«В казино нам выдавали зарплату фишками. Мне это жутко не нравилось. Я не игрок, мне жалко проигрывать. Когда я начала там работать, мне было 17 лет. Хорошо еще, девчонки поопытнее посоветовали: «Ставь на красное и на черное пятьдесят на пятьдесят, у тебя одно что-то выиграет». И вот таким образом я получала свою зарплату», — рассказывает актриса.
— Александра, на канале СТС вышел пятый сезон сериала «Ивановы-Ивановы», в котором вы играете одну из главных ролей. Ваша актерская команда за годы, что идут съемки, стала восприниматься как полноценная семья.
— Мы себя так и ощущаем. У каждого есть черты, которые совпадают с персонажем. У Миши Трухина потрясающее чувство юмора, он просто какой-то неиссякаемый источник веселья, как и его трогательный Леха. А Аня Уколова, при том что она уже тысячу лет живет в Москве и очень стильная девушка, всегда с удовольствием рассказывает, что она родом из Самарской области. И какие-то словечки, которые она привносит в роль, и челочка, и прическа — это из ее детства и юности. Сережа Бурунов безумно смешной, как и его персонаж. Наши съемки помимо работы — постоянно веселый треп, шутки, прибаутки. Создает атмосферу! В новом сезоне к нашей компании присоединились Света Колпакова, Андрей Леонов и Стас Дужников. Они сразу стали родными людьми. Мы начали снимать летом и закончили в ноябре. И уже скучаем друг по другу.
— У вас, кажется, не было вариантов стать кем-то, кроме артистки?
— В моем случае очень сложно было этого избежать. Один мой дед был оператором на телевидении, другой — тоже на телевидении, режиссером. Прадед служил в Театре Комедии у Акимова. Бабушка в 87 лет до сих пор там работает, теперь она заведует музеем. Очарование театра, сама природа актерской профессии, другой мир, игра в другой реальности — все это мне знакомо с детства. Бабушка два или три раза в неделю брала меня с собой в театр. Чем развлекаются театральные дети? Они бродят по всяким цехам. Бутафорский цех — самое интересное. Шпаги, веера, шляпы с перьями, украшения — все это, конечно, девчонке было жутко интересно. Это сейчас какие-то фантастические магазины для детей, а тогда же ничего не было, и вдруг в костюмерном цехе мне давали какой-нибудь подъюбник тюлевый, пышный, и я ходила в этом подъюбнике, да еще обмахивалась веером из страусиных перьев. Представляете, сколько девчачьего воображения, фантазии, сколько кайфа? А потом пойдешь в гримерный цех. Там — жирный театральный грим, вся палитра. Мне разрешали всем этим мазаться, трогать. Можно было надеть парик какой-нибудь, ресницы приклеить — Алиса в Стране чудес! И я думала: может, я буду режиссером, а может, художником-постановщиком… Но в любом случае мысли кружились вокруг этого мира. Школу я окончила рано, в 16 лет. О режиссуре речи не шло. Для того чтобы стать художником, нужна специальная многолетняя подготовка. В общем, все мне как бы намекало, что без шансов.
— Ну, вы красавица, ходили в школу моделей. Куда красивой девочке идти? В актрисы!
— Да, это очевидно, поэтому хотелось сделать наоборот. Такой подростковый бунт. Но чтобы довести этот бунт до конца, не хватило целеустремленности. Ну и конечно, в глубине души мне страшно хотелось на сцену.
— Вы ходили в школу моделей с какого возраста?
