначала тех, кто побогаче, потом середнячков, ее — последней.