— С 14 лет. В лихие девяностые девочке в этой модельной истории было опасно. Что говорить, тогда страшно было просто ходить по Санкт-Петербургу. Помните фильм «Бандитский Петербург»? Вот такая атмосфера. В 14 я вымахала за один год на 20 сантиметров. Чуть повзрослела — и сразу 182! Поэтому, конечно, никто не понимал, что я несовершеннолетняя. Питер же, зима, холодно. Я носила пуховик длинный, прямо до пола, черный, и еще палантин — это такая черная большая шаль, которую я наматывала на голову, и мои друзья-мальчишки говорили: «Что у тебя за образ — молодая вдова?» А это был своеобразный камуфляж, как у зверей или у каких-нибудь ящериц, чтобы слиться со средой и не привлекать внимания. Если не вглядываться в лицо, то кажется, что какая-нибудь высокая тетенька или бабулечка. И вот так я ходила по улицам, это был мой способ передвижения. Тогда повсюду стояли телефоны-автоматы, в них бросали две копейки, чтобы позвонить. Но я ничего туда не бросала, просто в автомате перед домом набирала наш номер, мама снимала трубку, соединения не происходило, но она знала: я уже подошла. Мама выходила на лестницу и смотрела в окошко, как я иду через наш двор-колодец. Очень было страшно. Мы, девчонки, ходили по Невскому проспекту строго посередине тротуара, чтобы подальше, с одной стороны, от подъездов и подворотен, с другой стороны, от дороги. Человека могли просто затащить в джип и увезти. Или куда-то в кафе приходили люди, и ты точно знала, что это бандиты, потому что они были одеты, пострижены и вели себя соответствующим образом. Вот как милиционер в форме милиционера, пожарный в форме пожарного, так и бандит был в форме бандита. Их атрибуты — спортивные костюмы, золотые цепи на шее, борсетки. И малиновые пиджаки! Я не специалист по материалам, но они шились из какой-то очень плотной, почти шинельной ткани.
— У вас имелись какие-нибудь опасные поклонники?
— Это для меня было табу. Хотя я знала, что у наших девчонок и женихи, и даже мужья были из этой среды. Наше агентство выросло из классического Дома моделей на Невском проспекте, который существовал весь советский период. Он был очень консервативный, нас там называли манекенщицами, как в советские времена. Руководили домом две серьезные женщины с правильными взглядами, и к ним не приходили с двусмысленными предложениями.
— Был шанс сделать международную карьеру модели?
— Да, у нас была большая пятидневная фотосессия для немецкого журнала «Штерн». Они готовили статью о российской моде с акцентом на Петербурге. Отобрали нескольких девочек и фотографировали в одежде из коллекций питерских дизайнеров. И немцы меня спрашивали: «Почему ты не поедешь работать за границу? У тебя все для этого есть — молодость, прекрасные данные, знание языка». Но я тогда уже поступила в театральный институт, и мне был интереснее театр, модельная история оставалась только как подработка. А в 20 лет у меня родился первый ребенок. К тому времени я уже окончила институт и поступила в театр.
Кстати, в институте у меня еще одна подработка была — каждую пятницу в казино на Мойке. Это был очень дорогой клуб, что-то из ряда вон выходящее. По пятницам мы разыгрывали призы. Надевали униформу — цилиндры, галстуки, платья бархатные красивые, перчатки длинные — и проводили розыгрыш. И все бы ничего, клуб был приличный, туда ходили трезвые и состоятельные люди, которые вели себя подобающим образом. Но зарплату нам выдавали фишками.
50 долларов по тем временам считались достаточно большими деньгами. Но фишки нельзя было поменять, на них приходилось играть. То есть это была такая хитрость хозяев: с одной стороны, они создавали приятную атмосферу для клиентов тем, что хорошенькие молодые девушки присутствуют в зале, а с другой — мы проигрывали больше, чем заработали. Мне это жутко не нравилось. Я не игрок, мне жалко проигрывать. Когда я начала там работать, мне было 17 лет. Об этом, мне кажется, вообще никто не задумывался. Хорошо еще, девчонки поопытнее посоветовали: «Ставь на красное и на черное пятьдесят на пятьдесят, у тебя одно что-то выиграет». И вот таким образом я получала свою зарплату.
— Вы человек в себе уверенный? Всегда ощущали себя красавицей?
— Сложный вопрос. Я была ребенком достаточно стеснительным, не очень активным. Но при этом всегда знала, как-то чувствовала, что нравлюсь как девочка. Что вызываю у людей такой теплый отклик, что мне симпатизируют. Чуть ли не в первом классе мальчишки дрались, чтобы со мной в пару встать на бальных танцах — был у нас такой урок в гимназии. Я не считала себя, да и не считаю писаной красавицей, красота — это же такая индивидуальная штука, как говорится, на вкус и цвет... Но то, что мужчины обращали на меня внимание и я, как говорит моя бабушка, пользовалась успехом, — это было.
— А вы влюбчивая? Насколько часто вот эти вспышки, «солнечные удары» у вас случались?
— Вы знаете, с одной стороны, я совершеннейший однолюб. Если у меня роман, то я замуж выхожу. Может, просто мужчины такие ответственные попадались, которые сразу предлагали замуж. Мне противно, условно говоря, даже предположить, что я могу обманывать, что-то скрывать, нервничать, юлить, кому-то врать. Но с другой стороны, я влюбчива в том смысле, что могу кино посмотреть и влюбиться в актера, в персонажа. В детстве вообще до смешного доходило. Я собралась замуж за Константина Райкина после того, как увидела какой-то его танец, похожий на пантомиму. Он был тогда еще студентом… Я всегда влюбляюсь не во внешность, а в талант.
— Чем вам показался таким особенным Сергей Горобченко, ваш первый муж, что вы в него влюбились?
— Когда приходит любовь, это очень сложно объяснить и разложить на какие-то составляющие. Я человек, влюбляющийся молниеносно. В моем случае, безо всяких преувеличений, работает первый взгляд, он всегда решающий. А Сергей очень способный человек. Он у нас на курсе был звездой…
— Вы тоже были звездой курса?
— Я себя так не воспринимала, не знаю, может быть. У меня были главные роли в двух из трех наших дипломных спектаклей. Мона в «Безымянной звезде» и Елена в «Троянской войне». Но в то же время я никогда не чувствовала, что меня кто-то любит больше, чем кого-то другого. Я человек не самовлюбленный, не амбициозный. Не про карьеру.
— Это понятно. Если бы были «про карьеру», стали бы моделью на Западе, не родили бы так рано ребенка.
— Я безумно хотела ребенка, и никаких сомнений, что нужно рожать, не возникало, хоть это была не специально спланированная беременность. И я так ответственно к этому относилась, в 19 лет у меня был даже более серьезный подход, чем потом. Когда сын родился, мир изменился. Ничто не сравнится с этими ощущениями осмысленности жизни, понимания, для чего вообще существует мироздание. Там целый неведомый пласт эмоций и знаний открывается для женщины. Потом проходит буквально несколько часов или дней, и поток этой космической информации притупляется. На первый план выходят хлопоты, обычная жизнь с ее радостями и переживаниями. В быту было очень тяжело, потому что я параллельно оканчивала институт. Мы ходили с мужем сдавать хвосты и зачеты с трехмесячным Глебом. Он в детском кресле спал на рояле, когда мы, два родителя, рубились на шпагах, сдавая фехтование. До этого я еще ходила сдавать то же самое фехтование на седьмом месяце беременности. Преподаватели очень удивились и спросили: «А может быть, не надо?» Я, кстати, безумно гордилась, что у меня есть живот, а в животе человек.
— А первое знакомство с этим человеком вы помните?
— Меня поразили его руки. Потому что это были руки пианиста. У Глеба и сейчас длинные, очень красивые пальцы, изящные кисти, это действительно его особенность. Глеб родился 14 октября, на Покров. Я не очень разбираюсь в церковных праздниках, но говорят, что на Покров выпадает первый снег. И я очень четко помню этот день: было солнечно, что осенью в Питере не часто случается, и выпал первый снег… Первенца я родила, как только мне исполнилось 20, следующих — почти в 30 и в 36 лет. И это были разные, но всегда пронзительные ощущения. И третьего ребенка я тоже родила 14 октября. Держала на руках Агату и думала: «Боже мой, ну как так?» Это было чудо.
— Когда родилась Агата, тоже шел снег?
— Нет. Она родилась в Швейцарии, в клинике, буквально за 20 минут. Мы накануне разговаривали с Глебом, и он мне сказал: «Мама, представляешь, если ты мне завтра на день рождения родишь сестру?» Мы знали уже, что девочка. А я говорю: «Ну, Глеб, да нет, вроде еще неделя впереди». Мы поговорили, а ночью я поехала рожать. И вот звоню сыну утром: «Я тебя поздравляю с днем рождения. Ну и с сестрой». Наступила пауза. Он был настолько обескуражен, потому что действительно, как будто по заказу. Но самое смешное, что, когда Глебу было 7 лет, он написал письмо Деду Морозу: хочу брата или сестру. И родился наш Коля. Представляете себе, заказик?
— А не было у Глеба ревности к младшим детям? Они все же растут со своим родным отцом, а он с отчимом. Как он пережил развод?
— Спокойно. Видимо, дело в семье. Вы знаете, я вообще всегда жила со знанием, что бывают разводы и в этом нет никакой катастрофы. Потому что я выросла в семье, можно сказать, с французскими отношениями.
— Это как?
— Вот у друга Жерара Депардье Венсана Переса была возлюбленная-модель. Потом Депардье в нее влюбился, увел ее, они пожили вместе, родился ребенок. Но любовь закончилась, они разошлись. А вскоре эта женщина случайно встретила Переса, и их чувства вспыхнули вновь. И шафером на их свадьбе был Депардье. (Смеется.) В общем, я хочу сказать, что в моей семье тоже все непросто. Моя бабушка развелась с отцом моей мамы, и у меня всю жизнь было со стороны мамы два деда — ее папа и ее отчим. При этом они оба обожали и маму, и меня, оба присутствовали на наших семейных праздниках. Всегда на мой день рождения собиралась немыслимая толпа родственников. И все были в прекрасных отношениях, все дружили, все общались. А моя мама развелась с моим папой, когда мне было четыре года. И тоже всю жизнь они в хороших отношениях, и папа всегда у нас бывал со своей новой женой, я бывала у папы. И вот такой подход для меня естественен. Я развелась с первым мужем, когда нашему сыну еще не было четырех лет. Да, я понимаю, что для детей, наверное, лучше, когда родители всегда вместе. Но если отношения сложные, нерадостные, то длить их искусственно ради детей — ошибка. Дети же чувствуют, что скандалы постоянные, что нет любви. Так что у меня нетипичная ситуация. Я не терзалась из-за развода.
— А как вы встретили своего нынешнего мужа (Александра замужем за продюсером Николаем Билыком. — Прим. ред.)? Вы ведь уже были не юной восторженной девушкой.
— Вы знаете, в 26 лет я была еще юной и восторженной. Мы ведь с мужем вместе уже 17 лет. Очень хорошо помню момент, когда он впервые посмотрел на меня своими ярко-синими глазами. Мы встретились на дне рождения нашего общего друга Владимира Долинского.
— Синие глаза напротив — это прекрасно. Но при этом у человека дети, у вас ребенок…
— Ну, во-первых, в тот момент, когда видишь синие глаза, ты же не планируешь что-то. Ты даже вроде бы не придаешь этому значения, но в то же время забыть не можешь. Конечно, мы прошли целый путь, который в результате привел к 17 годам брака и к двум общим детям. Это отдельная история. Но тем не менее толчком, искрой был тот первый взгляд.
— За все годы, что вы вместе, неужели у вас с Николаем ни разу не прозвучало «давай разведемся»?
— Как ни странно, ни разу. Хотя, я думаю, ничего такого удивительного, если люди в конфликте бросят в сердцах эту фразу. Тем более мой муж очень взрывной. Но, видимо, он знает, что я серьезно отношусь к таким словам и будет непросто отмотать назад. Потому что я запрягаю медленно, но остановить мою «повозку» трудно.
— Какие у вас сейчас планы?
— Выучить итальянский. Я фанат Соррентино. С радостью поснималась бы у него или у других итальянских режиссеров. Всегда должна быть мечта!
